Что-то пошло не так

– Короче, на довольствие я тебя сам поставлю, оружие потом получишь, а это – койка твоя. Фома, царствие ему небесное, недавно на мине подорвался, так что койка свободна пока. Занимай… Пользуйся… Можешь не благодарить. Меня Андрюхой зовут, а Цевин – так, для своих… И не фамилия даже…

После этого, что-то бормоча себе под нос, Андрей показал Богдану пищеблок, издалека – штаб, подсобные помещения, рассказал про обстановку на фронте, в части, и, немного поколебавшись, будто посоветовавшись сам с собой, произнес:

– Не хотел тебе говорить, да видит Бог… Ты, я смотрю, неплохой мужик, неиспорченный ещё, домашний… Я вот чё тебе сказать хочу – даром ты сюда приехал, даром… Не сладко здесь, а ты новенький, неопытный… Ты, думаешь, чего Фома на мине подорвался? Сбрендил он, с катушек съехал, не выдержал, на поле побежал… А там – мины кругом… Наши мины, сами их и ставили… И он знал это! На собственную «растяжку» как раз и напоролся. Даже не прикопали его, некому – боятся люди на поле идти, мин боятся… Поставить поставили, а карты нет – по пьянке заныкали, найти не могут. И разминировать некому…

Цевин сорвался на крик, покраснел. Выглядел он при этом как-то затравленно, жалко, словно побитая собака. Потом внезапно затих, поник и, после небольшой паузы, выдавил из себя, будто точку поставил:

– Знаешь, я так думаю, кто после этого дурдома в живых останется, тот потом в дурку попадет, дома уже, или… или ещё страшнее… Ну, не может человек в человека безнаказанно стрелять, грех это. Тем более, в своего родного соседа… в родственника почти.

Больше он к этому вопросу не возвращался. Порядка часа минометчики, поминутно матерясь и громко хохоча, обстреливали поселок, а Богдан вспоминал раздавленный старой липой гараж во дворе и две пары испуганных глаз под кроватью.

Ночью ему приснилась Наталья. Она снова просила уезжать с ней и детьми в Россию, просила спасать свою душу, но это было ночью, а утром земля содрогнулась от взрывов. Казалось, снаряды падают сплошным потоком, как ливень. Пекло продолжалось минут сорок.

– Полностью уничтожена столовая, повреждена канализация, водоснабжение, выведено из строя несколько машин… Ну, это не смертельно, разгребем, – осмотрев потери, по-хозяйски рассудил Цевин.

– Вхолостую отработали, падлы, почти все снаряды «за бугор» ушли, за территорию. Вишь, в поле дыр в земле понаделали? Только боекомплект почем зря израсходовали! Криворукие, бля… Бомбардиры хреновы! Наверное, руки из задницы растут, по-другому не скажешь!..

Действительно, учитывая, что личный состав потерь не понес, ущерб был минимальным, поэтому, слушая возмущенные рассуждения Андрея по поводу непрофессиональных действий стрелявших, Богдан удивлялся его негодованию, ведь по большому счету эта самая криворукость спасла всем бойцам жизнь.

Гораздо страшнее оказалась информация, что по батальону стреляли «свои», о чем старший этих «своих», как ни в чем не бывало, сообщил после случившегося по телефону. Причина ошибки, по его мнению, была более чем уважительна: то ли корректировщик координаты не те дал, то ли спросонья наводчику пригрезилось, что в данном направлении должны были находиться враги. Одним словом – найти виноватого не сложно, вот только надо ли искать?

Сетуя на превратности судьбы, бойцы вяло разбирали разрушенный пищеблок, меняли трубы водопровода, копали выгребную яму, а Богдан недоумевал, как можно стрелять наобум, и что это за война такая странная, когда враг то ли есть, то ли его нет? По всему выходило, что игра велась в одни ворота, и правила создавали сами игроки, руководствуясь больше инстинктом самосохранения, чем какими-либо военными законами.

