Равновесие во Тьме. Писатель

С дедушкой Джоном проводил очень много времени, вспоминая с ним его отца, моего прадедушку, которого я не застал, но любил сидеть в его красном, почти разваленном автомобиле за рулем, воображая себя мастером по вождению.

– Он был хорошим отцом, – говорил дедушка Джон, постоянно смотря в окно, – всегда был бодр, весел, не позволяя грубости в наш адрес.

– Дедушка, – спрашивал я, внимательно слушая, но перебивая, – а ты совсем ничего не видишь?

– Ничего, – отвечал он, – вокруг меня полнейшая темнота.

Мне было страшно каждый раз, когда я слышал, что вокруг него темнота. Я зажмуривал глаза, пытаясь представить, как это, когда ничего не видно, пугаясь все сильнее.

– Ты, словно постоянно спишь, – пытался объяснить мне дедушка подробнее, гладя меня по голове, – это не жизнь.

Бабушка Ирен пришла в комнату, где мы сидели с дедушкой, и очень расстроилась, услышав обрывок последней фразы:

– Как же не жизнь! – возмущалась она, вытирая слезы. – Ты можешь нюхать, трогать, чувствовать…

– Хватит! – резко прервал ее дедушка. – Прекрати успокаивать меня!

– Джон, я не хотела! – бабушка Ирен упала перед ним на колени, положив свою голову на его ноги, горько заплакав. – Я не хотела обидеть!

– Все нормально! – сурово отвечал он. – Это не жизнь, Ирен! Я не могу увидеть Ричарда, Робина, и Эми. Не могу увидеть своего сына! Тебя, Ирен! Я не могу увидеть твои прекрасные глаза, и тело! Я не могу!

Я слушал каждое его слово, которое впечатывалось в мое сердце, и внимательно наблюдал за драмой, разворачивающейся на моих глазах.

– Ричи! – мама вдруг вошла в комнату, окликнув меня. – Пойдем, тебе нечего здесь делать.

– Мне там хорошо, – ответил я, – дедушка говорит то, что я чувствую.

– Что? – удивилась Энн. – Что ты чувствуешь?

– Это не жизнь, – повторил я, – не жизнь.

– Тебе всего десять лет, Ричи! – гладила она меня по голове, растрепывая темные кудрявые волосы. – Ты еще жизни не видел.

– Мама! – громко сказал я. – Видел больше, чем ты!

Встретив в ее глазах непонимание после сказанного мной – я убежал в гараж, сидеть за рулем красной машины, которая никому была не нужна.

– Рик! – позвала меня сестра, спустившись в гараж. – Я к подружкам!

– Снова? – взволнованно спросил я. – К тем же?

– Да, не парь мне мозги! – зашипела она, как дикая кошка. – Если мама спросит, то передай ей, что я у подружек.

– Конечно, – смирившись со своим положением, ответил я, – удачи.

Бабушка Ирен и дедушка Джон уехали к себе, а я остался наедине с родителями, боясь, что произойдет что-то плохое. Можно сказать, что я предчувствовал неладное. Я замешкался, думая, что мне, может тоже стоит уйти, к той же Лизи, например, переночевав в ее сарае, как услышал мамин крик, сидя в гараже. Я очень хотел защитить ее, взяв какие-то инструменты, спрятав их в карманах.

– Мне больно! – испуганным голосом кричала мама. – Отпусти меня, Бобби!

– Я не хочу об этом говорить! – кричал мой отец, пытаясь оправдать себя. – Это было всего один раз!

– Но было, Бобби! – повторила она снова. – Было!

– Да! – внезапно согласился он. – Ты постоянно с детьми, я устал, желая расслабиться с друзьями.

Поднявшись на второй этаж, я подошел к их двери, чтобы понять, в чем дело, и защитить маму от папиных кулаков.

– Ты видела, сколько я работаю?! – сквозь щель в двери я заметил, как папа взял маму за волосы, начав тыкать лицом в какие-то бумажки с квадратами. – Видела, Энн?!

– Отпусти меня! – кричала она, вырываясь, начиная бить отца кулаками. – Мне больно!

– Сука! – ответил отец, оттолкнув ее, дав пощечину. – Пошла отсюда!

Рискнув войти в комнату – драка резко закончилась. Немного постояв, смотря на родителей, я молча ушел в свою комнату, но всю ночь не мог заснуть, прислушиваясь к различным звукам, напоминающим пыхтение, просыпаясь от скрипа кровати родителей, топота по лестнице, а еще громкого смеха, разносящегося по всему дому.

Спускаясь по лестнице ранним утром, спотыкаясь от недосыпа, я увидел отца в гостиной с огромным букетом красных роз для мамы, стоя на коленях:

– Прости меня, Энн! – практически рыдая, говорил он. – Умоляю, прости меня!

– Почему розы? – спросила она, злясь на него, – Красные розы?

– У нас теперь есть деньги, и я могу позволить подарить тебе тысячи роз! – ответил он, доставая коробочку с украшением. – Это для тебя!

– Но, я люблю ромашки! – с отвращением смотря на розы, произнесла она. – Ты что, забыл?

– Я не забыл, милая! – говорил он, обнимая ее за бедра, прижимая свою голову к ее ногам, – Мне хочется радовать тебя!

– Ромашки, Бобби! – произнесла она, улыбаясь. – Я думала, ты ценишь наше общее воспоминание.

– Я подарил тебе розы, потому что могу позволить это сделать! – говорил Бобби, оправдываясь. – В знак примирения я посчитал эти цветы дороже и весомее!

– Считай, что я тебя простила, – произнесла Энн, – но отношения нам нужно восстанавливать довольно долго.

– Я понимаю! – сказал он это, со слезами на глазах. – Прости за грубость, моя любимая женщина, подарившая мне детей…

Постепенно отношения родителей вышли на новый уровень. Отец немного успокоился, перестал выпивать, начав заваливать маму цветами, выпрашивая простить его. Конечно, того, что он сделал – не изменить. Но, время шло, и дома становилось тише. Ночами я слышал, как отец активно пытается помириться с мамой, а утром довольно часто начал видеть их счастливыми, и, порой обнаженными.

Как-то я застал их разговор, спускаясь с лестницы в выходной день:

– Я не изменял тебе! – говорил отец раздраженно. – Я впервые попробовал, чертов порошок в тот раз, когда мы отдыхали с друзьями!

– Почему ты сразу не признался? – спросила она его, начав реветь, прижимаясь к его груди. – Всю душу мне вымотал!

– В этом трудно признаться! – вздыхая, произнес он, успокаивая маму, крепко обнимая. – А ты подумала, что я тебе изменил! Я ни одной женщины не трогал за все годы нашего брака, Энн!

– Хотелось бы мне верить тебе, Бобби! – ответила она, посмотрев на него. – Помнишь, как в юности мы были самыми счастливыми?

– Помню, – отвечал ей отец, – и я берегу наше счастье.