Что-то пошло не так

В самом центре цирковой рекламы самодовольно ухмыляется огромный клоун с широкой искусственной улыбкой и неожиданно жёстким взглядом прищуренных щёлочек-глаз. На ближайшем повороте клоун вдруг оживает, ехидно показывает Богдану язык и крутит у виска пальцем.

Трамвай и себе насмешливо подмигивает ему на прощание габаритными огнями и исчезает за углом дома, а вокруг воцаряется благословенная тишина – тишина, в которой не слышно ни воя снарядов, ни взрывов мин, тишина, в которой не рыдают скорбно матери, и не плачут раненные дети…

Снова раздаётся звук открываемой двери, на этот раз ближе, в палату. Уставший глаз Богдана едва различает очертания нескольких вошедших, потом слышит голос доктора:

– Ну вот, повезло вам, молодой человек, право, под счастливой звездой родились… М-да, под счастливой звездой…

Доктор возбужденно жестикулирует, довольно потирает руки, кажется, ещё немного – и он пустится в пляс или взлетит в небо, как птица.

– Знакомьтесь, Богдан, это – Александр Васильевич, наш коллега – врач-офтальмолог, из Донецка. Теперь я уверен, Богдан, что ваше зрение в надежных руках. Целиком и полностью в надежных руках…

Доктор отходит к двери, пропуская к кровати человека с приятным лёгким запахом. Богдан принюхивается, пытаясь вспомнить, откуда он знает этот аромат. «Туалетная вода «О'жен»… Да-да, это «О'жен»!» В памяти всплывает яркий свет операционных ламп из недавнего сна и знакомые глаза на закрытом медицинской маской лице.

Человек молчит, но Богдан чувствует на себе его пристальный взгляд. «Не может быть! Александр… Саша? Конечно же, он – Александр Васильевич, бывший его сослуживец! Точно, он! Кто же ещё? Вот это сюрприз! Ну да, его же тогда отец после интернатуры в армию сдал, чтобы сын, прежде чем идти на работу, «школу жизни» прошёл. Ты смотри, каким важным стал – доктор, однако! Совсем на прежнего ботаника не похож», – радуется он за друга, но раскрываться не спешит – пусть тот помучается немного, узнавая.

Из открытого окна доносятся глухие раскаты. «Снова гроза», – думает беспечно, с удивлением наблюдая, как Татьяна Ильинична темнеет на лице и вытягивает шею, прислушиваясь к звуку.

Александр подается вперед, пробует разглядеть его лицо, часть которого скрыта повязкой, смешно прикрывает глаз, медленно открывает рот, но мимо него, как слон в посудной лавке, к Богдану пробирается третий посетитель, которым оказывается Михаил. Он бесцеремонно отодвигает приезжего доктора в сторонку, поближе к выходу, по-медвежьи обнимает Богдана, крепко, до боли сжимает его руку в приветствии.

– Ну вот, брательник, зря сомневался, будешь видеть! Теперь уж точно, наверняка! Сам слышал, как доктор обещал!..

Миша что-то спрашивает, громко смеется, но Богдан уже не слушает его, а, как и Татьяна Ильинична, внимательно прислушивается к звуку грома, начиная подозревать что-то неладное.

Раздается ещё один удар… Ближе… Прямо перед собой Богдан видит огромные от ужаса глаза Татьяны Ильиничны, слышит пронзительный вой и громкий женский крик:

– Ложись!..

В последний момент Богдан обхватывает руками Михаила и, что есть мочи, прижимает к себе, наваливаясь на него всем телом. Почти одновременно в лицо ему с запредельной силой бьет яркий свет операционных ламп. Становится невыносимо больно, будто чья-то невидимая рука провела по спине острым хирургическим скальпелем.

Свет понемногу меркнет, тухнет, пока, наконец, не наступает кромешная тьма. И тогда жгучая боль пропадает, уступая место удивительному безгранично-сладкому спокойствию и безмятежности, а в темноте появляется мерцающий клубок, состоящий из миллионов тонких переплетенных нитей. Клубок медленно приближается, разрастается и прямо на глазах становится похожим на полый, идеальной формы кокон.