К своему большому изумлению, он также понял, что на фронте нет не только общего плана боевых действий, но и линии фронта нет, да и действия эти – банальная, не поддающаяся пониманию и здравому смыслу война самих с собой. А ещё – война с миром по ту сторону забора, война с землей, которую кто-то по воле рока зачислил во враги, война с людьми, населяющими эту землю. Война, в которой нет победителей. Война, в которой одни побежденные.

Верить в это не хотелось. Ведь тогда не имели смысла протесты людей на Майдане, напрасными были жертвы «небесной сотни», да и сама смена власти вызывала большие сомнения. А главное, не было объяснения, зачем ведется война, не было ответа на вопрос, зачем воевать со своим народом?

Он попытался найти слово, поясняющее происходящее, но, кроме слова «раздвоение», ничего в голову не приходило, тем более, что это самое раздвоение было вокруг него, как два полюса одной державы – две линии поведения, два восприятия мира, два прямо противоположных друг дружке мнения… И только война была одна на двоих.

Будто в подтверждение его мыслей, Цевин голосом телеведущего произнес:

– «За последние сутки в зоне АТО сепаратисты несколько раз нарушили режим перемирия. Артиллерийскому обстрелу боевиков подверглась поселковая школа, а также боевые позиции украинской армии. Потерь в личном составе военнослужащих ВСУ не зафиксировано…» Вечером новости смотри, сам услышишь… Соврут – и глазом не моргнут, им не впервой, да и надо же как-то произошедшее оправдывать. Эт…

И снова не хотелось верить, но за несколько дней своего путешествия Донбассом Богдан ни разу не встретил ни российских танковых колонн, ни установок «Град», ни живой силы противника, так широко разрекламированных журналистами всех центральных телеканалов.

А может, у России, наконец, армия закончилась? То-то недавно по телевизору рассказывали, что на востоке уже курсанты военных училищ воюют, знать, больше некому, раз необстрелянных юнцов на фронт посылают. Правда, верить этому – себя не уважать, тем более, что журналисты рассказывать рассказывают, а вот показывать – не показывают, ни видео, ни фотографий нет, будто армия российская в шапках-невидимках вся, но, с другой стороны, и не верить нельзя, потому как в противном случае придётся поверить врагу… Заколдованный круг какой-то получается – ни конца у него, ни края.

После обеда, вздремнув часа полтора, минометчики решили отомстить за причиненный батальону ущерб. От этой новости Богдан пришел в неподдельный ужас: «Неужели по своим обратку сделают?» Не сделали – опять, как и вчера, расстреливали поселок.

– От безделья мозги сносит, – проговорил подошедший Цевин, кивая на глуповато гогочущих однополчан, суетящихся вокруг миномета. – Уходи ты, будь человеком! Ты же вэсэушник, резервист, уходи, пока не поздно! Уходи, если не хочешь зря в земле червей кормить.

Он скрипнул зубами, мотнул головой и прохрипел:

– Однажды я Богу доброе дело пообещал, ещё там – на зоне. Все думал, что же сделать такое… Чтобы правильное такое, понимаешь? А тут – ты… У нас здесь один сепаратюга недавно… на танк с гранатой попер… В клочья порвало… Детей оставил… Жену… Наши говорят: «Мудак шизонутый! Славы захотелось!» А он… мой дружбан он, знакомый, понятно? Нормальным мужиком был… Как все… Но Сашка – смог, а я – не смогу! Кишка тонка, понимаешь? У меня кишка тонка! Я ведь тоже из местных, но они там, по ту сторону фронта, а я – здесь, понимаешь? Я по-жизни трусливый, понимаешь, чуть что – сразу голову в песок, как страус…

Андрей беспокойно мерил шагами комнату, высказывая наболевшее, а Богдан думал: «Что-то пошло не так…»

Дома, во Львове, он был уверен, что на Украину напала Россия. Все так думали. Каждый день по телевизору это объясняли. Говорили не бабки у подъезда, а мужи государственные, отвечающие за свои слова. Да и Крым… Хотя… В Крыму, допустим, референдум прошел, там – русские, по жизни русские… А Донбасс? Донбасс ведь не Крым, и он – украинский, украинская ведь территория! Как же так могло случиться, что житель украинского города с гранатой на украинский танк бросился? Что же ему Украина такого плохого сделала, что он её так невзлюбил?

