Ежевика и лебеда

Мечется бисер моих заключений —
Это просто мой подарок на память.
Последние вздохи на прохожих истратить,
Смешать с былью конфетти сновидений.

Ты сегодня так незнакомо-печален.
Твоих глаз невесомость вплетается в жилы.
Ты думаешь я по-дурацки забыла,
Как это больно – упиваться мечтами?

Нет, не забыла, но жажду забвенья.
Я сойду с ума сейчас только немножко.
Черпая секунды серебряной ложкой,
Пусть слова обратятся в легкие перья.

А небо дорогу неспешно умыло.
Прошу, пойди мне еще раз навстречу
По той старой аллее, пусть я не отвечу.
Была ли я? Ты знаешь, что не было.

Ноябрь

Ноябрь – как тишина после выстрела. Никаких предчувствий беды, никакого гнетущего груза — все было и все произошло. Тишина выбила пробки и похоронила кривые вереницы следов.

Ноябрь – бледная маска зимы, которую она держит прозапас. В его сугробах и не поваляешься, не слепишь снежки, не утопишь сапоги. В этой плохо выполненной копии хорош только воздух да полузасыпанные снегом детские качели. Навевает воспоминания и щемит где-то под левой лопаткой.

Ноябрь шепчет языческую молитву и тихо стучит ногтями по стеклу окна. Зовет за собой под мелкий снег, под уханье совы, под шелест голосов, которых ты когда-то не дослушал. Дает всего один шанс, а потом уходит в морозно-туманную дымку.

Завороженно смотришь вслед.

Под ногами слякоть.

Кто-то из подтаявшей лужи передает привет.

Город чудес

Он подвел меня к краю и спросил, что я вижу. Любил он такое вытворять, когда мы пересекались где-то в Городе. В первый раз это было на крыше обшарпанной пятиэтажки, с которой открывался вид на одну из главных улиц и чуть-чуть на набережную.

– Дома, дорогу, людей, – отозвалась я, пожимая плечами.

Не знала даже что ему ответить, а главное, какого ответа он от меня ждал. Ничего я не вижу, честно говоря. Ничего из того, что бы не видели все изо дня в день. Так я в тот момент подумала и приготовилась услышать откровение. Не просто же так он спросил, наверняка тут сокрыт какой-то особый смысл.

Но он просто кивнул и закурил, будто ответ был не так уж и важен. Обламывать ожидания он тоже любил.

А я столько раз от него слышала, что в Городе мир становится другим, вещи приобретают новый смысл, а твой внутренний голос начинает вопить громче обычного. Но мой внутренний голос молчал, как замученный пытками партизан. Да и в самом Городе, казалось бы, не было ничего из ряда вон. Город, как город, честно говоря. Странных личностей, разве что, тут побольше будет. В каждом окне, куда ни глянь, либо практикующий астролог, либо чревовещатель какой-нибудь, либо нелюдимый интеллигент с тонким музыкальным вкусом и раздвоением личности. Но ведь таких везде хватает. Просто тут больше. Вот и вся разница, которую я успела заменить. А, ну, и еще что несмотря на врожденный топографический кретинизм, мне еще ни разу не удалось заблудиться, хотя номера домам тут тоже присваивались по велению левой пятки какого-то очередного гениального психа.

– Почему я ничего не вижу? — спросила я напрямик.

– А что бы ты хотела увидеть? — лениво отозвался он, чиркая зажигалкой.

— Ну, не знаю… Чудеса?

Ответом мне послужил звонкий смех.

— Например? Хочешь увидеть, как перед тобой дома расступаются? Или чтобы уличная дворняга спросила, который час? Такие чудеса?

— Да хотя бы и такие! Чего ему стоит? Городу твоему, в смысле, раз уж он именно такой, как ты твердишь. Не пойми меня неправильно, мне здесь не скучно и не плохо. Просто… я чего-то ждала. Чего-то чуть больше, чем есть сейчас.

— По-моему, ты путаешь Его с Неверлендом, — усмехнулся он и взглянул в глаза. — Или еще того хуже, со Страной Чудес. Ищешь детскую сказку с яркими костюмами и спецэффектами. Второсортный ширпотреб.

— Почему сразу ширпотреб? — меня даже задела такая формулировка.

— Ну, прости, если я оскорбил твои детские грезы. Но это правда. Все сказки являются лишь порождением чьих-то фантазий. Наглядные картинки того, как кто-то видит окружающий мир. Некоторые из них выходят очень даже занятными, другие так себе, но тут уж я не стану судить, кому что нравится. А здесь, — он указал на Город, — живут те, кто эти сказки создает. Или создаст когда-нибудь. Какие-то будут красивые и красочные, другие мрачные и отталкивающие, но так или иначе, они будут притягивать к себе своих людей. А вот первоисточник, как правило, не так заметен, как его подкрашенная копия. Все, например, знают, кто такой Питер Пэн. А ты попробуй отыскать его в толпе, когда ему двадцать пять, он одет в рваные джинсы и толстовку, а в кармане у него хомячок вместо феи Динь-Динь. Но ведь суть от этого не меняется. Если тебе, конечно, нужны настоящие чудеса, а не цирковое шоу.

— Я хочу настоящие, — ответила я после минутного размышления.

— Тогда смотри, — кивнул он с едва заметными нотками одобрения в голосе. — Что ты видишь?

Птичка

Она идет, опустив лицо, по полупустым этажам.
Ты узнаешь ее по походке, по напряженным плечам.
Она не отвечает на уроке,
Не рассуждает о Мандельштаме и Блоке,
Не раскачивает свою убогую грязную клеточку.
Она просто несчастная невидимая девочка.

В спину по сигналу – смешки, обрывки бумаги.
Это боевое крещение каждому школьному бедолаге,
Ты персона нон грата там, где должен быть дом.
Тебя растили в тепле, птичка, но бросили в бурелом.

Вместо обещанных побед, друзей, грамот на стенку,
Она получила синяк под лопаткой и сбитые коленки.
А ведь еще вчера – как на теплотрассе греются воробьи —
Умела улыбаться так, что никто из вас не поверил бы.

И она теперь тоже растрепанный, подранный воробей.
Ей сказали: «Хочешь с нами – иди из унитаза пей».
Ей сказали «Вон твоя задняя парта, шагай. Без обид,
Ты человек, конечно, но, к сожалению, не индивид».

Говорят, все возвращается, как река к своему истоку.
Она больше не рассуждает о Мандельштаме и Блоке,
Сидит, как птичка в убогой грязной клеточке
Ваша невидимая, но такая сильная девочка.

Привычка