Сицилиец

У отца Гильяно было лицо человека, дожидающегося кончины смертельно больного родственника, очень любимого. Он прилагал усилия, чтобы контролировать свои эмоции, но рукой то и дело касался лица, словно для того, чтобы удерживать его черты на месте. Тело его было как каменное, и двигался он скованно, пошатываясь на ходу.

Они вошли в просторную гостиную, роскошную для сицилийского жилища в таком крошечном городке. Над всем там царила гигантская увеличенная фотография, слишком размытая, чтобы сразу узнать лицо на ней, в деревянной раме кремового цвета. Майкл тут же понял, что это должен быть Сальваторе Гильяно. Под фотографией на круглом черном столике горела лампадка. На другом столе стоял еще один снимок, более четкий. Отец, мать и сын на фоне красного занавеса; сын по-хозяйски обнимает мать за плечи. Сальваторе Гильяно смотрел прямо в камеру, словно бросая ей вызов. Лицо у него было удивительной красоты – как у греческой статуи, с чертами чуть тяжеловатыми, будто выточенными из мрамора, полными чувственными губами и широко расставленными овальными глазами под полуприкрытыми веками. Лицо человека, не испытывающего сомнений, готового противостоять всему миру. Чего Майкл никак не ожидал в нем увидеть, так это добродушного обаяния.

Там были и еще фотографии Гильяно – с сестрами и их мужьями, – но они тонули в темноте на угловых столиках.

Отец Гильяно провел их в кухню. Мать, готовившая ужин, отвернулась от плиты, чтобы поздороваться. Мария Ломбардо Гильяно выглядела гораздо старше, чем на фотографии в гостиной, – казалось, это вообще другая женщина. Улыбка на ее изможденном костлявом лице напоминала гримасу, кожа была морщинистой и грубой. В волосах длиной до плеч, все еще пышных, прядями белела седина. Больше всего поражали ее глаза – почти черные от всепоглощающей ненависти к миру, грозившему уничтожить и ее, и ее сына.

Не обращая внимания на мужа и Стефана Андолини, она обратилась прямиком к Майклу:

– Так вы поможете моему сыну или нет?

Мужчин ее прямота, похоже, смутила, но Майкл лишь улыбнулся в ответ:

– Да, я с вами.

Напряжение отчасти спало; она склонила голову и поднесла ладони к лицу, словно заслоняясь от удара. Андолини сказал примирительно:

– Отец Беньямино собирался приехать, но я объяснил, что вы этого не хотели бы.

Мария Ломбардо подняла голову, и Майкл удивился тому, с какой отчетливостью все эмоции читались у нее на лице. Презрение, ненависть, страх, ирония ее слов отразились в язвительной улыбке, которую она не смогла подавить.

– Ну да, у отца Беньямино такое доброе сердце, кто бы сомневался, – произнесла она. – И это добросердечие хуже чумы выкашивает целые деревни. Он словно листья сизаля: только тронь – и прольется кровь. Выдает тайну исповеди своему братцу, торгует живыми душами, служа дьяволу…

Отец Гильяно сказал смиренно, словно пытаясь угомонить безумца:

– Дон Кроче – наш друг. Он вытащил нас из тюрьмы.

Мать Гильяно вскинулась:

– Ах, дон Кроче, Добрая Душа, всегда придет на помощь. Но вот что я вам скажу: дон Кроче – настоящая змея. Целится вперед, а расстреливает тех, кто с ним рядом. Они с нашим сыном должны были править на Сицилии вместе, а теперь Тури прячется один в горах, а Добрая Душа, свободный, как ветер, разгуливает по Палермо со своими шлюхами. Дону Кроче достаточно свистнуть, и Рим будет лизать ему пятки. Он совершил куда больше преступлений, чем наш Тури. Он – плохой человек, а наш сын – хороший. Будь я мужчиной, как вы, я убила бы дона Кроче. Отправила бы Добрую Душу на небеса. – Она передернулась от отвращения. – Вы, мужчины, ничего не понимаете.

