Ежевика и лебеда

– В смысле? Мы же на свидании. Нам давно пора познакомиться.

– Придумай причину поинтересней, – она подмигнула и отправилась на второй этаж автобуса.

Мы ехали минут сорок по едва проснувшемуся городу. Дождь закончился, сквозь молочную пену даже начало пригревать солнышко. Она подставила лицо такому редкому в последнее время теплу, а я все смотрел на нее. И не понимал, что и зачем делаю. Я спал пять часов, у меня через три часа важное собеседование. Планировал приехать домой, вздремнуть часок и еще успеть приготовить поесть. Но вместо этого я ехал в гости к неизвестной бабушке с девушкой, которая отказывалась называть свое имя. Чудеса на виражах, блин.

Она снова схватила меня за руку когда автобус остановился на очередной остановке, словно опомнившись. Или ей просто нравилось бегать со мной за руку. Я давно ничего не понимал и уже не пытался вникнуть.

И вот мы добрались до цели.

– Эм… Ты уверена, что нам сюда? – спросил я, но почему-то даже не удивился.

Она кивнула и первая ступила на территорию кладбища.

Когда-то я любил фотографировать на Хайгейтском кладбище – самом старом в Лондоне. Бродил среди склепов, заглядывал в лицо ангелам, покрытым черной и зеленой плесенью. Мне нравилось это место отнюдь не из-за могилы Карла Маркса или еще кого-то жутко известного и непоправимо мертвого. Видимо, моя новая знакомая такая же. И врать про бабушку было совсем не обязательно.

– Далеко ли еще, Красная Шапочка? – спросил я, когда мы углубились в западную часть, добравшись до старых могил.

– Не очень, – ответила она невозмутимо. Руку мою она, кстати, так и не отпустила.

– Я тоже люблю эту часть кладбища, – сказал все же я. – Был период, когда я приходил в западную часть, искал могилы своих тёзок и рассказывал им о себе. Выходило даже, что я не такой уж и скучный парень, как мне порой кажется.

Она улыбнулась.

– Мы пришли.

Мы остановились у старой могилы. На нас смотрел очередной печальный ангел, позеленевший от сырости. А под ним надгробная плита с именем и годами жизни. Женщину звали Грета, она прожила восемьдесят пять лет и умерла… в 1907 году. Вот так.

– Привет, ба, – сказала она, присаживаясь на еще сырую землю. Заботливо стерла ладонью грязь и остатки прошлогодней листвы с каменной плиты, потерявшей четкую форму от ветра и тысяч дождей.

Я оглядел землю под ногами – влажная. Хотя, плевать. Снял рюкзак, устроился по-турецки рядом с ней и достал контейнер с печеньем. Запах выпечки смешался с озоном.

– Почему она? – спросил я, когда мы задумчиво доели все до крошки, оставив Грете двух красивых оленят.

– А почему нет? – пожала она плечами. – Грета одинока, и я одинока. Мы спасаем друг друга.

– У тебя нет родных?

– Есть вообще-то. Родной брат и, кажется, двоюродная тетка. Но я никогда их не видела. Просто искала родственников, когда выпустилась из детского дома и узнала, что они у меня есть. Правда, все давно уехали из Лондона, рассеялись по миру. Я не нашла концов. А вот Грету – нашла.

– Так она все-таки твоя бабушка? – удивился я.

– Ага. Только пра пра пра. Но какое это имеет значение?

– И правда, никакого.

Через пять минут снова полил дождь. Но не заморосил, как утром, а хлынул стеной. Мы побежали к выходу, забыв пустой контейнер возле могилы Греты. За секунды вымокли до нитки. И я бежал впереди и тянул ее за собой, крепко держа за руку.

Нам снова повезло, автобус подъехал, едва мы оказались на остановке. Она вскочила на ступеньку, повернулась ко мне и, обхватив мое лицо холодными мокрыми ладонями, поцеловала. А потом вытолкнула обратно на остановку.

– Как тебя зовут! – крикнул я сквозь рокот ливня.

– А зачем тебе!

– Хочу тебя запомнить!

– Ты и так запомнишь!

Двери закрылись и автобус уехал. Я смотрел ему вслед, щурясь от ручейков дождя, стекающих мне в глаза и думал: запомню, да. Что имбирное печенье нужно есть 23 августа. Что мох может быть мокрым и теплым одновременно. Что бывают шоколадные книги. И что ее бабушка живет на Хайгейтском кладбище, которую она посещает каждое Рождество.

В следующий раз она точно скажет мне свое имя.

Фаворитка

Моя королева отважно-беспечная
Ступает босиком по стылому крошеву.
Она зовет на пир искалеченных.
Каждого пса – худого, продрогшего.

Разбитые окна не держат тепло,
Разоренный дворец на дом непохожий.
Но ветхое одеяло меня своей нарекло.
Я застыла в смоле,
У меня крылья и шесть ножек.

Я танцую маленькой душой наголо?
На дырявом ковре
Под нездешнюю музыку.
Моя королева любит губы покусывать
И вкуснее всех готовит пюре,

Для подачи посыпав цветным стеклом.

Недели потерялись в омуте глаз.
Сколько дней потопить, моя королева?
Я не глупая бабочка, я голубой топаз.
И я буду по-предательски смелой…

Разорванная руками шелковая нитка —
Гнилое яблоко в дорогом хрустале.
Я сижу у стены, сбежавшая фаворитка,
И показываю ей театр теней
На этой стене.

Невесомость

Вновь низко пасть к самому небу.
А мне снова хочется прислушаться к ветру.
Пусть сбудутся все смешные приметы.
Была ли я? Нет, меня не было.