–…У меня жизнь с самого начала не заладилась. Жена через год к другому ушла, детей, видите ли, ей захотелось. А я че? Я ниче… «Рожай», – говорю… А она: «Куда рожать?» Вот так, поговорили. А что я ей, простой шоферюга, мог дать? Что? Другое дело, шахтёр… Там и расценки повыше, и доходы покрупнее… Правда, квартира была, однушка, хорошая квартира – комната большая, прихожая, кухня… Мебель была – диван раскладной, разные шкафчики, телевизор – не хуже, чем у людей, а ей все места мало… Дом ей подавай, говорит, дачу… Так и расстались. Я потом на нары загремел. По пьянке случайной. Отсидел, пришел домой, а тут такая каша… Дай, думаю, и себе деньжат сколочу… «Бабки» нехилые обещали, и почти задаром – всего за пострелять…

«Да, что-то пошло не так. Откуда взялся нарыв? Ведь жили мирно, одной семьей, одной державой… Без ссор, без драк, без жалоб жили, без взаимных упреков… Нормально жили…»

Мысли не помещались в голове. Как такое могло случиться? Только недавно, год назад, донецкий Славянск был лучшим на параде Независимости в Киеве! Почти тысяча человек в вышиванках, под желто-синими флагами, торжественно прошли по Крещатике! Почему же год спустя те же самые жители города проголосовали против Украины? Где та тысяча украинцев, что были на параде? Почему им разонравилось то, что год назад так нравилось? Что же с тех пор изменилось?

«А может… может, им не Украина, может, им что-то другое не нравится? Может, новая власть не по нутру? Тогда… пусть говорят… Да, пусть говорят, пусть объясняют, что не так! Да, пусть говорят, только вот кому? Только…»

Неожиданно для себя он понял, что сейчас лучше молчать, чем говорить, что говорить, как никогда, чревато…

Ещё в апреле сосед показал Богдану видео из Донбасса, попросив никому не рассказывать об увиденном. Блокпосты, военные вертолеты, артиллерийские обстрелы, обрушенные дома, бомбы из самолёта над зелёным парком, застывшие на тротуаре трупы… Мертвая молодая женщина с таким же мертвым годовалым ребенком… С убитой осколком девочкой. Самолет был украинским.

Ему тогда показалось, что это розыгрыш, что это – не Донбасс, а специальные съемки, сделанные для фильма про войну. Николай не стал ничего объяснять, просто попросил прочитать комментарии, от которых у Богдана перехватило дыхание и зашевелились волосы на голове.

Потом было 2 мая. Была Одесса, Дом профсоюзов. Коля снова принес видео: молодые улыбающиеся девушки, никого не смущаясь и ни от кого не прячась, разливают в бутылки горючую смесь. На другом – из окон горящего здания прыгают пылающие люди, а по ним стреляют из земли, выживших добивают битами.

Ещё были фотографии – стреляющий по людям в окнах человек в бронежилете, наполовину обгоревшие тела и беременная женщина, задушенная телефонным проводом. Богдану тогда показалось, что ей неудобно так сидеть – на краю стола, с высоко поднятой головой и большим животом. Николай сообщил, что перед смертью её изнасиловали.

Спустя несколько дней сосед пропал, а чуть позже в своем почтовом ящике Богдан обнаружил необычную записку: «Сообщи Наде, что я живой. Пусть не волнуется». И больше ничего – ни подписи, ни даты. К его большому удивлению, прочитав написанное, Надя заплакала. Она стояла, прислонившись спиной к стене, прижимала к груди измятый клочок бумаги и молчала, а по щекам её катились крупные прозрачные капли…

–…Думаешь, по мне кто-то заплачет? Или вспомнит кто? – услышал неожиданно. Задумавшись, он совсем забыл о Цевине.

