Что-то пошло не так

– На первых порах будут, конечно, неудобства – правое крыло полностью разбито, придется в две смены работать, но до холодов, думаю, сумеем управиться. Родители обещались помочь, да и поссовет не оставит в беде, так что будем мы со школой. Ну, а ваши, Богдан, дети как? Где они сейчас? В школу ходят?

Сидящие за столом разом замолчали, повернувшись к нему в ожидании ответа. Казалось бы, совсем безобидный вопрос, но удар был ниже пояса. Только сейчас он понял, что натворил – сам, лично, отправил детей с Натальей в Россию. Конечно, его жена у себя на родине, она не пропадет, а вот девочки… В последнее время им и во Львове не сладко жилось, ведь все знакомые знали, что их мама – москалька. Это так, но во Львове был он, их отец, всегда готовый стать на защиту дочерей, да и сами они родились в этом городе, а кто их защитит на чужбине, тем более, сейчас, когда идет война с соседним государством?

Голова снова заныла. Он медленно отхлебнул глоток горячего чая, вспоминая указания инструктора: «Сообщать о местонахождении родных – запрещено. Враг не спит».

– Дома. У нас все спокойно.

– Вот и хорошо, что дома!

На этом все облегченно вздохнули и продолжили разговор.

– Сегодняшний день удался на славу! Вишь, сколько дел переделали, – подытожил Савва. – Знаешь, Света, там с транспортом книжки пришли, ты бы заглянула к нам, может, себе в школу что-нибудь подобрала бы – так быстро расходятся, что завтра можешь не успеть. Ах, да, мама, тебе привет от Людмилы Александровны! Представляешь, её дом уцелел, так она к себе погорельцев пустила, с детьми. Велела кланяться, в гости звала.

Богдан не понимал, что происходит: у них рядом война, жизнь рушится, трещит по всем швам, а они сидят себе беззаботно, чаи распивают, в гости друг дружку приглашают! Казалось бы, должны… Что должны были делать эти люди, и чего не должны, он так и не додумал, не успел.

– Ну вот, – встал из-за стола Савва, – мне пора. Я в штаб сейчас, заодно и Богдана в город подброшу, оттуда легче будет выехать.

Восторгу Богдана не было предела, душа его ликовала и пела, и он боялся, что не выдержит, что закричит от счастья: «Спасибо тебе, Господи, что услышал меня! Спасибо за помощь!»

Теперь он точно знал, что с каждым часом все ближе и ближе его встреча со своими, и он придет к ним не с пустыми руками. Вчерашняя автомобильная колонна с российскими флажками, которую он встретил по дороге, была, конечно, весомым доказательством военной агрессии, но оказаться в штабе, в самом сердце сепаратистов – намного выше его желаний, и этот шанс он не может упустить!

Из дому выехали только через полчаса, после того, как багажник машины был доверху наполнен какими-то мешками, коробками и пакетами. В салоне тоже не было свободного места – на задние сидения улеглись теплые одеяла, подушки, куртки, свитера… Складывалось впечатление, что семья переезжает, но спрашивать об этом было как-то неудобно.

Наконец-то все вещи заняли свои места, Татьяна Ильинична вложила в руки Богдану увесистый кулёк: «С Богом!», машина завелась, слегка дернулась и вывернула на трассу. Метров через пятьдесят, возле небольшого озера, Савва посигналил. Две рыжие девочки лет десяти помахали ему в ответ.

– Мои! – гордо обронил мужчина.

«Мог бы и не объяснять, и так видно – рыжие обе, конопатые, один в один – папаша, – иронично подумал Богдан и вздохнул. – А где же сейчас мои девочки? Что делают? Чем занимаются?»

Савва включил радио, и машина наполнилась нежными, почти невесомыми звуками фортепиано.

– Наша! Донецкая! Валя Лисица! – снова с гордостью произнес он, назвав исполнительницу музыки по имени, будто добрую знакомую.

Краем уха Богдан слышал, что известная пианистка с мировым именем, в последнее время проживающая не то в Америке, не то во Франции, публично осудила войну против жителей Донбасса. В связи с этим разразился скандал в соцсетях, и Украина, в свою очередь, осудила пианистку, запретив ей въезд на родину. Правда, насколько ему известно, родилась Валентина Лисица не в Донецке, а в Киеве, но переубеждать Савву в обратном сейчас не имело смысла.

