Закниженная пустошь

Откуда они знают заранее, кому жить, кому умирать? Почему слово елокда умирает, а слово фоашш остается жить, чтобы стать криком дракона в какой-то сказке? Почему слово арпоне – лежит мертвое на траве, а слово снеждь живет, становится названием чего-то среднего между дождем и снегом? Кто-то опять начнет с пеной у рта доказывать, что кто-то заранее знает, о чем будет книга, кто-то невидимый и неведомый пишет её – нет, ничего подобного. Ответ опять же до смешного прост – каждое слово старается притянуть к себе какие-то слова, чтобы выжить, – точно так же, как каждая фраза стремится выжить, притягивая к себе другие фразы. И несуществующая снеждь тянет к себе слова снег и дождь, чтобы нанизать слова – у нас снег и дождь называют красивым словом «снеждь». А потом уже прицепит фразу, где написано – где это «у нас», фразу про какой-нибудь удивительный город. Более того, такие-то неправильные слова и фразы ищут друг на друга, жмутся друг к другу, и вот уже в городе, где моросит снеждь, появляются местные ночи, и творцы пишут карены – что-то среднее между катренами и картинами. Нет, не картину, а под ней катрен, а именно что-то среднее: пока сами не увидите, не поймете. Фоашш, фоашш…

Чем больше осень вступает в свои права, тем меньше летают фразы – они жмутся к облетающим деревьям, оплетают их длинными нитями, свисают до самой земли. Иногда бывает интересно ухватиться за кончик предложения и распутывать историю, у которой частенько еще нет начала и конца. Правда, так недолго и повредить тончайшие фразы, и книга рассыплется, так и не сложившись. Когда мы были детьми, нередко тайком распутывали на деревьях истории, пока нас кто-нибудь не ловил за этим занятием и не надирал нам уши. Стыдно признаться, пару книг я погубил-таки, дернул нечаянно. Зато еще одну книгу я спас, – прочитал кусочек без начала и конца, а потом книга не прижилась, рассыпалась, не пережила зиму. Я могу даже пересказать вам, о чем она…

…но не о том речь, не о том. А о том, как с последними облетевшими листьями на мертвую листву ложатся буквы, слова, предложения, – страница за страницей, – листья-буквы-листья-буквы-листья-буквы. Старый садовник сурово отгоняет тех, кому не терпится полистать свежие страницы, ну еще бы – так и повредить недолго.

А потом страницы заметает первым снегом – все гуще и гуще, и книги дремлют до самой весны. Тут, главное, не торопиться, но и не замешкаться, а ближе к Сочельнику отправиться в лес, раскапывать снег – бережно-бережно, и рукавицы промокнут, и руки озябнут, и… и здесь надо с пафосом сказать, что все трудности тут же забудутся, как только откопаешь из-под снега настоящую книгу, – да нет, ничего подобного, уже миллион раз проклянешь эту книгу, пока вытащишь, и себя проклянешь, и заснеженный лес. А потом тащишь все это через сугробы, и сколько раз хочется все это бросить, пропади оно, пропади все, пропади… А не бросаешь, а везешь, к дому, к дому, на заснеженное крыльцо, вроде бы только чистили, опять замело к чертям, и долго отряхиваешь снег, и усаживаешь книги у камина, чтобы согрелись, оттаяли, ожили, раскрыли свои тайны…

…так что если кто-то будет вам говорить, что книги кто-то нарочно пишет – вы такого гоните сразу в три шеи. Может даже не показывать разрозненные буквы, ничего не значащие слова, бессмысленные предложения, оборванные сюжеты…

Нет, есть, конечно, шарлатаны, которые сами делают книги, куда же без них. Только это сразу можно отличить, или шарлатан какой книгу написал, или настоящая книга, на дереве выросшая. Вы сами-то по книжным базарам походите, почитайте, полистайте, спервоначалу непонятно будет, а там и поймете, какая книга настоящая, а какая поддельная.

