Онтологически человек

«Как я сюда попал?»

«Тебя привез Блейз. И еще такой смешной человеческий мальчик. Ты не дал уничтожить деревню. Они благодарны»

«Они не должны. Я сделал это для себя, а не для них. Из гордости, а не из доброты. Я… был с Дикой Охотой. С… фир болг.»

«Шшш. Я знаю».

«Но я не знаю».

– Не знаю, кто я, – выговорил он вслух. – Не человек. Не дану.

Он разлепил неподъемные веки.

В сумеречном небе плыла белая луна, и глаза у Нимуэ были как две маленьких луны.

– Ты – Мирддин Эмрис, – сказала она. – Этого достаточно.

[1х04] жажда

Мирддин вышел на берег озера и увидел ветер. Он переливался, как охапка павлиньих перьев, и каждое перо несло свой вкус, и цвет, и запах. Мирддин вгляделся, и чем больше он вглядывался, тем больше ветер расщеплялся на тонкие, разноцветные, переплетающиеся пряди – теплее, холоднее, пахнущие озерной водой, мхом, смолой и хвойными иглами, влажной беличьей шкуркой, грибами, прелью, кедровыми корнями, погруженными в ил, багульником, палым листом, белыми пальцами, растершими горсть брусники… Ветер был переплетением бледных, разноцветных нитей, вобравших в себя все, к чему прикасались, за каждой из них можно было последовать и вернуться к началу – но как выбрать, за которой? они разбегались, расходились в разные стороны, таяли, внимание рассеивалось, не успевая…

Ветер ударил в лицо и рассыпался. Мирддин вздрогнул, очнувшись, и только тогда понял, что шквал не шелохнул и палого листа, лежащего на причале.

Это был дурной признак.

Это был настолько дурной признак, что Мирддин постарался задвинуть знание о нем в сторону.

Существовала вероятность, что это просто последствия недавних событий, остаточные явления после встречи с Дикой Охотой; не было ничего странного в том, что разобранное и собранное вновь тело обостренно воспринимает звуки и запахи; ничего и странного в том, что разобранное и собранное вновь сознание испытывает проблемы с концентрацией.

Он опустился на одно колено, чтобы плеснуть воды в лицо – но от его прикосновения она отпрянула, как живая. Стеклянная, ровная поверхность озера вздрогнула, вздыбилась на мгновение и обрушилась с плеском – будто кто-то резко встряхнул скатерть. Мирддин медленно выпрямился. Это уже нельзя было списать на аберрации восприятия.

Зажужжал наручный комм. Мирддин нажал прием – раздался треск помех. Связь оборвалась.

По-прежнему оставалась крошечная, ничтожная вероятность, что это совпадение.

Комм зажужжал опять. Всплыло сообщение от Нимуэ: «Ничего не пей! И не ешь тоже ничего!».

Экран моргнул и умер.

Мирддин развернулся и побежал, пригибаясь от низких веток и перепрыгивая через спутанные корневища и кедры-стланцы. Мох глотал шаги, только сбитая с хвои роса рассыпалась дробью о листья, взблескивая налету в просветах между стволами.

Он выбежал к пирсу и замер. Нимуэ стояла на самом краю, опустив голову, и гулкая тишина расходилась от нее кругами, как от камня, брошенного в воду. В тишине неожиданно громко отдавался чуть слышный звон. Мирддин подошел ближе и увидел его источник – Нимуэ держала вытянутую руку над озером, и из горсти сыпались песчинки, ударяясь о зеркальную гладь. От них разбегались, пересекаясь, ажурные кольца, и Нимуэ смотрела на них, не отрываясь.

– Красиво, верно? – сказала она, не оборачиваясь.

«Зачем было делать живое из неживого? Зачем было все портить?»

Она не произнесла этого вслух, но Мирддин поймал обрывок мысли, и мысль ему не понравилась.

– Что происходит? – спросил он.

– У меня мир отваливается, – ровным голосом ответила Нимуэ. – Портал отрубился. Проверь флаер, он попроще.

Он попробовал завести флаер, покачивающийся на воде у пирса. Безуспешно.

– Попробуй еще раз.

Нимуэ сжала пальцами виски и зажмурилась, беззвучно шевеля губами. Мирддин опять попробовал включить двигатель. Приборная панель зажглась было, мигнула и погасла окончательно.

– Без толку, – сказал он, вылезая на пирс обратно.

Нимуэ обхватила себя руками.

– Я не помню, как он работает. Не могу сосредоточиться, – виновато сказала она.

Вид у нее был такой, будто больше всего она хочет сжаться в комок и натянуть на голову одеяло.

Мирддин вдруг понял, что именно это она сейчас и делает. В каком-то смысле.

– Ты сворачиваешь пространство в локус, – произнес он.

– Я?! – Нимуэ резко вскинулась к нему – и так же резко отшатнулась обратно.

Мирддин не успел понять, что произошло. Расплывающийся мир вдруг сошелся в одну точку. Это было как удар грома.

– Тебе надо уходить. Вот рюкзак. Ничего не ешь местного и не пей – материя тебя привяжет. Вода в рюкзаке бутилированная, она из мира снаружи. Еда тоже. Я не знаю, какой будет радиус у локуса. Думаю, за сутки ты успеешь выбраться. Сутки я попробую продержаться, потом он схлопнется, – голос доносился как издалека. – Мирддин, ты меня слышишь?

Он кивнул. На большее его не хватило. Нимуэ зашагала прочь. Каждый шаг, кажется, отзывался по земле дрожью.

Мирддин где стоял, там и сел. Его трясло.

Это нечестно, подумал он. Я ведь только что выбирал. Я ведь уже выбрал!

Никогда не бывало так раньше, чтобы он встречался со знанием и отступал. Увидеть, понять, сформулировать – это было хорошо, это было правильно. Он никогда не сталкивался с невместимостью истины.

Сейчас край завесы хлопнул, на миг расступаясь. Истина была ослепительной. Ослепляющей.

Невозможно было смотреть. И не смотреть тоже было невозможно.

Как ты можешь так со мной? Как Ты можешь?!

Как мне с этим знанием теперь жить?! Что мне теперь с ним делать?!

Он никогда не чувствовал себя настолько полностью, абсолютно беспомощным. Он никогда не знал ужаса. Никогда не знал преклонения. Бессилия. Благоговения. Отчаянья.

С истиной невозможно было сосуществовать; невозможно было ее вместить; невозможно было выдержать.

И без истины существовать тоже было невозможно, потому что она – все.