Колёса мягко шелестели по асфальту, словно дополняя Шопена. Навстречу неслись электрические столбы, деревья, кусты, изредка попадались случайные прохожие. И вдруг среди этих редких путников он увидел свою семью.

Первой ехала Ксения, на велосипеде. Сразу бросилось в глаза, что велосипед – чужой. Потом он заметил, что и ехала Ксюша не так, как всегда, странно как-то ехала, неестественно, да и выглядела она при этом необычно, будто не своя, не родная – была слишком строгой, без своей постоянной улыбки, а ещё слишком прямо сидела, слишком старательно всматривалась вперед… Приглядевшись, Богдан с удивлением заметил, что педали на велосипеде не крутятся, но он все равно едет.

Вслед за дочерью шла Наталия. Такая же строгая, неприступная, как и Ксения. Чужая. Поравнявшись с машиной, жена повернула в его сторону голову и раздвинула, будто резиновые, губы. Её улыбка больше напоминала застывшую бледную маску. В испуге он отшатнулся от окна, но тут же ухватился за ручку, пытаясь открыть дверь. Он крутил её, рвал, дергал, звал дочку и жену, просил не уходить…

– Богдан… Богдан, успокойся. Проснись… Я здесь, я рядом… Успокойся, прошу тебя! Угомонись!

Он открыл глаза и увидел рядом с собой Савву. Тот тормошил его, бил по щекам, что-то громко кричал. Богдан в недоумении смотрел на мужчину, не понимая, что случилось. Его растерянность ещё больше увеличилась, когда в своих руках он увидел дверную ручку. Беглого взгляда на дверь машины хватило, чтобы понять, что произошло что-то невероятное, что-то из ряда вон выходящее.

Савва потихоньку вытащил его из салона и усадил на землю. Таким же образом неторопливо забрал сломанную ручку, а вместо нее вложил в руку бутылку с водой. При этом он что-то приговаривал, пытаясь успокоить и своего пассажира, и себя. Ещё через несколько минут они готовы были ехать дальше.

Богдан чувствовал себя провинившимся школьником. Он смущенно переминался с ноги на ногу, не зная, как объясниться.

– Ты извини, Савва, сон мне приснился, нехороший сон, жуткий больно. Как там дети, как Наталья? Не знаю… Ничего не знаю. Переживаю сильно… Скучаю я по ним, Савва, вот и снится всякая ерунда.

– Тебе бы отойти чуток, успокоиться. Может, обратно к нам? Отдохнешь денек-другой, в себя придёшь, а там и к родственнику своему отправишься. Думаю, никуда он от тебя не денется, коль до сих пор здесь живёт, а если нет – тем более. Ну, так что, согласен?

Он был не согласен. Точнее, с тем, что ему нужно успокоиться, он был согласен, но с тем, чтобы в дом Саввы возвращаться – нет.

Иногда ему казалось, что после взрыва на дороге прошли не сутки, а полжизни, и сейчас он – и вовсе не он, а старый, дряхлый старик, уставший от неизвестности и одиночества. Он чувствовал себя разбитым, потерянным и бесхозным, будто с подрубленными корнями, отчего ещё больше укреплялся в желании попасть к своим. Он должен был это сделать. Любой ценой. И прежде всего для того, чтобы снова обрести былую уверенность, чтобы снова поверить в свои силы.

А ещё ему было стыдно. Стыдно за то, что он осознанно обманывал людей, которые вызвались помочь ему, просто так помочь, безвозмездно, не требуя взамен платы, не требуя благодарности. Савва понял его без слов, больше не стал настаивать.

Дальше их путь лежал по проселочной дороге. Глаза от усталости постоянно смыкались, голова, непривычно тяжелая, валилась на грудь, но он усердно всматривался вперед, разглядывал местность по сторонам, стараясь освоиться, запомнить хоть какие-нибудь ориентиры – мало ли что в жизни может пригодиться.

Вскоре лесополоса вдоль дороги закончилась, показались деревенские дома. Савва сбавил обороты. Лицо его потемнело, из плотно сжатых губ слова вылетали, как выстрелы:

– Из минометов, мрази, лупили. Ад кромешный! Вон как асфальт вспахали. Почти вся деревня сгорела. Люди погибли. Раненых много.

