Что-то пошло не так

С прощальными лучами заходящего солнца город остался позади. Нечеловеческая усталость валила с ног. Казалось, прошедший день высосал из него все силы, лишил здоровья и последнего желания жить завтра. Ватные ноги откровенно протестовали, отказываясь идти дальше, но остатки здравого рассудка вынуждали думать о безопасности – как-никак, вокруг него находилась чужая земля.

Заметив в нескольких метрах кусты, он свернул с дороги и, как мог быстрее, не оглядываясь по сторонам, побежал к ним – нужно было ещё засветло найти себе удобное место для ночлега. И вдруг, когда он был почти возле самой цели, нога его угодила в яму. От неожиданности Богдан пошатнулся, потерял равновесие и со всего маху рухнул на землю, будто подкошенный…

В голове гудел колокольный звон. Монотонно, навязчиво, противно. С бешеной скоростью проносились обрывки снов, эпизоды фильмов, пылали костры на Майдане, менялись на сцене депутаты, заламывая руки, о чем-то беззвучно просила-предупреждала мама…

На смену звону пришел посторонний запах. Чужой запах… Непонятный и неприятный… Что-то среднее между немытым, потным телом и бензином или свежим нафталином.

Потом он почувствовал на себе чужой взгляд. Стараясь не шевелиться, чуть-чуть приоткрыл один глаз и сразу же уперся в не мигающие стеклянные глаза напротив.

Мертвенно-бледное лицо находилось в нескольких сантиметрах от его головы. Лёгкий ветерок, балуясь, пошевелил волосы мертвеца, прикрыв половину лица светлой прядью. Затем на нос трупа медленно, с легким жужжанием, спланировала большая зеленая муха. Звон! Вот откуда звон! Это не колокол, это – мухи!

Он подскочил, как ужаленный, но снова застыл на месте, будто под гипнозом. Теперь уже у него на голове зашевелились волосы, но не от ветра, а от брезгливости. Зрелище было не для слабонервных: нижняя часть мертвеца с оторванными конечностями, со вспоротым животом, была покрыта сотнями, нет, не сотнями, десятками сотен блестящих темно-зелёных падальниц, которые сыто гудели, почти не отрываясь от своего мерзкого занятия. Рядом с мухами на вывороченных внутренностях погибшего лениво подрагивали жирные белые личинки, отчего казалось, что кишки живые, их только надо прикрыть разорванной кожей.

Закрыв рукою нос, он сделал шаг назад, к кустам, но чуть не упал, споткнувшись о выглядывающий из земли корень дерева. Взгляд его зацепился за ногу, обутую в светлый ботинок, за человеческую ногу, стоящую возле кустов колючей акации. Ошмётки второй ноги находились тут же – висели на тонком столбике с наспех приколоченной фанерной табличкой, на которой было коряво нацарапано: «Аккуратно. Мины». Не по правилам – «внимание», а именно «аккуратно».

«Да, аккуратность здесь не помешает». Богдан попятился к дороге, намереваясь побыстрее покинуть злополучный участок, и в это время одна из кишек трупа вздулась, зашипела и выпустила из себя изрядную порцию ядовитого смрада. В тот же момент его вывернуло наизнанку. Следующие несколько минут его измученное тело сотрясала жесточайшая рвота, пока все содержимое желудка не оказалось на земле.

Мокрый от пота и вконец обессиленный, он еле отполз от страшного места. Сердце его так громко и часто стучало, что казалось, не выдержит напряжения и разорвется в груди, легким не хватало воздуха, а желудок… От невольного упоминания о желудке живот его снова свело судорогой, и Богдан скорчился в очередном приступе рвоты.

Пожалуй, никогда в жизни он не чувствовал себя более скверно, чем сейчас, и никогда в жизни не видел более отталкивающего, более ужасающего зрелища, чем это. Через некоторое время, немного отдышавшись и успокоившись, он уже трезво оценил последствия случившегося.