Отец Гильяно произнес нетерпеливо:

– Через пару часов нашему гостю снова отправляться в путь; ему надо подкрепиться, прежде чем мы станем говорить.

Мать Гильяно тут же переменилась. Воскликнула покаянно:

– Бедняжка, ты ехал весь день, чтобы нас повидать, да еще выслушивал вранье дона Кроче и мои жалобы… Куда ты дальше?

– К утру мне надо быть в Трапани, – ответил Майкл. – Поживу у друзей отца, пока ваш сын не придет ко мне.

В комнате воцарилось молчание. Майкл понимал, что все они знают его историю. Знают, с какой раной он жил последние два года и что скрывается за его непроницаемым лицом. Мать Гильяно подошла к нему и заключила в объятия.

– Выпей вина, – сказала она. – А потом идите прогуляйтесь по городу. Через час ужин будет на столе. Друзья Тури тоже подъедут, и мы сможем поговорить.

В сопровождении Андолини и отца Гильяно Майкл отправился бродить по узким мощеным улочкам Монтелепре. Солнце село, и камни брусчатки почернели. В синей сумрачной дымке только фигуры карабинери, бойцов национальной полиции, двигались с ними рядом. На каждом перекрестке от виа Белла ответвлялись, змеясь, тесные переулки. Город казался пустынным.

– Некогда это было оживленное место, – сказал отец Гильяно. – Бедное, конечно, как вся Сицилия, даже нищее, но полное жизни. Теперь больше семисот наших мужчин сидят в тюрьме за пособничество моему сыну. Они невиновны, практически все, но правительство арестовало их в назидание остальным, чтобы те доносили на Тури. В городе больше двух тысяч полицейских, и еще тысячи рыщут по горам в поисках моего сына. Поэтому люди не ужинают больше на воздухе, а дети не играют на улицах. Полицейские такие трусы, что палят из ружей, стоит кролику выскочить на дорогу. С наступлением темноты объявляется комендантский час; если женщина выйдет к соседке и ее поймают, то будут осыпать оскорблениями и упреками. Мужчин они увозят, чтобы пытать в подземельях Палермо… – Он вздохнул: – В Америке такое невозможно. Я проклинаю день, когда уехал оттуда.

Стефан Андолини остановил их, собираясь раскурить маленькую сигару. Выпустив дым, он сказал с улыбкой:

– По правде, все сицилийцы предпочтут вонь дерьма в своих селах аромату духов в Париже. Что я тут делаю? Я мог сбежать в Бразилию, как многие другие. Но нет, мы любим родные края, мы, сицилийцы. Это Сицилия не любит нас.

Отец Гильяно пожал плечами:

– Я дурак, что вернулся назад. Подожди я пару месяцев, Тури родился бы американским гражданином. Но, видно, воздух этой страны проник его матери в чрево… – Он рассерженно потряс головой: – Почему мой сын вечно вступается за других людей, даже тех, с кем не связан по крови? У него такие грандиозные замыслы, он постоянно говорит о справедливости… Настоящие сицилийцы говорят о хлебе насущном.

Идя по виа Белла, Майкл думал о том, что этот городок идеально подходит для засад и партизанской войны. Улицы были такие узкие, что двум машинам не разминуться, по многим вообще могли проехать лишь тележки да ослики, на которых сицилийцы до сих пор перевозили грузы. Пара человек могла сдерживать тут вражескую армию, а потом бежать в белые меловые горы, окружавшие город.

Они спустились на центральную площадь. Андолини указал на церковку, возвышавшуюся над ней, и сказал:

– В этой церкви национальная полиция попыталась поймать Тури в первый раз. С тех пор он превратился в призрак.

Трое мужчин посмотрели на церковные двери, словно ожидая появления Сальваторе Гильяно.

