Мэрлин

– Да, этот парень показался мне весьма полезным, – улыбнулась она.

– О да, он настоящий клад! Если бы в свое время я встретила его, а не Блэкстона, может я даже вышла бы за него замуж!

Мы рассмеялись.

– О, нет, – сквозь смех продолжила Ноэль, – ни за что не могу представить тебя ни с кем, кроме Блэкстона. Даже удивительно, как он раскрылся за последний год. Честно говоря, поначалу меня беспокоила его сдержанность.

– Знаешь, мы уже поговорили о Шоне, о Блэкстоне, сто раз поговорили обо мне… Ноэль, дорогая, давай поговорим о тебе! Я вижу, тебя что-то беспокоит.

– Я ушла от мадам Жу, – сказала она бесцветным голосом.

– О! Почему? Все-таки Холлард осмелился?

– Да. Его повысили. Уайт Стар набирает обороты, и его работа в Лондоне очень ценится. Жену он, разумеется, не бросит и приходить будет не чаще, чем сейчас. Но зато он может снять мне жилье.

– Мне кажется, это в любом случае лучше, чем работать у мадам. Она прелесть, но тут ты будешь сама себе хозяйка.

– Да, но вообще-то я переживаю не об этом. Я часто думаю о Джимми, и о том, как редко я его навещала. Он единственный, кто связывал меня с прошлым, а меня даже не было рядом, когда он умер.

– О, милая! – жестом я позвала Ноэль к себе, она легла рядом, и я крепко сжала ее замерзшую руку. Мы долго лежали рядом, слушая тихое дыхание Шона, и просто молчали.

– А еще Коупленд устроил мне прослушивание, как и обещал.

– В качестве прощального подарка?

– Да, – кивнула Ноэль. – Настоящим прослушиванием это, конечно, не назовешь, у них новая постановка и все, на что я могу рассчитывать это роль одной из пастушек.

– По-моему это не важно. Главное, что ты попробуешь. Это так интересно. А что Холлард по этому поводу думает?

– Не знаю, я пока не рассказала ему. Да и не хочу, если быть честной.

– Но ведь придется?

– Согласна, Ли, – Ноэль тяжело вздохнула.

– Он тебе нравится?

– Холлард? С ним спокойно, он как отец, и по возрасту, и по поведению. Вся эта история с Холлардом… мне бы радоваться, что все так получилось, и что больше не будет этих бесконечных мужчин, но я совершенно ничего не чувствую.

– А чего бы ты хотела?

– Чувствовать, – улыбнулась она. – Наверно. Не знаю. В детстве я как-то была на почте. И там лежали конверты в пачках… Какая красота, Ли! Они мне снились наверно год после этого. Конверты, бумага для письма с завитушкой внизу, а еще открытки… Ужасно, но у меня к открыткам больше чувств, нежели к Холларду или какому-либо другому мужчине.

– Может в твоей жизни просто слишком мало открыток?

Ноэль рассмеялась звонким колокольчиком.

– Очень похоже на истину, Ли. Но пока я просто принимаю то, что происходит в моей жизни и как. Ты кстати, тоже так делаешь.

– Я знаю еще одну женщину, которая так или иначе приняла все, что с ней случилось.

– Ты о жене Блэкстона?

– Да. Она ведь и вправду уехала. Я писала тебе об этом.

– Да, помню, дорогая.

– Но я все равно часто о ней вспоминаю.

– И по какой же причине ты постоянно терзаешь ее своими мыслями?

– Я никого не терзаю, – с улыбкой отмахнулась я. – Если бы ты слышала, как хорошо звучала ее речь! С Блэкстоном я не чувствую, что говорю, как простолюдинка. А вот с ней… Если короче, то я решила нанять гувернантку.

– Мне кажется, малышу Шону еще рановато заниматься уроками. Грэнни вполне справляется.

– Не для Шона. Я хочу учиться сама. Раньше мы с тобой постоянно встречались в библиотеке. А здесь я только и занимаюсь, что вышивкой да чаепитием в саду.

– Быть умной вредно, Ли. Перестанешь быть счастливой.

– Согласна, – засмеялась я. – И все же, я попробую. Блэкстон очень образован и постоянно развивается, мой отец делает так же. Ему к 70ти, а он все еще ходит на лекции. Это восхищает меня в них, я тоже так хочу. Ну пусть не именно так, – проговорила я, заметив, как Ноэль скептически подняла бровь. – Я хочу как-то по-другому. Но я обязательно продолжу свое образование.

Счастливое время, наполненное любовью, радостью, нежностью. С рождением Шона мы стали очень близки с отцом, теперь не только я навещала его, но и он частенько приезжал ко мне. Он играл с внуком, а потом мы гуляли в ботанических садах, пили чай на террасе, читали или вместе разбирали его многочисленные записи.

Ноэль, у которой появилось гораздо больше времени и средств, тоже чаще стала навещать меня. С течением времени ее прошлое покрывалось пылью, а в остальном мы были на одной ступеньке социальной лестницы. В актерском деле у нее ничего не вышло, зато режиссер взял ее к себе в помощницы. Вновь наша дружба стала увлекательным приключением, с оттенком дерзости и юношеского озорства. Особенно после того, как Блэкстон подарил мне велосипед, и мы с Ноэль стали выезжать на велопрогулки.