Прежде всего нужно было помыться. Лицо, руки, пакет… Пакет? Он изумленно рассматривал в руках своих довольно внушительный кулек, тот, что в последнюю минуту перед отъездом дала ему Татьяна Ильинична, недоумевая, как не потерял его в пути. Кое-как вытерев о траву руки, заглянул внутрь: большой сверток, несколько размером поменьше, яблоки и… телефон. Его телефон! Матерь Божья, его целый, невредимый телефон, к тому же – заряженный!

Дрожащими руками нашел в контактах «Наталья», нажал вызов и услышал: «Ваш абонент находится вне зоны досягаемости. Перезвоните ещё раз или отправьте СМС-сообщение…» Дослушал объяснение до конца, даже на английском, перезвонил ещё раз. Тот же результат. Набрал Татьяну, ещё раз Наталью, Ксюшеньку… Тыкал и тыкал в кнопки пальцем, пока тот не заболел. Хотелось завыть от отчаяния и бессилия…

Короткая передышка помогла собраться с мыслями. Уже спокойно, без лишней паники и суеты, достал из пакета сверток побольше. В нем оказалась его одежда – чистая и даже выглаженная. Поблагодарил про себя Татьяну Ильиничну. Переоделся. В кульках поменьше находилась еда. Отложил на потом. Погрыз яблоко. Не пошло. Выплюнул. Одежду со следами блевотины оставил под кустами. Извинился перед Саввой. Тоже молча, про себя.

Желание прятаться от людей совершенно пропало. Дальше решил не рисковать и идти вдоль автомобильной трассы. Её расположение он определил сразу – по глухому гудению машин. Постоял немного в непривычной для этих мест довольно густой, примыкающей к дороге, лесопосадке, осмотрелся. Движение на трассе было оживленным. Казалось бы, так и должно быть, на то она и трасса, чтобы по ней машины ездили, но что-то выглядело не так, что-то смущало, по меньшей мере, было странным, непривычным. Понаблюдав ещё немного, он понял, в чем дело – транспорт двигался исключительно в одном направлении, а на противоположной полосе было абсолютно пусто.

«Возможно, люди за город едут – на пикник, там, или на дачу. Смотри, сколько добра с собой везут!» – размышлял Богдан, провожая взглядом машины с грузом на крыше. В другое верить не хотелось. «Другим» он называл появление на Украине беженцев, информация о наличии которых нет-нет, да и проскальзывала в интернете. И власти, и телеканалы яростно опровергали, что из Донбасса массово бежит народ, да ещё не куда-нибудь, а в Россию, по сути, к агрессору.

Богдан верил и не верил. Верил, так как видел видео с уезжающими, а не верил, потому что верил властям. В конце концов он совсем запутался. «Едут, да и едут, значит, надо ехать», – раз и навсегда решил он для себя эту проблему и стал спать спокойно. И сейчас его мнение не изменилось, ведь на машинах не было объявлений «Бежим в Россию от войны»? Не было. Все, вопрос закрыт.

Немилосердно жгло солнце. Казалось, оно намеренно потешается над Богданом, наблюдая, как он устало бредёт по дороге, не зная, зачем и куда, и испытывает огромное удовольствие, догоняя его и причиняя ему ещё большие страдания. К полудню голова от жары совсем распухла, она отупляюще ныла и раскалывалась на части, а солнце продолжало издеваться – жарило до того беспощадно и бесчеловечно, что временами ему мерещилось, будто оно умышленно целится прямо в самое темечко.

А ещё мучительно хотелось пить. Во рту жестоко пересохло. Еле ворочая разбухшим языком, он непрерывно облизывал пересохшие растрескавшиеся губы, с тоской вспоминая холодную воду из-под крана в доме Саввы и сочные яблоки от Татьяны Ильиничны, которые, к сожалению, уже давным-давно закончились, а дороге не было ни конца, ни края. То ли от жары, то ли от безделья, в голову лезли дурные мысли, а в глаза – лицо соседа.

