Шахматово. Семейная хроника

Стихи написаны весной, значит после 9-ого января и всего того, что узнал и перечувствовал Блок в эту зиму. Они, конечно, относятся к Прекрасной Даме, чей культ создал Блок в своих мечтах, еще подкрепленный стихами Вл. Соловьева…

Ты пройдешь в золотой порфире —
Уж не мне глаза разомкнуть… —

говорится в тех же стихах. Вслед за ними идет отдел «Пузыри земли». Он состоит из 13 стихотворений. Первое, написанное в 1904-ом г. (5 апреля), может быть отнесено к шахматовским, остальные двенадцать написаны в 1905-ом г., частью в городе, частью в Шахматове. Все они, кроме одного[64 - «Я живу в отдаленном скиту».], которое, по непонятным для меня причинам, попало в этот отдел, навеяны впечатлениями шахматовской природы. Часть их написана зимой и ранней весной в городе, но все они полны свежестью деревенских настроений. Все эти «твари весенние», «болотные чертенята» и т. д. – отражение окрестных болот и лесов. Стихотворение «Золотисты лица купальниц» воспроизводит пейзаж известного места в дремучем лесу Праслово. Некоторые из этих стихов немного грустны, но ни одно из них не трагично. Большинство настроений светлое, как, например, стихотворение «Старушка и чертенята», посвященное Григорию Е., т. е. ежу, которого купили у деревенских ребят и поселили во флигеле молодые Блоки. История с этим ежом рассказана мною в книге «Александр Блок и его мать». Не думаю, чтобы нашелся в мире другой поэт, способный посвятить свои стихи такому зверьку. Есть стихи, посвященные любимой собаке, лошади, но ежу… на это способен был только Блок с его органической, нежной любовью к животным. Для того, чтобы понять его отношение к ним, надо было слышать, как он о них говорит, и видеть, как он их представляет. В Шахматове написано в этом отделе более пяти стихотворений. Два последние – оба осенние – написаны уже в городе, но настроения их шахматовские. Все остальное в этом томе, кроме некоторых «Разных стихотворений», не имеет никакого отношения к Шахматову, так как это «Ночная фиалка», «Город», «Снежная маска», «Фаина» и «Вольные мысли». В 1904-ом году помечены шахматовскими, т. е. летними датами, немногие и мало характерные стихотворения. В 1905-ом году шахматовских стихов гораздо больше – около 15-ти, в числе их «Влюбленность», прочитанная Блоком на одной из сред Вячеслава Иванова, когда хозяин и гости читали доклады на тему «Любовь», а также «Балаганчик»:

Вот открыт балаганчик
Для веселых и славных детей, —

который послужил прототипом для пьесы «Балаганчик» и «Выхожу я в путь, открытый взорам».