Лили и Робби заметно воспряли духом. Если раньше Лили старательно прятала глаза от любого встречного человека, а сама была словно затравленный зверек, то сейчас она с удовольствием выходила за покупками, подставляя лицо игривым солнечным лучам, и даже напевала время от времени, когда делала уборку. А Робби везде следовал за ней и был абсолютно счастлив. Все, что ему требовалось в жизни – это находиться возле матери, а еще лучше и вовсе у нее на руках. Глядя на него, я понимала, как страдал в детстве Блэкстон, лишенный теплоты родительских прикосновений.

Что же до нас с Джоном… Мы купались в своей любви и счастье. И я не знаю, как полнее описать наши отношения. Разумеется, у нас бывали и ссоры, и споры, и вынужденные разлуки, и усталость, но никогда не было такого, чтобы мы не понимали друг друга. Иногда, беседуя с другими людьми, я ловила себя на мысли, что мы говорим на разных языках, и что обсуждая один и тот же предмет, видим вде абсолютно разные вещи. Так вот с Блэкстоном у меня не бывало таких ощущений. Даже если мы не сходились во мнениях, то лишь потому, что смотрели с разных сторон. Но на одно и то же. А еще… иногда он так целовал меня… Словно видел впервые, и в то же время словно мы пробыли вместе не одну тысячу лет. Глубоко, ясно, страстно… Такой я и знала любовь, и ничего другого не желала.

В 1902 году леди Джон вернулась в Лондон и стала жить вместе с герцогом и герцогиней. Сестра Блэкстона, потерявшая мужа в войне с бурами, также переселилась к ним. В отношениях с отцом у Блэкстона все еще было очень сложно, и встречались они исключительно на официальных мероприятиях или тогда, когда избежать встречи не представлялось возможным.

В 1904 году, в начале февраля родился наш второй сын Джеймс Александр Уороби, которого все звали Джемми, озорной и смешливый, легкий, как солнечный лучик. В том же году Блэкстон купил свой первый автомобиль. Восхитительное приключение! На день рождения Джон подарил мне новый граммофон, и в нашем доме музыка стала играть даже просто днем, а не только по праздникам.

Но уже в следующем году жизнь перестала казаться такой радужной. Игнорировать и дальше события, происходившие в стране и мире, было невозможно. Политическая ситуация накалялась. Мир бурлил, и Англия не желала отставать. С начала революции в России, рабочие классы действительно стали объединяться повсеместно, и все социалистические настроения враз потеряли свою иллюзорность. Все боролись. Боролись и пытались хоть как-то себя определить. Люди больше не хотели быть просто людьми, они стремились стать кем-то. Суфражистки и феминистки, социалисты, лейбористы, либералы и консерваторы, рабочие, профсоюзы, промышленники, коммивояжеры, журналисты, художники, актрисы и модели… круговерть статусов, диагнозов, определений… Люди учились быть людьми, жить, начиная с себя, и жить быстро, ярко и даже яростно.

И наш уютный мир, словно вырванный из всеобщего безумия идей, с удивлением вглядывался в происходящее.

В июле 1905, в возрасте 70 лет от сердечного приступа умер мой отец. Обоих родителей я провожала в последний путь беременной – за неделю до смерти папы я поняла, что снова жду ребенка. Как и после потери мамы, Блэкстон подставил плечо. Он просто был рядом. Мы снова часами сидели в его кресле у камина, который специально разжигал для нас Питтс. Мы снова молчали вместе, а он все гладил и гладил меня – по волосам, по плечам, по исхудавшим рукам. Мое горе было молчаливое, густое и колющее. Я раскачивалась словно на качелях от слез по ушедшим родителям к острому ощущению всепоглощающей любви Блэкстона, в которой я спасалась и исцелялась. Я всегда думала, что все проходит, что время истирает любые чувства. Но к счастью, любовь между нами не угасала ни на секунду, не теряла ни единого оттенка и была все такой же глубокой, словно начиналась не в сердце, а в иных мирах и иных жизнях.

Эванджелин Карен Уороби также, как и старший брат, родилась в начале февраля всего через 3 дня после его второго дня рождения, маленькая и хрупкая, волшебная девочка, согревшая наши сердца. Любимым развлечением для меня и Блэкстона стало валяние на кровати вместе с детьми. Все, как я мечтала, впервые увидев дом, но только на пятерых. Мы ели, спали, играли, смеялись, отдыхали, баловались – и все это в пределах кроватной площади.

И все же малышке Эве досталось меньше всего отеческой любви и ласки. Потому что уже в апреле 1906 года для нас начался ад.

Как выяснилось позже, 14-летняя помощница кухарки в герцогском доме ненароком попила воды, зачерпнув ее ладошкой, из той миски, где мыла фрукты для десерта. Девочка на тот момент уже была больна, хоть и не знала об этом. Так от брюшного тифа скончалась сестра Блэкстона, леди Джон, а за ней и сам герцог.

Герцогиня избежала болезни, поскольку предпочла пудинг.

Семья была в ужасе. Брат Блэкстона, ставший герцогом при таких печальных обстоятельствах поседел за то время, что готовились похороны. Но все стало еще хуже, когда было оглашено завещание почившего герцога Лэндайра.