…С недавних пор Николай сменил род деятельности, переквалифицировавшись в модного в последнее время политического эксперта. Он больше не таскал в кармане затертую тонюсенькую книжицу стихотворений – «результат бессонных ночей и изнурительного многолетнего труда непонятого современником поэта», изданную в количестве тридцати экземпляров на деньги Надежды, «жены и музы в двух обличьях», а готовился стать блогером, как он сам определял – «freelancer, свободным художником, исследующим политику изнутри, из чрева нации».

Для блогерства Коле не хватало сущей мелочи – личного компьютера, так как печатная машинка для этого дела абсолютно не подходила, даже если это был раритетный «Ройял». Муза-Надежда уже работала в нужном направлении – сверхурочно мыла подъезды в соседнем доме, а Коля «брал уроки профмастерства у специалиста» – пятиклассника из седьмой квартиры, и круглосуточно смотрел по телевизору новости, чтобы «не слыть невеждой в блюдах национальной политической кухни». По обыкновению, вечерами Николай докладывал Богдану о ситуации в мире, и нужно признать, получалось это у него намного лучше, чем сочинять пустые романтические куплеты.

В воскресенье шестнадцатого сосед пришел чрезвычайно рано. Он был в строгом деловом костюме, неожиданно чинный и серьезный. Правда, сказать, что он просто пришел, значит, ничего не сказать. Сначала в квартиру вломился запах Николая, его новый парфюм, которым с недавних пор Коля безбожно злоупотреблял. Аромат был настолько густым и насыщенным, что казалось, будто сосед моется «О'Женом» и даже стирает в нем свою одежду. Насколько знал Богдан, запах этого одеколона при нормальном употреблении легкий, свежий, в армии им его друг, Александр, пользовался, но сейчас лошадиные дозы парфюма давили на голову, не давали дышать.

От избытка аромата Наталья чихнула, закашлялась и, неожиданно вспомнив, что у неё «на плите чайник», пулей выскочила из комнаты, опрометчиво забыв, что чайник в доме со свистком. Знающий об этом, Николай подозрительно повёл ухом в сторону приоткрытой двери, но даже не возмутившись по случаю потери потенциального слушателя, что на него и вовсе не было похоже, молча стал в позу.

«Сегодня ушел Крым! – торжественным голосом Левитана, с эффектными паузами, объявил он, вынул из кармана белоснежный платок, театрально промочил абсолютно сухие глаза и так же пафосно закончил. – Но мы не будем горевать, ведь нам открыт весь мир! Нас ждет Париж, Милан и Рим! Вперед, друзья! Вперед!»

После довольно длительной паузы, рассчитанной, скорее всего, на продолжительные аплодисменты, сосед гордо вскинул голову, выразительно взмахнул ею на манер Андрея Миронова, и отбыл в своё расположение, чуть не упав при этом, банально споткнувшись о порог входной двери.

М-да, референдум на полуострове ещё не закончился, а Николай уже обнародовал результаты. Странно это, очень странно, тем более, что у Богдана было свое мнение по этому поводу, и явно не в пользу России.

Богдану нравился Крым. Дети также с удовольствием ездили отдыхать на море, а у Натальи там даже подруга завелась, из местных. Неделю назад, как раз в прошлое воскресение, она звонила жене и тихонько так, несмело, шептала в трубку: «Не знаю, что будет. У меня уже истерика… Боюсь я… Боюсь из дома выходить… Боюсь даже днем. Общаюсь с тобой, а метра за два от меня, за кустом, человек стоит… в защитном… В полный рост! Кто он? Что он? Не знаю… Была у мамы недавно, там тоже стоят… Никого не трогают, ничего не объясняют – стоят… Наташ-ш-ша, представляешь, он улыбается! А может, мне просто показалось?»

В последнее время интернет вовсю обсуждал появление в Крыму «зеленых человечков» или, по-другому, «вежливых людей». Относительно их прибытия и пребывания на полуострове версий было гораздо больше, чем пользователей соцсетей, и диапазон их колебался от «военнослужащих всех армий мира» до «пришельцев из космоса», но никто толком не знал, кто они, что они, и, главное, откуда.

