Величие. Книга 4

Сглотнув, князь Мешерие нехотя покинул гостиную. Он будто бы сгорбился, сражённый наповал той безапелляционностью, с которой император теперь позволял себе с ним обращаться. От юноши, который трепетал от одного слова «престол», не осталось и следа.

– Подготовьте мне, пожалуйста, списки тех, кого считаете подходящим на его должность, – обратился Аурелий к друзьям, когда лакей плотно затворил двери.

– Как?! Ты собираешься дать ему отставку? – искренне поразилась Сепиру. – Ты же так долго возражал…

– Я пришёл к выводу, что работа на благо государства должна идти без лишних помех. К тому же князь весьма пожилой, – пожал плечами император. – Я сообщу ему об отставке в течение этого месяца. Выберу подходящий момент, чтобы максимально пощадить его гордость.

– Что ж… это весьма мудро, – только и протянул Пьерше.

Изменения, произошедшие в друге, были даже разительнее, чем казалось на первый взгляд. Возможно, перед графом Круазе стоял именно тот император, о котором он втайне мечтал, но теперь, увидев его воочию, Пьерше оробел. Будто бы с приходом Табриесса трансформировалась и сама реальность, и Пьерше теперь заново нащупывал точки опоры, подобно слепому котёнку.

– Я предлагаю встретиться через пару часов за чаем и продолжить нашу беседу, – улыбнулся Аурелий. – Можете обождать пока во дворце. Но сейчас я хотел бы переодеться и сходить в храм. Орсинь, ты хочешь вознести со мною молитвы?

– Уволь меня, – равнодушно махнула рукой эльфийка. – Я лучше приму ванну и наконец-то нормально оденусь. Я так соскучилась по светским нарядам, вы не представляете! – со смехом сообщила она изумлённым друзьям, наблюдающим за этим странным взаимодействием императора и его невесты.

С тех пор, как они видели Аурелия и Орсинь в последний раз – то есть перед началом военного похода, – что-то кардинально поменялось и в их отношениях тоже.

* * *

Возмущение, посеянное речами Орсинь, меж тем бурлило и плавилось, вызывая в столице брожение. Военные, стянутые на площадь, способствовали тому, чтобы толпа рассеялась, однако само волнение среди горожан не улеглось, а начало расходиться лишь сильнее. Сперва оно побежало по улицам тоненькими ручейками оживлённых пересудов. Затем разгорелось в тавернах под подогретые вином споры и взволнованные беседы у домашнего очага: жители гадали, что планирует изменить в жизни страны император и какие опасности могут подстерегать будущую императрицу. В пылу воображения высказывались самые безумные идеи, которые составили бы честь детективному роману, однако в одном сомнений ни у кого не оставалось: война закончилась и Белую империю ждут великие перемены.

Вечером, когда новые шеренги войск тяжело промаршировали по центральным бульварам, занимая позиции вокруг дворца, тень неясной тревоги залегла в закатных лучах солнца. Какой бы бутафорией это ни казалось – ведь никто не верил, что знать осмелится напасть на священную обитель! – сильные, жёсткие фигуры воинов, готовых убивать, показали всем недвусмысленные намерения эльфийки. И по мере того, как солнце заходило, а за дворцовые ворота по-прежнему не шагнул ни один дворянин, ощущение неестественного затишья продолжало нарастать.

– Думаешь, моя провокация всё же была излишней?

Орсинь стояла у окна, закутавшись в тонкую пуховую шаль поверх расшитого платья, и смотрела на усыпанный огнями город. Впервые за долгое время она надушилась, украсила декольте драгоценностями, и длинная юбка приятно путалась и шелестела волнами в ногах.

Странное дело – Орсинь совсем не желала, чтобы Аурелий сейчас приблизился и обнял её. Даже наоборот. Император пришёл совсем недавно, в раздумьях опустившись в кресло неподалёку, и именно по этой причине Орсинь так и не отвернулась от окна, хотя от него неприятно дуло – к ночи поднялся сильный ветер. Она не знала, как повести себя, если Аурелий вдруг примется целовать её. Ей хотелось оставаться собранной и решительной в это ответственное время.

– Нет. Сейчас, когда я перебираю события минувшего дня, прихожу к выводу, что это было очень правильно. Ты умеешь находить верные решения: если кто-то из знати встанет на дыбы, мы избавимся от них без лишних объяснений.

Голос Аурелия был расслаблен и звучал невероятно спокойно, как невозмутимая глубь летнего сада. Орсинь стала замечать в нём эту склонность к медитативной задумчивости – не опрокинутой в саму себя, как у князя Мелирта, а ясное, внимательное созерцание настоящего. На самом деле всю обратную дорогу из Стевольпа они практически не общались по душам, слишком занятые обсуждением предстоящей внутренней политики, и сейчас был первый раз, когда Орсинь и Аурелий по-настоящему остались наедине. Возможно, именно поэтому внутри них ничего не просыпалось – они слишком привыкли жить порознь, утонув в вихре иных забот. Слишком привыкли наблюдать друг друга на отдалении, как призрачных духов, без плоти и страсти. Может быть. Орсинь не знала. Но она совершенно точно хотела остаться сегодня одна. «Пожалуй, не стоит себя заставлять, – сказала она себе. – Я слишком долго ждала этого момента и теперь напряжение изжило само себя. Мне надо расслабиться. Только как намекнуть об этом Аурелию?»

