Ежевика и лебеда

Они говорили: взгляни, мир такой огромный!
Вон, карапуз из Африки миску протягивает скромно.
А у тебя что?
Признай, от стыда теперь прячешь лицо.
Они говорили: пой, девочка, танцуй, крутись!
У тебя коленки в грязи,
Отряхнись.
Кому нужны твои полуночные молитвы?
Смотри, луна выглядывает из-за шторы.
Сможешь скопировать ее маску скорби?
Так, чтоб искренне и не фальшиво.
Нет?
Значит врешь и ничего у тебя не болит.
А реальность смеется и опять сбоит.
Так, веселись, девочка, танцуй, давай!
Камни в карманы большие загребай.
Набирай в легкие воду – это последняя твоя дорога.
Не пойдешь ко дну, значит заговорена,
И слезы твои – вода!
Ай, как темна ты, как убога.
Давай, рви косы и проси, проси, может услышит.
А нет, так выговоришься в темноту.
И тебе не отпустив грехи накликают беду.
Она тебе в спину дышит,
Шепчет,
Стучит в окно поутру.
Брось к порогу ежевику и лебеду.

Мох, печенье, кладбище

Я увидел ее в электричке. Моросил дождь, серое небо падало прямо в окна нашего вагона, скребя по стеклам ветками мокрых деревьев. На часах доходило семь утра. Я ехал обратно в Лондон от родителей, нагруженный книгами, теплыми вещами и имбирным печеньем, запах от которого окружал меня ореолом, казалось, на несколько метров. И кто только печет имбирное печенье в августе?

Она сидела через проход от меня и читала старенькую книженцию в покет-формате. Из тех, что удобно таскать с собой. И, судя по обложке, на которой красовалось желтое пятно от кофе, потрепанному корешку и замятым уголкам, книженция эта пережила не один рюкзак и не одно утро в тонких пальцах, заляпанных… чем, шоколадом?

Я пригляделся. На коленях она держала бумажный сверток с какой-то замудренной шоколадной плиткой ручной работы. Отламывала кусочек, откусывала от него самый краешек и медленно пережевывала, жадно всматриваясь в книгу. Затем отправляла в рот подтаявший шоколад, наспех облизывала пальцы, перекладывала томик в другую руку и снова отламывала от плитки. И так раз за разом. Потом я узнал, что так делают амбидекстры – те, у кого обе руки ведущие. Устал делать что-то одной рукой – продолжил другой без всяких проблем. Вот только шоколадные отпечатки на мягкой обложке от таких манипуляций все множились и множились.

В какой-то момент она оторвалась от чтения, поводила носом по воздуху, прямо как моя собака и взглянула мне в лицо.

– У тебя Рождество? – спросила она.

– Что? – отозвался я тупо. О чем она это?

– У тебя Рождество, я спрашиваю? Пахнет имбирным печеньем.

– А, это… Мама испекла в дорогу.

– Мама отсыпала тебе в дорогу праздника? Крутая она у тебя! А мне можно? Чет так праздника тоже захотелось.

Я посидел с открытым ртом как идиот, но опомнился, раскрыл рюкзак и достал неплотно закрытый контейнер. Отщелкнул крышку и аромат ринулся на свободу с удвоенной силой. Она бросила книгу и шоколад к сумке, бухнулась на соседнее со мной кресло и выхватила контейнер. Ее тонкие шоколадные пальчики выудили сразу два коричневых оленя, а острые зубки лихо откусили им головы по самую грудь. Она довольно замычала, откинувшись затылком на спинку.

– Я скучала по Рождеству! Вот ехала сейчас и думала: как было бы хорошо очутиться у бабы дома. Испечь для нее имбирного печенья, рассказать, как дела. Мы с ней давно не общались, знаешь.

Она кивнула сама себе, расправляясь с новой партией оленей. Контейнер стремительно пустел.

– Замоталась я что-то. Знаешь, то одно, то другое… А тут вот, – она потрясла контейнером. – Снова Рождество. Будто знак.

– Сегодня 23 августа, – зачем-то сказал я, хотя прекрасно понял, что она имела ввиду.

Она снова задумчиво кивнула, а затем вдруг вскинула на меня свои огромные глаза цвета мха. Такие, глубокие, колдовские, что побежали мурашки.

– Давай ее навестим?

– Что?

– Давай ее сейчас вместе навестим. Угостим твоим печеньем. Всего пару кусочков, тебе еще самому останется.

– Ну, спасибо, что и обо мне подумала, – я забрал у нее контейнер, закрыл крышкой и сунул обратно в рюкзак. – А я уж решил, что так и придется просто смотреть, как незнакомая девчонка и ее бабушка уплетают мамино печенье.

Она прищурилась. А потом встала.

– Да, это не тактично, извини меня. Просто давно не была у бабушки, а твое печенье… В общем, извини.

Она вернулась на свое место, взяла книгу. Но прошло пять минут, десять, а она так и не перевернула страницу. И мне вдруг стало ее жаль. Зря я нагрубил. Девочка же сама как имбирный олененок. Кажется, тронешь неосторожно – рассыпется.

Мы подъехали к вокзалу. Она схватила сумку, посмотрела на растаявший шоколад и не стала его забирать. Зажала книженцию подмышкой и бодро зашагала к выходу.

Я нагнал ее уже на перроне. Ухватил за рукав.

– Слушай, прости меня. Может, возьмешь печенья для твоей бабушки?

Она оглянулась, смерила меня взглядом.

– Возьму, – согласилась она, хотя я думал, что откажет, – если ты поедешь со мной. Считай это свиданием.

– Что? – Сколько раз она намерена ставить меня в тупик, интересно?

– Ага.

– Свидание у твоей бабушки?

– Первое должно быть максимально запоминающимся. Не ресторан, не кино, не прогулка в парке, а что-то, что навечно приклеит тебя к этому воспоминанию. Даже если с этим человеком ты расстанешься через неделю. Мне понравилось печенье твоей мамы, я хочу его запомнить. И тебя.

Я завис на целую минуту. Просто смотрел на нее, не веря ни своим ушам, ни в целом происходящему. Она смотрела в ответ и терпеливо ждала, когда я отойду от шока и соглашусь. Уверен, она даже не сомневалась в ответе. Мы стояли так на перроне, а нас огибало море из людей.

И я согласился. Она взяла меня за руку и потянула вперед – быстро, стремительно, что я едва за ней поспевал. И мне казалось, что люди сами расступаются перед ней. Мы пролетели сквозь толпу, как два юрких дельфина, выбежали на улицу, запрыгнули на ступеньки первого попавшегося автобуса. Словно за секунду. Я отдышался и взглянул на нее будто, будто впервые увидел. Сумасшедшую девчонку с глазами цвета мха и раскрасневшимися от бега щеками.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Зачем тебе?