Что-то пошло не так

Голос бьющего высокий, детский, да и сами пинки – слабые, не причиняют ему особой боли.

– Не надо! Не надо! Не трогай его, Санька, отойди!.. Кому говорю?!.. – раздается рядом, потом следует какая-то быстрая возня, и удары прекращаются.

– Ну вот, так-то оно лучше, – ворчливо замечает тот же голос, принадлежащий, по всей видимости, пожилому человеку. – Не видишь, они только что приехали…

Но не успевает мужчина договорить, как на голову Богдана снова сыплются тумаки.

– Мои тоже приехали!.. Тоже приехали!.. Тоже приехали!.. Только что приехали…

Детский голос срывается, переходит в щемяще-тоскливый глубокий всхлип. Богдан осторожно открывает глаза. Высоко в небе кружит ястреб. Где-то рядом с треском и шипением горит резина. Двое мужчин в полувоенных костюмах с интересом наблюдают за его действиями. Богдан пробует пошевелиться, но задеревеневшее тело не слушает его, пробует заговорить, но тоже не может.

– Чё выставил моргалы? – не выдерживает совсем молодой паренек. – Говори, сука, куда ехали? Рассказывай, мразь, рассказывай, не то враз приговорю!

– Саня, спокойнее, дорогой, спокойнее, сейчас его заберут, куда надо, там все и расскажет. А ты, мил человек, зря к нам с оружием пришел, ох, зря… Нехорошее дело вы затеяли – людей убивать… Не божье это дело, что там говорить, да и не по-человечески как-то…

Старший мужик, по виду – пенсионер, осуждающе качает головой:

– Видишь, что ваши натворили? Мин на дорогах понатыкали, растяжек, вот и подорвались вы. Скажи спасибо, что живой остался, да ещё вот мальца благодари – это он взрыв услыхал, потом ко мне прибежал и сюда идти заставил, чтобы посмотреть, может, выжил кто, случаем… Наши, деревенские, уже давно в эту сторону носа не кажут – на мину напороться боятся. Да… Дела… Остальные твои напарники уже того… представились. Уже на небесах…

– В пекле они, гады, горят! В аду! С чертями вместе жарятся!.. – в сердцах произносит Саня.

– Ты не обижайся на ребятенка, мил человек, прав он. Делов вы натворили – немерено, до конца жизни не расхлебать. У него, – кивает старик на своего молодого напарника, – давеча отец с мамкой погибли, на мине подорвались. Тоже на этой дороге. Сам он остался, один… Один, как палец…

В кармане оживает телефон. Кто бы это мог быть? Неужели Наталья? Сутки назад, когда Богдану пришла повестка, жену с детьми он отправил на Кубань, от греха подальше. Вчера ночью они сообщили, что пересекли государственную границу. Говорить сейчас с родными не хотелось, но телефон, будто заведённая пластинка, звонил и звонил, не умолкая. А может, это вовсе и не Наталья, может, звонят из военкомата, беспокоятся, прибыл ли на место? Он пытается вынуть из-под себя затёкшую руку, но тщетно.

– Ты чего трубку не берешь? – сердито спрашивает подросток.

– Аа-а, так ведь он не может, – догадывается старший, помогая Богдану освободить руку. – Удивительное дело, однако: шестерых – всмятку, а этому хоть бы что – ни единой царапины!

Телефон наконец замолкает. «Наверное, батарея разрядилась», – отмечает он равнодушно.

– Повезло тебе, мужик, ох, повезло… Видать, в рубашке родился. Или дела на земле оставил… недоделанные…

Со стороны дороги слышится пронзительный визг тормозов, и через мгновение, лихо развернувшись на сто восемьдесят градусов, возле них останавливается старая «копейка». Из нее проворно выныривает широкоплечий молодой человек.

– Ну, чё там, дядь Лёш? Подорвались, ссуки? Сколько было? Все готовы?

Обескураженно присвистывая, мужчина быстро обходит догорающий «минивэн».

– Да… Врачам здесь делать нечего… Так, я команду пришлю, хорошо? Транспорт, опять же, надо, чтобы увезти… Ребята решат, куда их пристроить, да и документы какие, возможно, сохранились… Нужно машину осмотреть… Может, родных удастся найти, чтобы тела забрали похоронить. Тут минутой дела не обойтись, а мне некогда сейчас, дядя Лёша, у меня Надежда рожает! – с гордостью произносит приехавший и только сейчас замечает Богдана.

От изумления он резко сбавляет ход, в раздумье чешет затылок и, смачно сплюнув себе под ноги, удивлённо пялит глаза:

– Ни фига себе! Оттуда?

К нему тут же подскакивает обрадованный подросток.

– Так мы тебе чего звонили, Гриша? По этому поводу и звонили! Живой он, представляешь, совсем живой! Шестерых на мелкие куски, как игрушек пластмассовых, порвало, а этому – хоть бы хны! Дядя Лёша говорит – в рубашке родился, а, по-моему, так просто повезло! Ты его, Гриша, сдай, кому надо! Да так сдай, чтобы по полной получил, чтобы почувствовал, мразь, куда попал, чтобы не лез больше…

– Ну-ну, Санек, зачем так грозно? – успокаивает мальчонку Григорий. – Сдам, не беспокойся. Я вот чё думаю, дядя Лёша, я счас его домой свезу, прикрою где-нибудь на время, а со своими делами управлюсь, тогда и его определю. Мне сейчас доктора привезти нужно – Надежда рожает, первенец у нас, без помощи не обойтись… Она там ждёт… Ну чё, парниша, пойдем?