– Сейчас, когда я отчётливее вижу, сколько в мире эгоизма и глупости, мне всё больше хочется посвятить жизнь чему-то обыкновенному, какому-нибудь совершенно обыденному ремеслу, занимаясь которым, я был бы уверен, что приношу пользу. А не решать судьбы мира, – продолжил меж тем император. – Ты не представляешь, насколько наивным мне кажется моё поведение в прошлом. Эти надежды, что если я буду со всеми добр и внимателен, то остальные будут поступать по тем же правилам…

– Даже так? А мне ты казался очень милым, – фыркнула Орсинь. Она наконец обернулась, встречаясь с ним взглядом, но не нашла там для себя ничего опасного. Аурелий с лёгкой полуулыбкой разглядывал переливы её платья, как разглядывают картину. – Ты устал? – заботливо спросила эльфийка.

– Да, немного. Как и за все эти шесть месяцев, – пошутил император.

Он потянулся, прикрыв глаза.

– Какая ирония, – вздохнула Орсинь, вновь оборачиваясь к спящему городу. – Я старалась завоевать любовь народа просвещением и искусством, но в итоге их преклонение мне принесла жестокость.

– Они преклонились пред тобой, потому что ты их защищала, – мягко поправил её Аурелий.

– Да уж конечно, – иронично усмехнулась Орсинь. – Что их по-настоящему впечатлило: то, что я рисковала головой, или скольких я убила? Горожане радуются моему могуществу, потому что одновременно считают его и своим. Толпу завораживает проявление великой силы.

– Нет, не могу с тобой полностью согласиться. Впрочем, если тебя так тяготят отнятые тобою жизни, почему ты не отправилась сегодня вместе со мной в храм? Я вот будто бы очистился.

– Я не верю в богов, – нетерпеливо отмахнулась эльфийка. – Честно, на этой войне я ощутила, насколько на самом деле мы одиноки.

– Боги живут в наших сердцах. И чтобы их пробудить, нужна музыка красоты. Лично я устал отравлять себя видом уродств. Ладно, пойду, уж больно устал, а завтра не менее трудный день. – Аурелий поднялся с кресла и направился прочь из её комнаты. – Спокойной ночи, – добавил он, на миг замерев в дверях.

– Да-да, спокойной, – эхом повторила Орсинь.

Философские рассуждения о религии, духовной красоте и тому подобном не представляли для неё интереса. Красота была хороша, чтобы очаровывать, веселить и удивлять, но не более. Жизнью управляли сила – в широком понимании этого слова, – смелость и удача. В этой трезвой аксиоме концепции очищения и молитвы не то что не обретали звучания, а были безжизненны, как несформировавшийся и исторгнутый утробой плод. Орсинь не видела причины всерьёз рассматривать их в применении к реальной жизни. И поэтому была рада, что Аурелий не пустился в разглагольствования и ушёл восвояси. Помедлив ещё немного у окна, эльфийка вздохнула: они как будто снова пересеклись во время похода и разошлись. Впрочем, может, это и к лучшему. Война ещё не закончена.

* * *

На следующее утро знать продолжала хранить зловещее молчание. Лишь небольшая горстка её представителей, которая с самого начала относилась к Орсинь благосклонно, почтила эльфийку своим присутствием, но множество почтенных и авторитетных домов не спешили приносить присягу, почти открыто выказывая неповиновение императорской воле. Неслыханное дело! Впоследствии, конечно, учебники истории выстроят из этих событий логичную систему, но очевидцам тогда казалось, что их влечёт за собой грозный и непредсказуемый шторм. Ещё через день, как раз в полдень, когда Орсинь, насладившись комфортом шёлковых простыней и обилием изысканной еды, решила проведать Въенгра, у ступеней дворца остановилась коляска, из которой вышел банкир Меркред Силевирт собственной персоной. Пришлось спешно менять туалет и принимать визитёра.

– Вы знаете, что это было первое платье, которое я надела, приехав в Белую империю? – спросила эльфийка вместо приветствия, оправляя складки светло-голубого бархата, когда они встретились в гостиной.

– И сейчас вы снова вступаете в новую эпоху? – улыбнулся Меркред. – Вам очень идёт…

– Безусловно. Теперь, когда у меня есть поддержка, мои ненавистники не будут мне помехой.

– Вы выросли, и это приятно видеть. До войны мы так и не успели поговорить с вами по душам, позвольте сейчас засвидетельствовать своё почтение. Дженвелья много о вас рассказывала и передаёт сердечный привет.