Солнце опустилось за горы; они успели вернуться домой до комендантского часа. Внутри их дожидались двое незнакомцев – точнее, не знал их только Майкл, потому что с отцом Гильяно они обнялись, а со Стефаном Андолини обменялись рукопожатиями.

Первый был молодой, стройный, с болезненно-желтой кожей и лихорадочным светом в огромных темных глазах. Над верхней губой у него красовались щегольские усики, и весь он казался чуть ли не по-женски привлекательным, но точно не изнеженным. Вид у него был кровожадный, как у человека, стремящегося к могуществу любой ценой.

Его представили как Гаспара Пишотту – к вящему потрясению Майкла. Пишотта был правой рукой Тури Гильяно, его двоюродным братом и самым близким другом. Как заместителя Гильяно Пишотту разыскивали по всей Сицилии, обещая за его голову награду в пять миллионов лир. По рассказам, которые Майклу доводилось слышать, он представлял себе Гаспара Пишотту куда более опасным и грозным. И вот Пишотта стоял перед ним – худой, с чахоточным румянцем. Посреди Монтелепре, окруженного двумя тысячами бойцов военной полиции из Рима.

Второй удивил его не меньше, хоть и по другой причине. При первом взгляде на него Майкл непроизвольно вздрогнул. Мужчина был такого маленького роста, что сошел бы за карлика, но держался с большим достоинством; Майклу стало ясно, что его реакция могла быть воспринята как смертельное оскорбление. Он был одет в прекрасно сшитый серый костюм в полоску и белую сорочку с серебристым галстуком. У мужчины были густые, почти совсем седые волосы, хотя по виду ему едва перевалило за пятьдесят, и мрачное, но красивое лицо с большим чувственным ртом.

Он заметил, что Майклу неловко, и приветствовал его иронической снисходительной улыбкой. Мужчину представили как профессора Гектора Андониса.

Мария Ломбардо Гильяно уже накрыла в кухне на стол. Они поели у окна перед балконом, откуда просматривалось небо в красных полосах заката и горы, на которые спускалась ночная тень. Майкл медленно жевал, сознавая, что все смотрят на него и оценивают про себя. Ужин был простой, но вкусный – спагетти с чернилами каракатицы и тушеная крольчатина под томатным соусом с острым красным перцем. Наконец Гаспар Пишотта заговорил на сицилийском диалекте:

– Значит, вы сын Вито Корлеоне, который влиятельней даже нашего дона Кроче – по крайней мере, так говорят. И вы спасете нашего Тури.

В голосе у него сквозила холодная насмешка, словно приглашавшая бросить ему вызов – если кто осмелится. Его улыбка ставила под сомнение мотивы каждого действия собеседника, как бы говоря: «Да, ты делаешь хорошее дело, но каков твой собственный интерес?» При всем том в ней не было ни грана неуважения; он знал историю Майкла, они были сообщниками.

– Я исполняю приказ отца, – сказал Майкл. – Мне велено ждать в Трапани, когда Гильяно придет ко мне. Потом я увезу его в Америку.

Пишотта произнес, уже серьезно:

– После того как Тури окажется у вас в руках, вы гарантируете его безопасность? Вы сможете защитить его от Рима?

Мать Гильяно не сводила с Майкла глаз; ее лицо застыло в тревоге. Он осторожно сказал:

– Настолько, насколько человек может гарантировать нечто наперекор судьбе. Да, я уверен.

Он видел, что лицо матери расслабилось, но Пишотта бросил резко:

– А я – нет. Этим утром вы доверились дону Кроче. Изложили ему план побега.

– Почему бы и нет? – парировал Майкл. Как, черт побери, Пишотта прознал детали их разговора с доном Кроче в столь короткий срок?

– Отец сказал мне, что дон Кроче должен будет организовать доставку Гильяно. В любом случае я изложил ему только один план.