Богдан тоже не знал, что там происходит, но очень надеялся, что власти вовремя отреагируют на сложившиеся обстоятельства, ведь на то они и власти, чтобы защищать свое государство, в их руках и армия, и флот.

Мысли об армии посеяли в душе тревогу. Хотелось верить, что ситуация разрешится мирно, бескровно, что никто из крымчан не пострадает, и завтра будет всё по-прежнему, как вчера, позавчера и двадцать лет назад. А пока что оставалось ждать.

Он включил телевизор, методично прошелся по программам – ничего, прежняя тишина, такое ощущение, будто мир уснул… Через несколько минут выключил его, а пульт спрятал подальше – в ящик комода, чтобы не мозолил глаз. Вроде тихо все, спокойно, никаких новостей, никакой информации, но на сердце было муторно, муторно, как никогда.

Наталья тоже переживала, хотя виду не подавала. Богдан видел, как она несколько раз кому-то звонила, скорее всего, туда же, в Крым, подруге. На том конце провода трубку не брали. Жена откладывала в сторону телефон, бесцельно бродила по комнатам, перекладывая с места на место вещи, чтобы спустя несколько минут повторить попытку связаться с Еленой снова.

Потом затеяла уборку. «Неймется тебе… В воскресенье… Лучше бы в храм сходила, помолилась», – брюзжал он, лениво поднимая ноги, чтобы не вставать с дивана, хотя сам знал, что ждет известий из Крыма с таким же нетерпением, если не с большим.

Понаблюдав какое-то время, как Наталья усердно чистит-моет-трет, и окончательно устав от праздного ожидания, он и себе решил заняться делом. «Может, время быстрее пройдет», – размышлял, машинально доставая с полок книги домашней библиотеки.

Лев Толстой, Фёдор Достоевский, Валентин Пикуль, Теодор Драйзер… Рядом – «Убить пересмешника» Харпера Ли и сборник Славомира Мрожека… Последний – на польском. Когда-то в детстве он прочитал его «Слона», но кроме жалости к обиженным животным – жирафу с короткой шеей, барсуку, у которого не было своей собственной норы, и трём тысячам неустроенных бедных кроликов, ничего не почувствовал.

Он помнит, как спросил у мамы, почему директор зоосада вместо живого слона решил завести резинового, ведь резиновый слон не умеет набирать хоботом воду и выливать её на себя фонтаном в жаркую погоду, а ещё он не умеет осторожно брать с ладони яблоко или бублик, как живой, и не умеет махать ушами, поднимая ветер? Мама ответила, что директор – слишком взрослый человек, поэтому ничего не понимает в слонах, но Богдан больше не читал книг, в которых животные лопают, наколовшись в ботаническом саду на колючки кактусов, а ученики становятся хулиганами, пьют водку и бьют стёкла.

Сейчас же он с интересом открыл первую страницу сборника, нашёл биографию писателя. Польша, Россия, США, Бразилия, Венесуэла, Франция, Мексика и снова Польша, Россия… Весь мир, как на ладони. Горькая неприкаянность, скитания и поиски себя в жизни, названной самим писателем абсурдом. Как следствие – усталость от этого жизненного абсурда, долгое возвращение к себе, домой, и понимание того, «что бывают иные, не европейские пути развития, иной ритм жизни, иные ценности».

Он не верил своим глазам. Получалось, что писатель, всю жизнь скитавшийся по миру в поисках истины, потратил время впустую? «Но как же так? Как все это понимать?»

«Сын мой, твоя жизнь будет такой, как то, что ты сейчас делаешь, а не такой, как ты сейчас думаешь». Богдан отпрянул от книги, в ужасе оглядываясь по сторонам, по коже поползли мурашки. Ему внезапно показалось, что не он прочитал эти слова, а ему нашептал их сам автор. С громким звуком захлопнул томик, добавив этим ещё больше неосознанной тревоги, почти паники. Потом взял себя в руки, немного успокоился, осторожно, будто стеклянный, поставил сборник Мрожека обратно на место и принялся за следующие книги.