– Она не с вами? – несколько опечалилась эльфийка.

– Предпочла остаться дома, ведь сегодня у меня к вам серьёзный деловой разговор, – хитро посмотрел на неё делец. – Точнее не только к вам, но и к государю, а в особенности к графу Круазе, с которым мы успели тесно сойтись за прошедшее лето. Я уже отправил ему записку о том, что направляюсь сюда.

– Ах вот как? – удивилась Орсинь.

Вчера они с Аурелием посвятили весь день тому, что объясняли друзьям свои планы, и, разумеется, всё это вылилось в столь бурные обсуждения, что на остальную информацию попросту не осталось ни времени, ни сил.

– Да, на редкость толковый малый, мы с ним вели занятные беседы. И жене моей он отлично скрашивал вечера. О, ну что вы, Дженвелья не из таких, кто грезит о любви! Я знаю, кому-то граф Круазе может доставить беспокойство, но только не нашему уютному гнёздышку, – засмеялся Меркред, заметив, как Орсинь переменилась в лице.

– Весьма польщён это слышать!

Пьерше вошёл в гостиную бодрым шагом, как вихрь, пожимая князю Силевирту руку и бросая на Орсинь исполненный гордости взгляд. Та благосклонно улыбнулась, отмечая его старания исправить ошибку прошлого. Понадобилось ещё немного времени, которое они безмятежно провели за чаем и расспросами о военном походе, чтобы дождаться появления Аурелия, а также приезда Сепиру и Кэрела – и вот Негласный совет во главе с императором приготовился выслушать предложение гостя. И хоть Меркред Силевирт пребывал в том же умиротворённом настроении, взгляд его стал цепким, как у цапли перед броском в воду.

– Итак, граф Круазе мне намекнул, что будущей императрице нужны влиятельные союзники, которые помогли бы ей удержаться на престоле, – удовлетворённо кивнул банкир. – Прекрасно! Чудесная мысль. И что же мы имеем? У вас верная армия, это хорошо. Это позволяет начать действовать. Однако расстановка приоритетов изменилась, не так ли? Теперь вам нужно больше денег.

– Почему вы в этом так уверены? – возразил Аурелий. – Ведь это вы пожаловали к нам с предложением.

– Потому что война высасывает много ресурсов. Я постоянно имею дело с деньгами, Ваше Величество, и знаю, что и сколько стоит. Я делец. Я не хочу играть в слова. Моя ассоциация, представителем которой я сейчас являюсь, готова оказать вам всевозможную финансовую поддержку при условии того, что мы тоже можем рассчитывать на определённые услуги с вашей стороны. В том числе мы требуем права присутствовать при дворе наравне с аристократами. А также учреждения выборного органа с законодательными функциями, в котором наша доля будет составлять до пятидесяти процентов.

– Пятьдесят процентов?! Неслыханно! – возмутилась Орсинь. – Это посягательство на священную власть Табриессов.

– Зато на данный момент наши интересы и вовсе не учитываются, – пожал плечами Меркред. – К тому же, повторюсь, вы не в том положении, чтобы торговаться.

Долгие часы переговоров тянулись мучительно. Под конец Аурелий пригласил банкира остаться на ужин, но к обоюдному согласию за первый день стороны так и не пришли. Меркред не возражал, давая время на размышления, уверенный, что рано или поздно у аристократов не останется иного выбора. То, насколько вольно он держал себя, не относясь с особым пиететом даже к императору, оставило у всех неприятный осадок. А глубокой ночью дворец разбудило известие о том, что один из особняков на окраине столицы находится «в осаде».

Прозрачные намёки Орсинь во время победного парада не пропали втуне: горожане, и прежде не питавшие любви к надменной знати, теперь нашли прямой повод для выражения недовольства. Группа бездельников, подогретая спиртным, набрела на особняк одной дворянской семьи и начала громогласно изобличать их предполагаемые преступления. В том числе в вину вменялось и то, что её члены до сих пор не принесли клятву верности Белой Волчице, а значит, являются её врагами.

Мало-помалу вокруг забулдыг собралась группа поддержки, и копившееся до сих пор напряжение, подстёгиваемое жаждой возмездия, переросло в стихийный погром. И если защитные чары самого дома оказались достаточно прочны, чтобы улюлюкающие горожане не ворвалась внутрь и не растерзали перепуганных домочадцев, то разбитый вокруг особняка парк охранялся не столь надёжно. Довольно скоро преступники прорвались за ограду, круша всё на своём пути. Однако жандармы, тоже помня речь эльфийки и не желая по неосторожности навлечь на себя её гнев, не бросились на помощь, а направили посыльного к императору за точными указаниями. К тому времени, как Аурелий, накинув халат прямиком на пижаму, читал краткий, но леденящий душу доклад, за окном уже виднелось зарево: желая выкурить знать из их укрытия, потерявшая разум толпа поджигала деревья.