– Вот и ты сейчас – я перед тобою, можно сказать, исповедаюсь, душу наизнанку выворачиваю, а ты не слушаешь, витаешь в облаках. Ты же меня тоже не вспомнишь, да? Кто я тебе? Так, случайный знакомый… Тем более, чуть не убивший тебя ненароком…

Андрей вымученно вздохнул, будто застонал, и сел на пол:

– Устал я очень… Отдохнуть хочу… Чтобы никто не мешал, не дёргал… Чтобы ничего не слышать… Никого не видеть… А ты беги отсюда, Богдан, беги, пока не поздно, тикай, пока живой.

Вечером того же дня в батальон заехали волонтёры. Цевин пообщался с ними, потом подошел к Богдану, крепко пожал ему руку, задержав её на минуту.

– Они доставят тебя по назначению. По области немного поплутают, но на место точно доставят, так что не боись, – потом, чтобы исключить возможные сомнения, добавил. – Люди надежные, не переживай. Ну, все, братан, давай!.. Свою программу я перед Богом выполнил. Знаешь, а моя… бывшая моя, таки родила, пацана родила. Я на улице их видел, гуляли. Ну, че это я… Так вот, прости, если что, и… прощай.

Андрей ещё долго стоял на дороге, провожая взглядом отъезжающую машину. «Обычный нормальный мужик… Здравомыслящий, спокойный, рассудительный. Его бы в добрые руки».

Мысли его снова возвратились к соседу. Через две недели после появления таинственной записки, Богдан неожиданно узнал, что Надежда спешно продает квартиру, а ещё через некоторое время Наталья сообщила ему, что соседка с детьми благополучно покинула город. Спустя неделю на его электронную почту пришло короткое письмо: «Мы снова вместе. Молимся за вас. Спасибо за помощь. P.S. Девочки в восторге от местной моцареллы».

И только тогда жена рассказала ему о том, что произошло с Николаем. Оказалось, что увлечение интернетом понравилось Коле намного больше, чем сочинение нелепых стихотворений, и он нырнул в него с головой – стал общаться с людьми, обзавелся знакомствами, правда, и те, и другие были виртуальными, но это не мешало ему почувствовать себя значимым.

Потом в стране началась война – на Донбассе и в интернете. Все, кому не лень, занялись политикой, а полстраны превратилось в диванных экспертов и заядлых комментаторов. Не остался в стороне от общественной жизни и Николай – тоже взялся обсуждать в социальных сетях происходящие события. Он выискивал интересные материалы, делился информацией с друзьями, и однажды, как на грех, совершенно случайно нашел то, что должно быть спрятано за семью замками. Блогер из Коли никудышний, так как, кроме «академии» соседского мальчишки, ничего больше не заканчивал, поэтому влез в историю по самое некуда и успел там порядочно наследить.

На первый взгляд, все смахивало на сюжет дешевого детектива, но находка оказалась связанной с мутными делами, где живых свидетелей не бывает по определению. Три дня спустя Коля получил странное письмо. Потом ему позвонили по телефону. Ждать звонка в дверь наш сосед не стал.

«Происходящее для Николая было сродни холодному душу. Он словно спустился с небес на землю. Понимаешь, будто впервые жену увидел, детей, – взволнованно рассказывала Наталья. – Но это ещё не все. Звонок в дверь таки состоялся. Притом – ночью…»

Внезапно Богдан почувствовал укол в сердце. Ему показалось, что родные люди его предали. От Николая можно было всего ожидать – он чужой, как, впрочем, и Надя, но Наталья? Как она могла? Неужели у неё от него, родного мужа, могут быть секреты?

«Поздно вечером в квартиру соседей позвонили. Надя, как ни в чем не бывало, открыла дверь, – продолжила жена и тут же спросила: – Бодя, как ты думаешь, если бы пришел не этот человек, а другие люди, те, что угрожали Коле? Ну, эти…»

Наталья смотрела прямо в глаза, ожидая ответа, а ему ничего не оставалось, как обнять её и ещё раз сказать, что любит, но сердцем он ощутил всю зыбкость положения, незащищенность семьи в условиях сложившихся в стране обстоятельств, и это его совсем не радовало.