В 1906-ом году из шахматовских отмечу два: «Прошли года, но ты все та же», и «Ангел-Хранитель» («Люблю тебя, Ангел-Хранитель во мгле»)… Это значительное стихотворение написано в третью годовщину дня свадьбы Блока. В нем есть уже трагические нотки. Стихотворение «Русь» («Ты и во сне необычайна»), попавшее впоследствии в книгу «Стихи о России», написано в городе. Само собой разумеется, что если бы Блок не жил многие годы подряд в Шахматове, не изведал «осеннюю волю» и не узнал «в своей дремоте страны родимой нищету», он не мог бы написать этого замечательного стихотворения. Вот все, что можно отметить в этом томе, принимая во внимание краткость моей статьи. С 1906-го г. Блок начал писать для театра. Вслед за «Балаганчиком» был написан в Шахматове «Король на площади». В нем, разумеется, нет ничего от Шахматова, но «Песня Судьбы» написана не без его влияния. Весь первый акт с его главными персонажами есть отражение жизни в Шахматове. Разумеется, все преображено творческим вымыслом. «Песня Судьбы», как видно из писем к матери 1907-го года, написана в течение одного года. Она закончена в последних числах 1908-го года. 1-го мая уже Блок собирался читать ее на дому, «человекам пятнадцати». В этом году Блок почти все лето провел в городе, Люб<овь> Дм<итриевна> играла в провинции с труппой Мейерхольда. «Песня Судьбы», которой придавал автор большое значение, называя ее своим «любимым детищем», есть результат его настроений и переживаний 1906-го года. Это прежде всего протест против замкнутой жизни, слишком уединенной и удаленной от мира, протест, который кончился тем, что Блок ушел в мир от матери и поселился вдвоем с женой на отдельной квартире. Это переселение произошло совершенно мирно, но главной причиной его было действительно то, что Блок понял, «что мы одни, на блаженном острове, отделенные от мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо?» (слова Германа из 1-ой картины «Песни Судьбы»). Переселение Блоков из квартиры Кублицких на Лахтинскую произошло в сентябре 1906-го года, но, вероятно, оно подготовлялось еще предыдущим летом в Шахматове. Написание «Песни Судьбы» произошло уже после постановки «Балаганчика» и встречи с Н. Н. Волоховой. То и другое произошло в конце 1906-го года. Блок начал писать пьесу весной 1907-го года, когда роман с Волоховой был в полном разгаре и уже написана была «Снежная маска». В этой статье не место разбирать подробно всю пьесу, я скажу только о тех местах, где чувствуется влияние Шахматова. Герман – это, конечно, сам Блок, Елена – Люб<овь> Дм<итриевна>, Фаина – видоизмененная Волохова. Жизнь «в белом доме» в общих чертах есть точный снимок шахматовской жизни. Самая mise-enscene 1-го акта напоминает большой шахматовский дом на холме с дорогой, вьющейся внизу, и открытым видом в эту сторону, не самый вид, а то, что он открыт, похоже на Шахматове. Молодой сад вокруг дома – есть сад, устроенный Блоками вокруг флигеля. Жизнь, близкая к природе, крайне уединенная, и близость отношений, в которых Елена при всей своей силе и жизненности – есть отражение Германа, отзвук его мыслей с глубокой верой в него, – все это и самый облик Елены приводит на память первые годы женитьбы Блока и, вместе с обстановкой 1-го акта, картину шахматовской жизни. В дальнейшем Блок отступает от этих представлений, но его отношение к России, так ярко и полно выраженное в разговоре Германа с «другом» в 6-ой картине перед появлением Фаины в 7-ой, где прохожий с песней коробейника выводит Германа «до ближнего места», – все это родилось среди русской деревни, на почве которой созрело отношение Блока к России.

Припомним его слова из письма к матери по возвращении из Италии от 22-го июня 1909-го года: «А въехав в Россию я опять понял, что она такое, увидав утром на пашне трусящего под дождем на худой лошадке одинокого стражника». Россия – есть не государство, не нация, а некая лирическая величина, – говорит где-то Блок в другом месте. Это представление о России, неизменно связанное с народом, с картинами русской деревни и жизни русского крестьянства, могло возникнуть и окрепнуть только в Шахматове. Подтверждением и ярким выражением этого может служить стихотворение «Россия», напечатанное в третьем томе стихов Блока. Оно помечено 1908-ым годом. Не важно, где именно оно написано, но с первых строк уже чувствуется: Блок едет с Подсолнечной в Шахматово, и вот какие мысли в нем бродят во время пути:

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи…
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые —
Как слезы первые любви!

К тем же настроениям и картинам, взлелеянным шахматовскими настроениями, относятся и другие стихи в отделе «Родина» третьего тома: «Осенний день» («Идем по жизни не спеша»), «Там неба осветленный край», «Задебренные лесом кручи», «Последнее напутствие»:

Нет… еще леса, поляны,
И проселки, и шоссе,
Наша русская дорога,
Наши русские туманы,
Наши шелесты в овсе…

и последнее стихотворение в отделе – «Коршун»:

Идут века, встает война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней. —
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?

