Что-то пошло не так

Шепот доносился откуда-то снизу, из-под кровати. Он присел, откинул цветастое покрывало и в самом дальнем углу увидел двух ребятишек – старший, мальчик, прижимал к себе девочку поменьше.

– Не уходи, пожалуйста, мамы дома нет, а Светка стрельбы боится!

Дети гуськом выползли из своего укрытия.

– Я-то что? Я не боюсь! Я – мужчина!

Храбрый мужчина лет семи, заикаясь и раз за разом повторяясь, рассказывал, как он не струсил, когда начались взрывы, как он бесстрашно спасал сестру, спрятав её под кроватью, как успокаивал её, и сам почти ни чуточки не плакал, а Богдан не знал, что сказать детям, чтобы их утешить. Оказалось, ничего не надо – сделав серьезное выражение лица, мальчик успокоил его самого:

– И ты, дядя, не переживай – если снова бомбить станут, у нас место для всех найдется, смотри, какая большая кровать!

– А кого это ты, Женечка, под кроватью прятать собираешься?

– Вот… Дядю… – неуверенно произнес Женя и тут же закричал: – Мама! Мамочка! Ты пришла! А знаешь, что у нас случилось? Знаешь? Нас бомбили!.. Представляешь, бомбили!.. По-самому по-настоящему!.. Так грохотало, будто гроза, только совсем-совсем без дождя! Но ты не думай – я не струсил, я не испугался…

Мама обняла детей, прижала к себе, а те вырывались из её объятий, чтобы рассказать об обстреле. Богдан тихонько вышел, чтобы не мешать семье. Он снова шел по безлюдной улице, но отсутствие людей уже не удивляло его – все пространство вокруг было заполнено ощущением подспудного страха и безотчетной тревоги, заставляющим малодушно оглядываться по сторонам и втягивать голову в плечи.

«А ведь они не живут, нет, – думал он. – Они ждут… Ждут своего часа, даже не задумываясь об этом. Ждут, что каждую минуту их могут обстрелять… Ждут, что каждую минуту снаряд может попасть именно в их дом… Ждут, что каждую минуту они могут умереть… У них нет выбора, они сидят в подвалах под обстрелами, надеются на Божью милость и ждут, накроет их дом или нет… Господи, помоги мне! Объясни, почему я должен это знать?»

В голове пульсировала боль, превращаясь в открытую рану. Рана, в свою очередь, с невероятной скоростью разрасталась, угрожая в скором времени поглотить его целиком, всего, без остатка. Он чувствовал это, знал, но не знал, как предотвратить приближающуюся погибель… А ещё он знал, что что-то пошло не так.

Еще несколько дней назад Богдан был уверен, что он – защитник родной земли, что он – спаситель, герой. Все вокруг в это верили, поздравляли его, когда повестка пришла. И друзья, и знакомые, и соседи радовались. Одна Наталья потемнела.

– Может, не пойдешь? Давай куда-нибудь уедем, дорогой, насовсем уедем. У нас дети, Богдан, им отец нужен.

– Нельзя, милая, порядок такой…

– Какой порядок? Где ты порядок нашёл? В соседнем доме парня месяц назад призвали… Знаешь, что с ним случилось? Знаешь, где он сейчас? В больнице лежит, без ноги… Ему только восемнадцать лет, а он – безногий инвалид… Через месяц после призыва!.. Это порядком ты называешь? Это порядок, ты говоришь? – Наталья закрыла руками лицо, содрогаясь от плача. – А знаешь, где ему ногу оторвало, знаешь?.. А знаешь, что его мама сказала? «Хорошо, что в живых остался. Другим так не повезло…» Что с нами творится, Богдан? Что? В мирное время…

От волнения Наталию трясло, как в лихорадке. Не отвечая, он обнял плачущую жену, прижал к себе:

– Собирайся, дорогая, к родным на Кубань поедешь. Девочкам до отъезда ничего не говори, так надо, – последнее предложение вырвалось помимо его воли – то ли инстинкт сработал, то ли простая осмотрительность, поэтому, чтобы не выглядеть совсем безнадёжным, он тут же поправился:

– Пусть это будет для них сюрпризом. Недельку-другую погостите, а там, даст Бог, все к лучшему переменится… Тогда и домой вернетесь.

Что переменится, он не знал. Уже с полгода все телевизионные каналы, захлебываясь, рассказывали о жесточайшей войне с российскими войсками на Донбассе, в стране шла неизвестно какая волна мобилизации, во всех школах и учреждениях плели маскировочные сетки, собирали деньги на бронежилеты и красили мир…

Мир, по новым украинским стандартам, должен был быть в двух цветах – в желтом и синем. И только в них. Другого быть не дано. Поэтому красили все – стены, подъезды, заборы, бровку, брусчатку, мосты… Красили капитально, надежно, самозабвенно, забыв про все на свете, будто кисточкой и банкой масляной краски можно было решить все государственные и личные проблемы.

