Шахматово. Семейная хроника

Ступлю вперед – навстречу мрак.
Ступлю назад – слепая мгла.
А там – одна черта светла,
И на черте – условный знак
…
Звезда – условный знак в пути,
Но смутно теплятся огни,
А за чертой – иные дни,
И к утру, к утру – все найти!

Настроение Блока в это лето было отнюдь не мрачное и не безнадежное. В письме к тетке С. А. Кублицкой в Барнаул он пишет: «Лето прошло прекрасно для меня, я им ужасно доволен (в общем), да и погода была какая-то исключительно лучезарная… Последнее время я далеко ездил верхом по окрестностям, даже в некоторые места мало знакомые…» В предыдущем письме он отвечает тетке на ее письмо с приглашением приехать погостить в Барнаул. Он объясняет, почему именно он не может приехать, и благодарит за приглашение. Во II-ом томе Дневника мы находим еще одно объяснение его отказа от этой поездки. На стр. 129-ой читаем: «Люб<овь> Дм<итриевна> проявляла иногда род внимания ко мне… Она дала мне понять, что мне не надо ездить в Барнаул, куда меня звали погостить уезжавшие туда Кублицкие».

В это лето Блок виделся с Люб<овью> Дм<итриевной>. На стр. 130-й Дневника читаем: «Были блуждания на лошади вокруг Боблова (с исканием места свершений) – Ивлево, Церковный лес». На стр. 129-й Блок говорит: «Началось то, что „влюбленность“ стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо».

Чтобы хоть несколько уяснить двойственное отношение Блока к Люб<ови> Дм<итриевне>, укажу на его собственное объяснение этого странного явления во II-ом т. Дневника. Та, которая «явно явилась» ему во время весенних прогулок в городе, Она, – была существом неземным, высшим, чем-то вроде звезды, «в полночь глухую рожденная», а «живая оказывается Душой Мира, разлученной, плененной и тоскующей», которая стремится соединиться с высшим началом и в конце концов должна исчезнуть и улететь, оставив его одного на земле. Соединение с ней на рубеже жизни и смерти и есть его высокое стремление, как видно из его стихов, написанных весной и летом 1901-го года. Еще в Петербурге написано стихотворение «Все бытие и сущее согласно», которое кончается словами:

Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.

В шахматовском стихотворении:

Не жди последнего ответа,
Его в сей жизни не найти… —

читаем:

Все ближе – чаянье сильнее,
Но, ах! – волненья не снести…
И вещий падает, немея,
Заслышав близкий гул в пути.

Конец 1901-го года, т. е. III-й отдел, Блок назвал «Колдовством», а IV-й – зима 1901-2-го и весна 1902-го до первых чисел ноября – «Свершения». Я не буду долго останавливаться на этих отделах. Скажу только, что последующая за осенью 1901-го года зима и весна сильно сблизили влюбленных. Люб<овь> Дм<итриевна> поступила на драматические курсы Читау, и это было предлогом для частых и уединенных встреч Блока с Люб<овью> Дм<итриевной> на улице, проводов и разговоров. Встречались они и в церкви, как видно из многих стихов этого времени. И все же Блок не был уверен в том, что Люб<овь> Дм<итриевна> его любит и, обманутый ее сдержанностью, часто впадал в отчаяние.

Летом 1902-го года Блок написал в Шахматове 17 стихотворений, настроения которых разнообразны и часто мрачны. Таково первое шахматовское стихотворение:

Брожу в стенах монастыря
Безрадостный и темный инок…

В это лето были в Шахматове вернувшиеся из Сибири двоюродные братья Блока с матерью. Но это не внесло ни радости, ни оживления. Не говоря уже о том, что мистически и мечтательно настроенный Блок не находил точек соприкосновения с братьями, – в Шахматове была тяжелая атмосфера. Дед и бабушка Блока доживали последние месяцы своей жизни. Дед постепенно слабел и наконец незаметно угас в ночь на 1-е июля. На одну из первых панихид в Шахматово приехала Люб<овь> Дм<итриевна> с матерью. Вероятно, под влиянием этой встречи написано стихотворение:

Я, отрок, зажигаю свечи,
Огонь кадильный берегу…

которое кончается строфой:

Падет туманная завеса.
Жених сойдет из алтаря,
И от вершин зубчатых леса
Забрезжит брачная заря.