«Господи, спасибо!» – благодарит он Всевышнего за избавление от боли и направляется навстречу струящемуся в темноте свету.

Сверкающий клубок вращается, наматывает новые нити, с каждым разом увеличиваясь в размерах и уменьшая скорость, а он вдруг замечает, что не идет, а словно парит в воздухе, необыкновенно легкий, почти невесомый.

Серебристый кокон, привлекающий и отталкивающий своим неземным совершенством, замедляет движение, и наконец, неторопливо покачиваясь, зависает на месте. Внутри его заметны суетящиеся тени.

Богдан застывает в ожидании опасности, прислушивается, снова устремляется к шару, и снова в изумлении останавливается перед плотной стеной мерцающих нитей в поисках входа. Рядом с ним проносится легкий ветерок, и он чувствует, что сзади кто-то стоит. Этот «кто-то» не напрягает, не вызывает у него ни страха, ни опасения…

– Снова спешишь, сынок? – внешне мамин голос спокойный, бесстрастный, но он различает в нем скрытую печаль. – Иди, Богдан, ступай обратно. Ещё не время… Тебя отец проводит… Твой отец.

За спиной слышится звук, напоминающий шелест сухой листвы, гонимой порывом осеннего ветра, потом кто-то незримый уверенно берет его за руку, они вместе, одновременно, делают шаг вперед и свободно попадают в больничную палату.

В палате царит кромешный ад, словно по ней только что пронесся ураган – кровати и тумбочки сдвинуты с привычных мест, на них и между ними лежат тела людей, а в окне торчит огромный сломанный кусок седого тополя.

Возле самого выхода из комнаты, загораживая дверь, стоит кровать Владимира Ивановича. Сам он, безжизненный, будто застывший, уже находится на неправдоподобно белой тележке, которую толкает к выходу человек в безупречно белом халате. Богдан не видит его лица, как и лица другого человека, халат и тележка которого так же безукоризненно белы.

На второй каталке лежит Татьяна Ильинична, прикрытая нереально белой, как и все вокруг, больничной простыней. Женщина не шевелится, её глаза закрыты, но Богдан чувствует, что она жива – в палате нет запаха смерти.

Тележки исчезают, будто растворяются в стене, и только сейчас он замечает, что на полу ещё остаются два человека. На спине верхнего медленно расплывается кровавое пятно. В раненом он узнает себя, но не спешит себе на помощь, а намеренно делает шаг назад и в то же мгновение оказывается за пределами шара.

«Назад дороги нет, – решает он окончательно. – Мама, я так устал, ты извини».

Вместо ответа слышится нарастающий шум. Он стремительно приближается, усиливается, и вдруг навстречу этому шуму устремляются другие потоки воздуха, несущие невероятное количество самых странных и самых неожиданных предметов – армейские кровати, столы, деревянные ящики… Между ними – более мелкие: посуда вперемешку с оружием, одеяла, сапоги…

Среди всего этого безумия Богдан узнает кладбищенские кресты и святящиеся кубы, на последнем из которых читает: «Костив Илья… Костив Юрий… Костюшко Богдан…» Прямо на его глазах последняя надпись исчезает, воздушные потоки с необыкновенной силой сталкиваются, и куб скрывается из виду, увлекаемый стремительным вихрем.

Безжалостный смерч проносится мимо него и где-то далеко в глубокой темноте пропадает, а к нему возвращается невероятно сильная боль… Болит спина. Просто чудовищно болит спина. Пронзительная боль не дает дышать. Открытым ртом он хватает воздух и чувствует, как под ним кто-то тяжело вздыхает и шевелится.

–…Быстрее, быстрее… Доктор, обильное кровотечение… Ранение в спину…

– В операционную…

Он чувствует, как чужие холодные руки поднимают его, кладут на каталку… От этого холода его начинает трясти, как в лихорадке. Потом он снова срывается вниз, проваливается в масляно-густую темноту…

–…Второго он собою закрыл… Ни единой царапины…

И снова темнота…

На мгновение сознание выхватывает яркую вспышку. Её сопровождает оглушительный удар грома. Снова молния… Гром… И нечеловечески-адская боль…