О котах и людях: О маках и пижме. Книга 1

[1х05] ВЕНЧАНИЕ

Эльфин сидел на диване с прямой спиной. Прямо перед ним стояла непочатая чашка. При виде Керидвен и епископа он встал – будто перетек из одного положения в другое, как ртутная капля. В сером сюртуке, обхватывающем плечи и пояс, в шелковом жилете, мягко мерцающем от свечей, со своими светлыми волосами, со своими светлыми глазами он весь был похож на геральдического леопарда, только белого. Керидвен до смерти захотелось подойти и запустить пальцы ему за шиворот, туда, где из-под крахмального ворота чуть выступал шейный платок.

Эльфин поймал ее взгляд, и глаза у него немедленно заискрились. Он прижмурился, как кот, повернулся к епископу и чуть поклонился:

– Вижу, ваша беседа прошла успешно. Благодарю вас.

Епископ сморщился.

– Я смогу принять обеты, но без свидетелей по закону обряд будет недействителен.

– Почему без свидетелей? Флинн и миссис Бэрриган вполне подойдут.

– Но они… – заикнулся было епископ.

Эльфин поднял брови:

– Сын Адама, дочь Евы. Куда уж родовитей, если вы об этом.

– Хорошо, – сдался епископ. Пойдемте. Флинн, – покосился он на слугу. – Ну, вы поняли.

Флинн кивнул и исчез за дверью.

Епископ, шаркая тапочками, повел их в другую сторону.

Керидвен шла, изо всех сил пытаясь дышать ровно. Будто все внутренности расплавились в жидкое золото, и плескались внутри, как в кувшине, и себя приходилось нести так, чтобы не пролить. Эльфин неслышно ступал рядом, поддерживая ее за локоть, и улыбался. От него пахло чем-то солоноватым и сладким одновременно. Будто лунный свет над морем. Будто ее носило, носило по волнам и прибило к обломкам корабля, и она лежит на воде, вдыхая запах мокрого дерева и соли.

– Почему я ничего раньше не замечала? – спросила она шепотом. – Ты меня заколдовал?

– Не тебя. Себя. Это называется «вуаль».

– А зачем?

– Ну… разговаривать у нас бы тогда точно не получилось.

Да уж. Керидвен хихикнула.

– А почему епископ тебя не любит?

Эльфин сделал большие глаза:

– Вероятно, я не в его вкусе.

Керидвен пришлось прикусить щеку, чтобы не заржать в голос. Это было бы совсем непочтительно.

Епископ отошел к алтарю и принялся, бормоча себе под нос, зажигать свечи. На Эльфина он старательно не глядел. Потом залез в какой-то шкаф и принялся там шуршать, отгородившись дверцами. Керидвен показалось, что она слышит звяканье. Она покосилась на Эльфина.

– Так и должно быть?

Эльфин пожал плечами:

– Пусть его. Ему тоже нелегко.

В коридоре зашаркали шаги.

Это был Флинн, и рядом с ним – необъятных размеров старушенция, которая тут же начала кудахтать:

– Ах, мастер Эльфин! Сколько лет, сколько зим прошло!

Эльфин чуть поклонился:

– Здравствуй, Меган.

Толстушка принялась утирать глаза краем фартука:

– Вот и вы собрались! Ох, не думала, что доживу! Дайте посмотреть, на ком это вы! – она обернулась к Керидвен и тут же всплеснула руками, – Ах, да как же так! Да что же вы! Да как же так можно! Ни фаты, ни платья…

Эльфин повернулся к Керидвен:

– Платье? Хочешь платье?

Керидвен мотнула головой:

– Не надо. Буду как ряженая.

Но толстуха ее не слушала, уже спускаясь в сад:

– Ах, ну как же… как же без цветов… ну хоть веночек… Флинн! А ну иди сюда, помоги мне!

Керидвен нахмурилась – вся эта суета казалась ей исключительно дурацкой. Эльфин покачал головой и улыбнулся:

– Ты не так смотришь.

Он притянул ее к себе, положил ладонь на лоб, и опять все изменилось. Старуха не стала меньше, просто стало видно вшитую в нее, внутрь, маленькую детскую фигурку внутри необъятного тела, и вырезанное у нее изнутри сердце, криво приштопанное обратно, такое большое, что не вмещалось на прежнее место. От нее тоже расходились нити – к дому, к саду, к Флинну, к епископу, к Эльфину… к Эльфину? Керидвен недоуменно обернулась. Эльфин засмеялся ее удивлению.

– Я довольно давно тут был в последний раз, – сказал он.

– Тоже женился? – ехидно спросила Керидвен.

Улыбка Эльфина погасла:

– Нет.

Из сада вернулась старуха Меган. В руках у нее был венок из белых ночных фиалок.

– Вот! – гордо сказала она и протянула венок Керидвен и вдруг подмигнула. – Благих вам ночей в придачу к добрым дням, милочка!

Между фиалок блестели золотистые нити.