Зубчатый лес, не раз упоминаемый Блоком в стихах, есть обозначение той горы, увенчанной лесом, в стороне Боблова, что видна была с самого высокого места дороги за шахматовской усадьбой, которое мы называли «горкой». Существует карандашный рисунок Блока, изображающий эту лесистую гору с едва намеченной окрестностью. Рисунок сделан в 1899-ом году и помечен датой 4-е июня. Сбоку подпись Блока «Боблово с горки?». Вопросительный знак, очевидно, выражает сомнение в том, действительно ли это бобловская гора, которую различал за другими холмами и лесами только его напряженный и зоркий глаз.

Пока тело деда было еще в Шахматове, откуда увозили его потом в Петербург, религиозно настроенный Блок был торжественно серьезен во время служения панихиды, но мысль о Люб<ови> Дм<итриевне> не покидала его в эти дни. 1-го июля, кроме стихов «На смерть деда», написано еще стихотворение «Пробивалась певучим потоком», а 5-го июля – в стихах «Не бойся умереть в пути» читаем:

Она и ты – один закон,
Одно веленье Высшей Воли,
Ты не навеки обречен
Отчаянной и смертной боли.

Единственное стихотворение этого лета, имеющее антологический характер, помечено датой 27-го авг. Это стихи:

Золотистою долиной
Ты уходишь, нем и дик.

В это лето и бабушка Блока была близка к смерти. Она много дней проводила в постели, и даже ее веселость и оживление стали слабеть и меркнуть. Она умерла уже в городе 1(14) октября 1902-го года.

В январе 1903-го Блок сделался женихом Люб<ови> Дм<итриевны>. Первую половину лета этого года он провел с больной матерью в Наугейме, в Шахматове написал он только четыре стихотворения. Ему было не до стихов. Хлопоты о нужных для брака бумагах, о которых он с раздражением пишет отцу в письме из Шахматова от 25-го июля, а также пререкания с приходским попом, который делал всяческие затруднения и, что называется, «ломался», – портили настроение Блока и отвлекали его от обычных дум. Длинное стихотворение «Двойник» («Вот моя песня тебе, Коломбина») далеко не из веселых. Минуя описание свадьбы, о которой подробно говорится в биографии Блока, написанной мною, я прибавлю несколько слов о Сергее Соловьеве. Об его родителях и их значении в жизни Блока я уже говорила. Желающих более основательно ознакомиться с этими замечательными людьми отсылаю к только что вышедшим воспоминаниям Андрея Белого под названием «На рубеже двух столетий». Сергей Соловьев был первый раз в Шахматове девятилетним ребенком. Это был прелестный мальчик с удивительными глазами, мечтательно и серьезно смотревшими на его смуглом личике, обрамленном длинными кудрями. Блоку было тогда 14 лет. Сергей приезжал на короткое время с отцом. Не по годам развитой, он был, однако, совершенный ребенок. Большую часть времени провел он с «Сашурой». Между прочим, они играли в обедню. Впоследствии Сергей Соловьев много раз приезжал в Шахматово. Будучи очень дружен с Андреем Белым, он показывал ему стихи Блока, которые Александра Андреевна посылала его матери. То впечатление, которое они произвели на самого Соловьева, на его родителей и на Андрея Белого, и было началом их распространения в Москве. Отсюда же стали они известны Брюсову, напечатавшему их в «Северных цветах», и издателю Сергею Кречетову («Гриф»), который издал первый сборник – «Стихи о Прекрасной Даме».