Отдельную полку библиотеки занимали поэтические произведения, тоже классика. С каждым томом, будь то проза или поэзия, была связана своя история, свой путь на эти стеллажи: для покупки одних они с мамой долго и кропотливо собирали макулатуру, другие были куплены по подписке, третьи – доставлены «Книга – почтой» или подарены друзьями…

Он вспомнил, как мама радовалась очередной новинке, ночами перечитывала раздобытое, а потом выставляла в одной известном ей порядке, понять который Богдану было не суждено. После смерти матери он не стал нарушать эту расстановку, оставив книги на их постоянных местах.

В самом дальнем углу шкафа в тяжёлых кожаных переплетах лежали семейные фотоальбомы. Взял верхний, открыл. Из желтоватого овала на него пристально смотрела незнакомая строгая красавица в модной шляпке с вуалью. Закрыл альбом, недоумевая, как в нем оказалась чужая фотография, осмотрел, но ничего необычного не заметил – альбом как альбом, на полке ещё несколько таких же осталось.

Открыл обложку снова, начал листать страницы, на которых повсюду было одно и то же лицо – лицо неизвестной красавицы. На одних фотографиях молодая женщина была одна, на других – в компании пожилых мужчины и женщины, скорее всего, её родителей, ещё на нескольких – с молодым человеком в старинной военной форме иноземного покроя, с ребёнком в кружевном чепчике на руках, опять одна, на фоне дома… На следующей странице находился ещё один снимок дома.

Богдан озадаченно смотрел на светло-коричневую, не совсем качественную, фотографию, понимая, что дом на ней и его настоящий дом – один и тот же, только первый – совершенно новый, будто недавно построенный, и снят, по-видимому, более века назад. Лихорадочно листая страницы, он пытался найти ответ на вопрос, откуда взялись эти карточки, кто на них, и какое отношение имеет незнакомая женщина к его семье, но напрасно – в альбоме не было ни единого слова, только снимки.

– Наталья! Чей это альбом? Откуда он здесь?

– Мамин, – как ни в чем не бывало из соседней комнаты ответила жена. – Раньше он в сельском доме хранился. Там ещё какие-то бумаги были, тоже мамины, или, возможно, бабушкины, правда, я не успела их пересмотреть. Они рядом, на том же стеллаже лежат… Под альбомами… Нашёл?

Объемистая папка с документами содержала многочисленные справки, грамоты, страховые полисы, оплаченные счета полувековой давности с грифом «хранить на протяжении трёх лет» и прочий хлам, который и в хозяйстве не нужен, и выкинуть рука не поднимается.

В отдельной папочке, потоньше, лежали документы на польском языке. Наличие гербовых печатей свидетельствовало об их подлинности и, по всей видимости, немалой важности. Аккуратно разложил на столе пожелтевшие от времени бумаги, начал читать, и после нескольких минут их беглого просмотра с немалым изумлением узнал, что является единственным наследником недвижимости во Львове, состоящей из трёхэтажного особняка в центре города и участка земли на местном кладбище, свидетельства о праве собственности на которые находятся у нотариуса. Адрес и фамилия этого человека прилагались.

Информация была настолько необычной, что на всякий случай он осторожно присел на стул, ожидая продолжения банкета – грома и молнии в середине марта, или падения метеорита, или ещё чего-то необычного, из ряда вон выходящего, но весьма уместного в данной ситуации. Но время шло, ничего не происходило, а он все сидел с открытым ртом, тупо уставившись невидящими глазами в текст, и молчал, гадая – верить или не верить найденным документам? Других мыслей у него не было. Точнее, он просто не знал, что в таких случаях нужно думать, и тем более, что нужно делать.

Из ступора его вывел ворчливый голос жены: