Что-то пошло не так

– Богдан? Мальчик мой, как я по тебе соскучилась!

«Снова это «Богдан», откуда?»

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста…

– Вы кто? Где мой племянник? Саша! Сашенька!..

Женщина закричала, сделала попытку встать, но сразу же упала, едва не свалившись с дивана. К ней тут же бросился муж. Он мрачно посмотрел на незваного гостя и принялся укладывать больную поудобнее.

– Успокойся, дорогая, все в порядке… Успокойся… Я здесь, я рядом, успокойся…

Женщина обессиленно затихла, но продолжала цепляться за руку мужа, а тот укоризненно вздохнул:

– Я же просил… Э-э, да что там просить, когда за окнами такое творится… Вы что же молчите, молодой человек? Давайте хоть познакомимся. Меня Сашей зовут, Александром Израилевичем, как ни странно это звучит, – мужчина горько улыбнулся. – А это – жена моя, Ниночка. Нина Ивановна. Мы вообще-то племянника ждали – его уже несколько дней не было, беспокоимся, и телефон «вне зоны», а тут – вы…

– Вы извините меня, Александр Израилевич, за вторжение. Я не хотел вас напугать. Понимаете, я тут… я… – Богдан чувствовал себя провинившимся школяром. – Я помыться пришел… То есть, я хотел попросить вас… Попросить… разрешить… мне…

Он совсем запутался, что-то неловко мычал в свое оправдание, а двое старых людей, не давая ему ни малейшего шанса, осуждающе смотрели не мигающими глазами, заглядывая, кажется, в самую душу, да так, что оставалось только повернуться и убираться восвояси.

Борец за свободу страны неожиданно понял, что у свободы есть ещё одна сторона, противоположная, другая, и его визиту в этом доме совсем не рады. Процесс одевания занял не больше минуты, но этого времени хватило, чтобы хозяева успели пообщаться.

– Молодой человек, вернитесь! Что же вы, так и будете чумазым ходить? – донеслось из комнаты. – Да и познакомиться не помешало бы – мы до сих пор не знаем, как вас зовут.

– Богданом меня зовут. Богдан Зиновьевич… Костюшко, – поправился гость с Майдана, с удивлением отмечая, как поднимается вверх правая бровь хозяина.

– Вот ведь как! Да вы, оказывается, тёзка двух непростых людей, Богдан. Как знать, как знать, к чему такое совпадение… Ну что же, приятно с вами познакомиться.

Ещё через час заношенная одежда Богдана крутилась в стиральной машине, а сам он, вымытый до скрипа, сидел за столом с хозяевами и пил чай. Точнее, за столом сидели мужчины, и чай пили только мужчины, а Нина Ивановна, удобно облокотившись на высокие подушки, внимательно слушала гостя, время от времени задавая ему вопросы.

Сначала Богдан чувствовал себя неловко, словно под рентгеном, или под микроскопом, но постепенно растерянность и смущение прошли, слова лились рекой, догоняя друг друга, а иногда и перегоняя, путались, наслаивались, но всё равно не успевали за мыслями, рвущимися наружу бурными потоками. В отличие от слов, мысли его были ясными и трезвыми. Ему даже казалось, что до сих пор они просто складировались в голове и впервые за сорок семь лет его жизни взбунтовались, требуя немедленного выхода.

– Ну вот, кажется, все.

В ответ не последовало ни вопросов, ни замечаний.

Возвращался на Майдан Богдан чистым, как после исповеди. Нет, он не изменил своим принципам, не изменил своим убеждениям, да никто и не просил его об этом, но сейчас все казалось немного другим, не таким основательным, как прежде. А еще… Еще появилось ощущение зыбкости, зыбкости и фальши происходящего.

Он оглянулся окрест, увидел дымящиеся костры посреди площади, посреди когда-то величавой главной площади страны, копошащихся вокруг них мелких суетных человеков, и вдруг ему захотелось развернуться на сто восемьдесят градусов и бежать, бежать обратно, бежать в чистую, теплую квартиру с запахом лекарств и жаренной яичницы, бежать к двум немощным, больным старикам за помощью, за защитой. Богдан остановился в растерянности, не зная, что делать, куда идти…

– Бодя? Ты чего такой бледный? Что-то случилось? С детьми все в порядке? С Натальей?.. Может, с пани Ядвигой недоброе произошло? – его сосед, Вадим, с участливый видом пытался узнать причину паники, слишком явственно проступавшей на лице Богдана.