– Так не может он идти, Гришенька, в том-то и дело, что не может идти. И не говорит ничего…

Старший мужчина подходит к Богдану вплотную и, наклонившись к его уху, громко кричит:

– Мужик, ты как, идти можешь? Ну вот, молчит, наверное, не слышит. Может, и впрямь глухонемой?

– Ага, говорить не говорит, а телефон в кармане! – возмущается Саня.

– И вправду, зачем глухонемому телефон? Ну, ты, малый, и голова, – Гриша снова озадаченно чешет затылок, пытаясь понять, почему молчит уцелевший пассажир «минивэна».

– Его, наверное, о землю ударило, контузило, так сказать. Смотри, метров на десять от транспорта откинуло! Ему бы отлежаться сейчас, в себя прийти чуток…

– Вот-вот! Отлежаться! В себя прийти! – раздосадовано подпрыгивает на месте мальчишка. – А как же – только отлежаться! На мягкой кровати!.. Под теплым одеялом!.. Да ещё чайку с медком ему в постель, а как же, он ведь приболел – его, видишь ли, контузило! Дядя Лёша, Гриша, ну, что же вы, как маленькие? Он, вражина, стрелять нас приехал, а вы – будто сговорились!

Саня отворачивается, слышно, как он обиженно посапывает носом. Алексей с Гришей переглядываются.

– Никто и не думал его чаем поить! Но, согласись, Санек, потрепало его таки основательно, хоть бы дуба не дал, пока я буду его к ребятам везти. А ну-ка, мужики, грузи его на заднее сидение!

Гриша ловко хватает Богдана за руки, дядя Лёша и Саня цепляются за ноги, и, как куль с картошкой, забрасывают его в машину.

Дорога заняла минут десять. Гриша заехал в гараж, сноровисто вытянул не подающего признаков жизни пассажира из машины и, даже не заходя в дом, тут же уехал. Богдан остался лежать в темном гараже, вдыхая запах бензина и временами проваливаясь в черную пропасть.

Тогда ему казалось, будто лежит он на узкой больничной койке, по самый подбородок накрытый неестественно белой простыней, а вокруг него летает всякая нечисть. Хохоча от удовольствия, нечистые легко поднимают кровать и, словно невесомую колыбель, раскачивают её в воздухе, отчего ещё ужаснее болит и кружится голова.

Богдан вспоминает молитву, хочет перекреститься, но закостеневшие руки не слушаются его, а черти хохочут еще громче, еще омерзительнее, и больно тыкают в него негнущимися волосатыми пальцами. Тогда он пробует слезть с кровати, пытается ухватиться за упрямо ускользающие металлические прутья, но кровать поднимается все выше и выше, раскачивается все сильнее и сильнее, и он понимает, что каждое мгновение может стать для него последним.

Он открывает глаза. Нечистые исчезают, с ним остается лишь темнота и запах бензина, да еще – холодный липкий пот, обволакивающий все тело, как когда-то речная вода. То ли от пота, то ли от бетонного пола, жутко мерзнет спина. Богдан с большим трудом садится, на ощупь находит кирпичную кладку стены, подтягивается к ней. Через несколько минут, немного отдохнув, пробует встать. На этом силы его заканчиваются, а сам он вновь проваливается в преисподнюю. И снова его кровать летает в руках чертей, и снова они хохочут, хохочут, хохочут…

– …Помогите мне! Помогите! Мужчина, вы слышите меня? Мужчина… Проснитесь!

В глаза бьет яркий свет – прямо над ним, на потолке, на тонком покрученном проводе горит электрическая лампочка. Рядом с ним кто-то тяжело дышит…

– Мужчина, помогите мне, – слышит он по-детски обиженный женский голос. Совсем молодая беременная женщина требовательно тормошит его за руки. Богдан пытается пошевелиться, но не может.

Неожиданно девушка хватается за живот. Вместо крика из её рта вырываются короткие, будто сдавленные, бессвязные звуки. Он делает ещё одну попытку встать, но ноги не слушают его, словно парализованные.

– Уу-у-у-у! – жалостливо воет женщина. Ему становится страшно. Страшно не за себя, а за беременную и за её не родившееся дитя.

«Пресвятая Дева Мария, матерь Божья, помоги ей! Сжалься!» – молится он, вспоминая, как однажды был уже в похожей ситуации. Жена тогда первого ребёнка носила, Танечку. Мама с утра в церковь ушла, а они дома остались, на хозяйстве.

Тогда-то все и случилось: прервав разговор на полуслове, Наталья ойкнула, побледнела и присела на пол. Из-под её платья медленно вытекала мутноватая жидкость, а он беспомощно смотрел на увеличивающееся прямо на глазах пятно, скованный по рукам и ногам каким-то первобытным, нечеловеческим страхом. В себя Богдан пришел от удивительно спокойного голоса жены:

– Ну вот, воды отошли. Вызывай «неотложку» – рожаем.

Через полчаса, привыкший ко всему, врач «скорой помощи» вовсю потешался над слишком мнительным отцом, рассказывая невероятные истории реакции мужей на роды их жён. Тогда, более двадцати лет назад, он молодым был, здоровым, врачи рядом, соседи, и то испугался… Не за себя испугался, а за Наталью и за дочку. Боялся, что что-то может пойти не так – что «скорая» может не успеть, задержавшись в дороге, или врач оказаться молодым и неопытным… А сейчас ни доктора нет, ни соседей…

«Соседи! Вот кто поможет!» Богдан в надежде смотрит на женщину. Как же ей объяснить, чтобы она позвала соседей?