А у нас сегодня закнижило все, такой книгопад за окнами, смотрю на закниженную равнину, в самую пору идти, лепить книговика. Прилетят книгири, рассядутся по веткам, скоро пойдем искать в лесу подкнижники…

Фрагменты фильма

…в фильме обязательно должен быть момент, когда Юн в отчаянии бежит через листопад аллеи прочь от дома, куда-то на пустошь, и дальше, дальше, на берег моря, где дальше некуда бежать, только ринуться с обрыва в волны. У зрителей должно сложиться впечатление – на какие-то доли секунды – что герой и правда бросится в море – но тут же он остановится, упасдет на колени, весь его вид будет выражать глубочайшее отчаяние. Лицо героя в этот момент показывать не надо – потому что никакое выражение лица не может передать то глубочайшее потрясение, которое испытал Юн.

Напоминаем: зрители еще не знают, что он прочитал там, в библиотеке хозяина.

Важно: это не то отчаяние, которое переживал персонаж, когда у него что-то не получалось, когда он в бешенстве хотел грохнуть скрипку о стену, неимоверным усилием воли клал её на стол, выбегал из комнаты – прочь, прочь, в темноту ночи, пропади оно все пропадом, пропади, пропади, пропади. Это было другое – минутная слабость, после которой можно вернуться на круги своя, стиснуть зубы, работать, работать, работать. Но тут совсем иное – настоящее отчаяние, после которого человек не знает, как жить дальше.

Имейте в виду – замешательство героя должно расти постепенно, с того самого момента, как на улице к нему подсядет человек, хозяин загадочного дома, и заведет неспешный разговор ни о чем, и в то же время обо всем на свете. А вы чем увлекаетесь, да как ничем, ну что значит, мечтали, мечты сбываться должны, как скрипки нет, будет скрипка, все будет… Уже тогда герою должно быть страшно, уже тогда он начнет понимать, что так не бывает, чтобы незнакомые люди подходили и приглашали в гости в их дом за городом, где можно поупражняться на скрипке, и поужинать, и куда вы в такой поздний час пойдете, слуги вам наверху постелют…

Тревога должна усиливаться – например, вечерами, когда юные таланты будут рассказывать друг другу жуткие истории про хозяина дома, который заманивает сюда неординарных людей, чтобы потом вытянуть из них души. Пусть зрителям покажется, что это не просто страшилки, что на самом деле существует такая опасность – стать жертвой странного хозяина.

Не забудьте передать замешательство Юна, когда он заблудится в незнакомом городе, и не сразу спохватится, что потратил все деньги, выданные хозяином. Помните, тут должно быть два вида замешательства, совершенно разных – страх остаться в незнакомом городе и тот момент, когда рядом с Юном паркуется машина, из которой выходит старый Франсуа и спрашивает, желает ли молодой скрипач ехать домой или хочет остаться на ночь в городе. Здесь Юн должен по-настоящему испугаться – он не понимает, каким образом Франсуа узнал, что Юн здесь, если сам Юн не знает, где он. До этого не забудьте показать, что Юн забыл свой телефон, и его местоположение невозможно выяснить.

В следующих случаях, когда хозяин будет предвидеть события, которые предвидеть, казалось, невозможно, Юн уже не будет так изумляться – нужно показать какую-то отрешенность на его лице, он принял правила игры, хотя совершенно их не понимает.