– Да нет, все нормально. Спасибо, Вадим, – очнулся Богдан. – И с родными, слава Богу, все в порядке.

– Вот и ладненько, а то я запереживал. Так что же мы стоим? Там народ к сцене подтягивается, обещали «Океан Эльзы» подвезти! Да и Руслана сегодня в форме – во, как соловьем заливается! Зацени!..

«Океан Эльзы» – это, конечно, здорово, ему нравилось слушать их песни, неторопливые и мудрые, как само время. Хорошо пели ребята, душевно, поэтому, наверное, и нравились не только жителям западных областей, но и всей Украине без исключения.

Нравился и сам Святослав Вакарчук – умный и не по годам степенный. Ходили, правда, слухи, что на прошлом Майдане он напел своему отцу должность министра образования, но, по мнению самого Богдана, все это от зависти, людям рот не закроешь, поговорят, да и успокоятся.

Старший Вакарчук, Иван Александрович, действительно, после Помаранчевой революции возглавил министерство образования, но удивляться тут нечему – до этого он долгие годы был ректором Львовского университета. И образование подходящее имел, и опыт работы – не с улицы ведь в министерство пришел.

Да и самому Святославу никто не закинет, мол, таланта у него нет, слушать его – одно удовольствие, тем более, занимается человек тем, что знает и умеет, в политику не лезет.

Не чета ему Руслана – постоянно нервная, дерганая и вечно сердитая, будто ей весь мир должен. Да и странновато как-то выглядит, когда молодая женщина с перекошенным от злобы лицом исторгает из себя проклятья в адрес других людей. Неприкаянная она какая-то, заблудшая. И с депутатством у нее не сложилось, однако. Кажется, что же здесь трудного – сиди себе в тепле-добре, только зарплату успевай получать, ан, нет, не срослось. Теперь, поговаривали, за должность министра культуры старается.

К сцене мужчины подошли уже во время исполнения гимна. Пели все. Хором. С придыханием. С восторгом. Рука на сердце. Глаза на небо.

Неожиданно вспомнился фильм с Лайзой Минелли. «Кабаре», кажется… От невольного сравнения Богдана бросило в пот. Он виновато оглянулся, будто его только-что поймали с поличным на чем-то постыдном. Что с ним? Неужели он разочаровался в Майдане? Нет, здесь, в Киеве, совсем не то, что в фильме! Там, в далеком тридцать третьем, в Германии, фашизм был, а на Украине… А на Украине – борьба народа за свои права, справедливая борьба, мирная…

Короткий спич Вакарчука, за ним – выступление «Океана Эльзы» и лидеров оппозиции понемногу успокоили мятущуюся душу галичанина, а уже к вечеру он совершенно забыл прежнюю крамолу. Вернулась к Богдану и былая уверенность в силу Майдана, в его справедливость, в непогрешимость его истин и идей, да и как не верить, если у людей осталась последняя надежда изменить страну, последняя возможность заставить власть повернуться лицом к народу…

Тогда, месяц назад, все было по-другому, ясно и понятно, без лишней суеты и лжи… Да, это было так давно – целый месяц назад, но именно с тех пор несколько раз в неделю спешил он в уютную квартиру на Крещатике, где за сомнительной защитой тонких кирпичных стен жили два старых мудрых человека. Там его не спрашивали о затянувшемся митинге, не надоедали расспросами о политике, о патриотизме, не спорили об убеждениях и не пытались убедить в обратном. Там просто жили, и были ему рады – он видел это по глазам.

Вот и сегодня путь его прежде всего лежал на Крещатик – не хотелось вечером, на встрече с Петром Васильевичем, выглядеть грязной невежественной деревенщиной, да и по знакомым своим он соскучился, тем более, Нина Ивановна в последнее время неважно себя чувствовала.

Возле нужного ему подъезда стоял длинный крытый грузовик, из которого рабочие выгружали ящики с мебелью. Обе створки входных дверей были открыты настежь. Обрадовавшись, что не надо никого беспокоить, Богдан буквально вылетел на второй этаж. Он уже подходил к квартире Александра Израилевича, когда тихонько скрипнула, приоткрываясь, соседняя дверь, и оттуда показалась седая женская голова с указательным пальцем у рта.