Село представляло собой жуткую картину: обугленные, разрушенные дома, обвалившиеся заборы со свежими метками, ободранные, полуживые деревья… Практически в каждом дворе из раскуроченных гаражей торчали иссеченные слепыми осколками снарядов задницы мертвых машин.

Машина медленно объезжала опрокинутые навзничь некогда осанистые тополя и огромные рваные раны на асфальте. Савва молчал, но даже его молчание было полно решимости отмщения, расплаты за содеянное с родной землей.

Богдану стало не по себе. И не столько от увиденного, сколько от вида человека, недавно доброго и покладистого, а сейчас – требующего возмездия. Вывод был неутешительным, но он еще больше укрепил его в намерении найти своих, тех, у кого одни с ним корни, одни мысли и одни желания.

В самом конце поселка дома остались нетронутыми, хотя в большинстве своем выглядели сиротами-подранками – с заколоченными крест-накрест окнами, с амбарными замками на дверях.

Только подумал: «Совсем, как в фильмах об Отечественной», как услышал:

– Хозяева от войны убежали.

За воротами одного из немногих жилых домов находились люди. Им-то и предназначалось содержимое машины.

– Людмила Александровна, здесь вашим постояльцам посылочка прибыла!

На голос Саввы из двора вышла улыбающаяся пожилая женщина в наброшенной на плечи шали, как две капли воды похожая на школьных учительниц из советских фильмов. Вслед за ней гуськом потянулись остальные домочадцы, и через несколько минут они с удовольствием таскали в дом продукты и вещи, не забывая при этом шутливо толкать друг дружку локтями и подчеркнуто вежливо раскланиваться при встрече в узкой калитке. Кто-то из старших детей предложил поиграть в новоселье, что вызвало очередной взрыв эмоций.

Несколько минут – и груз перекочевал в дом, а машина продолжила свой путь. Еще через полчаса они въехали в город. И снова остановка. «Наверное, домашние Савве задание дали, попросили что-то купить в магазине,» – с ходу определил Богдан причину задержки по длинной очереди возле одного из зданий, и был чрезвычайно удивлен, когда услышал:

– Все, приехали! Выгружайся!

Помещение совершенно не походило на штаб. «Магазин – да, предприятие – возможно, но, чтобы штаб? Даже с натяжкой, даже с большим преувеличением…» – думал он, следуя за Саввой. От него и услышал для себя малоприятное:

– Вчера гуманитарный конвой из России пришел. Ребята целую ночь продуктовые наборы паковали. У нас как: кто может сам забрать – приходит, пенсионерам, инвалидам – в основном мы развозим. Сейчас загрузимся и по списку… Ты меня возле машины подожди, хорошо? Я мигом…

Вот тебе и «сердце сепаров», вот тебе и разведданные! Надежды добыть информацию рухнули в одночасье. Больше ничего не держало его на чуждой ему территории. Дождавшись, когда Савва уйдет по делам, Богдан покинул мнимый штаб, оказавшийся обычным центром по выдаче гуманитарной помощи населению, хотя кое-что ему удалось-таки выяснить. Из подслушанного в очереди разговора он узнал, что «укры засели в Донецком аэропорту». Информация была свежей, как говорится, ещё горячей, и подкреплялась глухими ударами в указанном направлении. Ему-то и надо было к этим украм, к своим.

Идти к назначенной цели решил окольными путями, где любопытных глаз поменьше, чтобы дурных вопросов не возникало, в городе ориентироваться по дорожным знакам, а за его пределами – как получится.

Так случилось, что прожив немало лет в западной части страны, остальную её территорию он практически не знал. Был несколько раз в Киеве, ещё в школе, с экскурсией, потом – на Майдане, в Одессу ездили однажды всей семьей – на море, в Крым – опять-таки на море, отдыхать, но, чтобы восточнее, нет, никогда бывать не приходилось. Сейчас тоже не время для экскурсий, тем более, город как город, разве только улицы пошире, попросторнее, чем во Львове, да…

Следующий дом, черный от копоти, с проваленной кровлей и выбитыми окнами, прервал сравнения. За ним – второй, такой же инвалид, безлюдный и безжизненный, по колени в грудах битых кирпичей с верхних этажей, третий… Дальше он шел, не поднимая глаз, чтобы не видеть раскуроченных, раздолбанных, выгоревших внутри зданий, с немым укором взирающих на людей, забравших у них душу.