Во II-ом томе Дневника Блок упоминает об отношении к нему Сергея Соловьева. К мальчишескому обожанию к «Дон Жуану, видавшему виды» (выражение Блока), присоединился восторг перед стихами Блока. Помню, как в Шахматове во время чтения стихов самим автором Сергей вскакивал с места, выкрикивая особенно понравившиеся ему места, и, сверкая глазами, говорил: «Хочется что-то сделать!» Его живость, литературность и блестящий юмористический талант делали его посещения особенно приятными. Приехав в Шахматово за несколько дней до свадьбы Блока в качестве шафера, он вел себя серьезнее обыкновенного, так как был преисполнен сознания важности происходившего с Блоком. Люб<овь> Дм<итриевна> произвела на него очень сильное впечатление. В церкви и на обеде в Боблове после венчания он был в торжественном и вместе возбужденном состоянии и вскоре написал стихотворение, в котором Блок сравнивается с Орлом, а Люб<овь> Дм<итриевна> с голубицей[63 - Это четверостишие читается так:Раскрылась вечности страница.Змея бессильно умерла.И видел я, как голубицаВзвилась во сретенье орла…(ЛН, т. 92, кн. 1, с. 339).]. Раннею весной 1904-го г., когда молодые Блоки приехали в Шахматово и поселились одни во флигеле, Сергей Соловьев приезжал к ним несколько раз из Москвы в промежутках между гимназическими экзаменами и, проведя в разговорах и чтении стихов очень веселый, но безалаберный день, уезжал обратно. Летом 1904-го года впервые посетил Шахматово Андрей Белый. Он познакомился с Блоком еще предыдущей зимой в Москве, но в Шахматове они подружились и сблизились. Описание обеих встреч можно прочесть в воспоминаниях А. Белого о Блоке, т. е. в его докладах, читанных после смерти поэта, и в нескольких нумерах берлинского журнала «Эпопея». О самом Андрее Белом я говорить не буду, так как это слишком большая тема для настоящей статьи.

Весной и летом 1904-го г. Блок писал мало. В Шахматове написано всего три стихотворения: «Дали слепы, дни безгневны», «В час, когда пьянеют нарциссы» и «Вот он, ряд гробовых ступеней». Не берусь объяснить достоверно, к кому относится последнее стихотворение. Образ той, которая покоится в гробу, разумеется, вполне сходен с образом Люб<ови> Дм<итриевны>, но к которому из ее лиц относится оно, – сказать трудно. Это также не Она, так как здесь вообще нет больших букв.

Спи ты, нежная спутница дней,
Залитых небывалым лучом…

По моему мнению, отнюдь не навязываемому читателям, в последнем стихотворении «Стихов о Прекрасной Даме» Блок хоронил те грезы, что были в этом периоде его жизни:

Я отпраздновал светлую смерть,
Прикоснувшись к руке восковой.
Остальное – бездонная твердь
Схоронила во мгле голубой.

Быть может, он хоронил мечту о «Душе Мира»…

Во всяком случае по этим стихам, в которых описана хотя и «светлая», но все же смерть, не следует заключать, что Блок был в мрачном или хотя бы унылом настроении. Его письма к матери из Шахматова весной этого года полны самого детского веселья и бодрости. Он очень занят хозяйством, в восторге от домашних зверей, в особенности поросят, подробно и местами юмористично описывает все, что он видит и делает в Шахматове, и т. д. Кто видел его, как я, в это лето, никогда не забудет этой светлой поры его жизни, его шалостей и веселой дружной работы с женой при устройстве своего дома и сада. В обоих было так много детского, и они составляли такую прекрасную пару, что все окружающие любовались на их молодое, безоблачное счастье. И, конечно, Люб<овь> Дм<итриевна> была теперь не Душа Мира, плененная, разлученная и т. д., не холодная богиня, не звезда, которая серебрилась вдали, а бесконечно любимая и милая Люба, с которой можно и подурачиться, и побегать, и подразнить ее, как видно из письма к матери 26-го апреля. Приблизительно в конце его читаем: «Ее превосходительство велела продиктовать: „Я совершенно поглупела и даже диктовать уж ничего не могу“ Она говорит, что все это я сочинил сам». Могу себе представить, какая была по этому случаю веселая перебранка: Люб<овь> Дм<итриевна>, может быть, даже немного надулась, а Блок, хохоча и шаля, делал вид, что страшно ее боится.

Несмотря на события зимы 1904-1905-го г., лето 1905-го г. в Шахматове прошло приблизительно в том же настроении, как и предыдущее. Размолвка с Сер. Соловьевым и с Анд<реем> Белым, описанная мною (см. биографию Блока), не оставила серьезных следов в жизни шахматовских обитателей. Но тут кончается период стихов о Прекрасной Даме. При разборе II-го тома стихов («Нечаянная Радость») я буду придерживаться другого метода в применении к шахматовским влияниям и воздействиям. Во втором томе Собр<ания> стих<отворений> Блока Шахматово отразилось гораздо меньше, чем в первом, и все же есть о чем сказать и по поводу этого тома. Вступлением к нему служит городское стихотворение:

Ты в поля отошла без возврата.
Да святится Имя Твое!

которое кончается строфой

.

О, исторгни ржавую душу!
Со святыми меня упокой,
Ты, Держащая море и сушу,
Неподвижно тонкой Рукой!