Совсем другим должен быть страх Юна, когда он просыпается после ночных кошмаров, долго лежит, уставившись в потолок, пытается понять, что он видел, что с ним было, почему он был то в тронных залах, то в каких-то потайных убежищах, а снаружи ждет смерть, неминуемая смерть, и самое страшное, что это он сам все устроил. Здесь должен быть даже не страх – неянсая тревога, непонятное чувство, что он должен что-то сделать, и не делает, что он не на своем месте, что нужно куда-то бежать прочь из этого дома, в какую-то сторону, причем, Юн определенно знает, в какую. В те ночи, когда Юн не может противостоять неясной тревоге и правда выбегает из спальни на улицу, и дальше, по шоссе, по бездорожью, в никуда – нужно показать, как неумолимое намерение бежать на свое место постепенно уступает растерянности, – сонное наваждение уходит, Юн снова становится Юном, таким, как обычно, прихрамывая, плетется к дому, иногда даже не может вспомнить, откуда он бежал, ищет какие-то ориентиры, шоссе, ловит попутки.

А вот когда Юн увидит Эльгу, которая бежит ночью через поле, он даже не удивится – бросится за ней, не раздумывая, терпеливо дождется, пока наваждение Эльги спадет, осторожно окликнет девушку, поведет к дому. Здесь по выражению лиц героев нужно показать, что они хотят спросить друг друга, – а вы тоже? – а вы? – и не спрашивают, и так все понятно.

Когда все тайно от хозяина соберутся в нижнем зале, встреча должна проходить в полном молчании, – зритель должен только увидеть, как музыканты, художники, режиссеры, писатели, ученые рисуют на полу направления, куда гонят их сны, прикладывают карту мира, начинают понимать, что какая-то неведомая сила манит их в мировые столицы, но зачем и почему, они не знают.

Зрители так и не должны увидеть, что герой прочитал в закрытой библиотеке хозяина – покажут только первые страницы учебника истории, сведения в котором совсем не соответствуют настоящему течению истории. Фотография Юна должна мелькнуть мимолетно, едва заметно. Зритель должен сам догадаться, что там прочитал Юн, почему странные сны вели обитателей дома в столицы, и что так разочаровало Юна, который до этого момента искренне считал себя одаренным, а теперь понимает, что хозяин странного дома собирал их у себя не для того, чтобы раскрыть их таланты, а совсем с другой целью…

Дворец Полносолнция

– Где замок? – он смотрит на меня, как мне кажется, с ненавистью – замок-то где?

Откашливаюсь, готовлюсь объяснять, долго и муторно.

– Вы мне замок обещали, – не унимается он, – замок Луны.

Говорит таким тоном, как будто я ему обещал, что он будет жить в этом замке, не меньше, а тут нате вам, замка-то и нет.

– Понимаете… этот замок был построен семь тысяч лет назад…

– …вы уже говорили, – нетерпеливо обрывает он.

– …ну вы же понимаете, что осталось от замка через семь тысяч лет?

Он бледнеет.

– Хотите сказать…

– …ничего.

– Слушайте, я вам за что плачу, спрашивается? – он снова смотрит на меня с ненавистью, – уже даже не за руины, а за голую пустыню, так, да?

Пожимаю плечами, ну что поделать, получается, что так.

– Ну ладно, давайте дальше… что у вас там заявлено… дворец… дворец Полносолнция…

– Полно… чего?

– Ну, то полнолуние есть, а то полносолнцие…

Он недоверчиво смотрит на меня:

– А что, у солнца есть фазы… как у луны?

– Ну, нет, но…

– …а если нет, то какого черта полносолнцие?

Хочу ответить, что если что не нравится, так и вали отсюда, никто силой смотреть ничего не заставляет. Не огрызаюсь, покорно веду туриста куда-то в никуда, вот так, ну а что поделать, дорога тяжелая, извините, никто шоссе не проложил, да вам его в программе и не обещали никакое шоссе…

– Вот… полюбуйтесь… дворец Полно…

– …какого черта?

– А… ч-что такое?

– Нет, вы посмотрите, вы посмотрите на него, он еще спрашивает! Что такое… Я вам за что платил-то вообще?

– За дворец… Полносолнция.

– И где он, этот ваш дворец?

– Ну, он был построен три миллиона лет назад династией…

– …так где он, я вас спрашиваю?

Выдыхаю:

– Разрушен.