Есть еще один ряд стихов Блока, который касается его отношений с женой, рисуя ее оригинальный облик – то женственно-нежный, с оттенком покорности, то вольный, гордый и уверенный в своей силе. По своей обстановке, по всем подробностям эти стихи приводят на память Шахматово:

Мой любимый, мой князь, мой жених,
Ты печален в цветистом лугу.
Повиликой средь нив золотых
Завилась я на том берегу.

Это написано в первый год женитьбы, а другое написано в 1907 г., в год романа Блока с Волоховой:

В густой траве пропадешь с головой,
В тихий дом войдешь, не стучась…
Обнимет рукой, оплетет косой
И, статная, скажет: Здравствуй, князь.
– Вот здесь у меня – куст белых роз.
– Вот здесь вчера – повилика вилась.
…
Заплачет сердце по чужой стороне,
Запросится в бой – зовет и манит…
Только скажет: – Прощай. Вернись ко мне.
И опять за горой колокольчик звенит.

Все люди, близкие Блокам, знали и видели, как удивительно относилась Люб<овь> Дм<итриевна> к роману мужа. Она страдала, но не унижалась ни до упреков, ни до жалоб, и, веря в себя, ждала его возврата. В конце концов она-таки ушла в свое любимое дело – на сцену. Но это было лишь временное отступление:

Тебя, Офелию мою,
Увел далеко жизни холод…

И вот она вернулась и:

Как небо встало надо мною,
А я не мог навстречу ей
Пошевелить больной рукою,
Сказать, что тосковал о ней…

Перехожу к дальнейшему. 1908-ой год был одним из важных в идейном и творческом развитии Блока. Он много пережил за предыдущий 1907-ой год, проведенный «у шлейфа черного», полный безумной и неразделенной страсти, от которой поэт искал забвения в вине. Затем наступило отрезвление и началась лютая тоска по жене, которая временно отошла от него. В 1908-ом году написано стихотворение «О доблестях, о подвигах, о славе». Там есть такие строки:

Летели дни, крутясь проклятым роем…
Вино и страсть терзали жизнь мою…
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою…
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла…

Но из следующей же страницы стихов мы узнаем, что:

Она, как прежде, захотела
Вдохнуть дыхание свое
В мое измученное тело,
В мое холодное жилье.

После всех этих испытаний расширился круг мыслей и чувств поэта. В результате – ряд статей и докладов, объединенных одной мыслью о розни между русской интеллигенцией и народом. Мысли этих статей, вероятно, пришли Блоку во время его скитаний по родным лесам и полям и после разговоров с крестьянами, к которым он очень присматривался и прислушивался в то время. Тут, очевидно, и подсмотрел он ту усмешку мужика, о которой говорит в статье «Народ и интеллигенция», возбудившей так много споров и толков еще до напечатания. Эта статья, дважды прочитанная в виде докладов и трижды напечатанная, наиболее прошумела. В ней вопрос о пропасти между интеллигенцией и народом поставлен особенно остро. Она написана в 1908 году. Вот несколько характерных отрывков: «С екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие и с той поры не оскудевало <…> Может быть, наконец, поняли даже душу народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все – даже враждебное <…> не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?

Это – со стороны „интеллигенции“. Нельзя сказать, чтобы она всегда сидела сложа руки. Волю, сердце и ум положила она на изучение народа.

А с другой стороны – та же все легкая усмешка, то же молчание „себе на уме“, та благодарность за „учение“ и извинение за свою „темноту“, в которых чувствуется „до поры до времени“. Страшная лень и страшный сон, как нам всегда казалось; или же медленное пробуждение великана, как нам все чаще начинает казаться. Пробуждение с какой-то усмешкой на устах. Интеллигенты не так смеются, несмотря на то, что знают, кажется, все виды смеха; но перед усмешкой мужика, ничем не похожей на ту иронию, которой научили нас Гейне и еврейство, на гоголевский смех сквозь слезы, на соловьевский хохот, – умрет мгновенно всякий наш смех; нам станет страшно и не по себе.

<…> По-прежнему два стана не видят и не хотят знать друг друга, по-прежнему к тем, кто желает мира и сговора, большинство из народа и большинство из интеллигенции относятся, как к изменникам и перебежчикам».