– Ш-ш-ш, – неожиданно зашипела она и так же неожиданно исчезла.

Мужчина оглянулся – никого. Прислушался. Из квартиры глухо звучали голоса. Он прислонился ухом к двери, но разобрать, что говорили, не смог. Мелькнула мысль: «Может, племянник Нины Ивановны наконец нашёлся? Что ж, познакомимся». И вдруг он услышал женский крик. Не медля ни секунды, Богдан рванул в квартиру.

Кроме хозяев, в комнате было трое мужчин. Один из них держал на прицеле пистолета Александра Израилевича, второй – за руку лежащую на диване Нину Ивановну. Третий мужчина, почему-то в двух очках сразу, бледный, как лист бумаги, трясущимися руками подсовывал женщине какие-то документы.

Мгновение – и пистолет оказался в руках Богдана, двое неизвестных – на полу, а плешивый мужичок, не успев сообразить, что же происходит, продолжал тыкать бумаги Нине Ивановне. «Вот оно – то самое «случилось», о котором говорил во время первой встречи Александр Израилевич, – мелькнуло в голове. – А я-то, дурень этакий, не понял, что он имел ввиду!»

Через несколько минут, когда непрошеные гости, крепко связанные бельевыми веревками, лежали на полу, а их подельник – допрошен и отпущен восвояси, хозяева квартиры во всех подробностях рассказали о случившемся. У Богдана от ужаса зашевелились волосы на голове, он представил себе, что произошло бы, если бы сегодня он не пришел.

Незваные гости практически обыскали весь дом, собрали все ценное – деньги, ювелирные изделия, шубы, не забыв при этом про теплые вещи и продукты, и сейчас все это добро бесформенной кучей лежало посреди комнаты на покрывале.

Но самым странным и самым страшным оказалось присутствие в этой воровской компании настоящего киевского нотариуса с бланком самой настоящей «дарственной» на квартиру, в которую оставалось вписать только нужные данные.

Мужички были мелкими, неказистыми, но пистолет в руках одного из них круто менял суть дела. Десятки подобных этим людям рыскали по Майдану. Они не слушали выступлений депутатов, не пели гимн, не кричали «Слава Украине!», они играли свою игру, отдельную от политики. А еще без зазрения совести выполняли мелкие поручения местных сотников, не гнушаясь особо деликатных – избить, запугать, заставить, иными словами, «направить на путь истинный». Все эти услуги, как правило, хорошо оценивались и без промедления оплачивались, так что число уголовников на Майдане быстро росло.

В квартире Александра Израилевича «гости», скорее всего, появились не случайно, а под чьим-то чутким руководством. Не так давно Богдан сам слышал, что о жильцах близлежащих домов на Майдане собирают информацию. Один знакомый даже похвастался, кивая на сцену: «Эти по-крупному бреют, с размахом, а мы – по-мелкому, но надежно, на хлеб с маслом хватает. Молодежь не трогаем – мало ли что, а вот старье… Старье уже нажилось, набарствовалось, пора и на покой…»

Богдан тогда не оценил его слова по-достоинству, а надо было бы. Возможно, будь он раньше более сообразителен, не случилось бы то, что случилось сегодня, а, с другой стороны, если бы знал, где упадешь…

Связанные мужики ничего, кроме брезгливости, не вызывали, поэтому, забрав пистолет, он отпустил и их. Александр Израилевич долго вздыхал, будто сомневался, рассказывать, или нет, своему молодому другу последние новости. Потом собрался с духом:

– Знаешь, Богдан Зиновьевич, тут бабки в подъезде шепчутся… Не знаю, может, правда, а, может, брехня, но люди судачат, что ваши с Майдана не только приворовывают по квартирам, но и…

Пожилой человек снова замолчал, подбирая подходящие случаю слова.

– Да что тут говорить, пропадать люди стали, Богдан. Такие, как мы с Ниной, старики… Никому не нужные старики… Эх, времена настали! И не пожалуешься ведь никому, не поверят… Мы тут вот что с Ниночкой подумали… Даже не знаю, как сказать. Ну, может, ты согласишься у нас пожить, пока здесь находишься? И тебе удобнее будет, и нам сподручнее.

Александр Израилевич тоскливо заглянул Богдану в глаза:

– Не хочется как-то на помойке гнить, не заслужили мы этого…