Соцсети пестрели такими же желто-синими фотоотчетами – яркими, нарядными, как «новые» хрущевки с оконными заплатами и трещинами от земли до неба, или попавшие в зону повышенного патриотизма мусорные баки с общественными туалетами. Отчеты обещали стремительное приближение выполнения плана поголовной патриотизации, и в порядке перевыполнения – возможность красить по-новой.

Наталья однозначно осуждала необычное увлечение молодёжи, укоризненно качала головой, но мыслей своих не озвучивала, а Богдану нравилось происходящее, и он смеялся: «Пусть красят! Они же дети! Это намного лучше, да и безопаснее, чем по городу с факелами расхаживать – людей пугать да киоски громить! Пусть красят, хоть какая-то польза будет, надоест – перестанут!»

Смех его прекратился, когда однажды младшая, Ксюшенька, пришла из школы, выкрашенная в цвета государственного флага: правый рукав куртки и правая часть рюкзака – в синий, вторая часть, левая – в желтый. Нос Ксюши был опухшим, глаза – красными от слез, а сама она кипела от возмущения и негодования:

– Завтра я в школу не пойду! И Нина Свежечкова не пойдёт! И вообще – нечего нам там больше делать! Что мы там забыли?

Сделав вывод, что досталось не только их дочери, решили связаться с родителями её одноклассницы. Жена молча сняла с дочери рюкзак и куртку, взяла за руку и увела в ванную. Больше по этому поводу не было произнесено ни единого слова. Наутро Ксения без сопротивления пошла на уроки, созвонившись предварительно со своей подругой и договорившись встретиться с ней у парадного подъезда.

Казалось, все прошло, забылось, но на душе остался горький осадок, остался стыд перед молодым поколением, затянутым в опасные взрослые игры, ведь если хорошо подумать, ничем хорошим это не закончится.

А тем временем по телевизору исступленно призывали к защите «единой страны». Новостные передачи уже давно превратились в сводки с фронта и сообщения о неслыханной воинской доблести украинской армии, ежедневно пачками, да что там пачками, целыми батальонами уничтожающей «российского врага-супостата».

Народ ликовал, а Богдан складывал цифры из рапортов командования и недоумевал – судя по ним, запасы военной техники и живой силы противника должны были уже давным-давно иссякнуть, если, конечно, они не были безграничны, или не имели функции самовосстановления. По-любому, что-то в сообщениях руководства армией было не так, что-то настораживало, вызывало сомнения, но что – он пока не знал. Оставалось ждать.

А между тем на кладбищах начали появляться свежие могилы, а в городах – безрукие-безногие калеки и волонтеры-общественники, активно призывающие спасать государство от «агрессора». Для спасения страны подходило все, что под руку попало – от детского рисунка «дорогому защитнику Отечества» до материальной помощи участникам антитеррористической операции.

Материальную помощь принимали круглосуточно и без ограничения – куртки, штаны, подштанники, рис, макароны, гривны, доллары, евро, не брезговали и российскими рублями, лишь бы сумма побольше да купюры посолиднее. Волонтерские организации росли, как грибы после дождя, казалось, что их армия по своему количеству уже на порядок превосходит Вооруженные силы Украины. Добровольные помощники устроили настоящий бум по сбору средств для АТО, затмивший по своей значимости даже желто-синий облик державы…

Задумавшись, Богдан и не заметил, как проселочная дорога вывела его на трассу. Ровная асфальтовая полоса кичилась аккуратной белой разметкой. «Да, живут же люди!» – с невольной завистью отметил качество дорожного покрытия, вспомнив недавнюю тряску в «минивэне» по родным дорогам. Идти по ровному асфальту было намного приятнее, да и быстрее, не мешали даже рытвины от снарядов и мин, которые можно было запросто обойти стороной, благо места для этого было достаточно.

Солнце в последний раз подмигнуло и скрылось за высоким терриконом, но день не спешил сдаваться на милость ночи, загоняя сумерки в придорожные кусты и балки. Пение птиц сменилось звонким стрекотанием цикад, и за их оглушительным хором остался незамеченным новый звук – размеренный гул быстро приближающихся автомобильных моторов.

Машины появились внезапно, как снег на голову, застав Богдана врасплох. Не успев куда-нибудь спрятаться, он стоял на обочине, обдуваемый со всех сторон густым горячим выхлопом дизельных движков, и зачем-то считал белые фуры-близнецы с трехцветными флажками, тяжело, но уверенно уходящие вдаль.

«Вот оно – оружие!.. Танки!.. Боеприпасы!..» – от этой мысли Богдана бросило в дрожь, он в два счета выхватил из кармана сотовый, на ходу лихорадочно нажимая на кнопки, чтобы успеть сфотографировать компромат, но мобильник не включался. Он отчаянно стучал по клавишам, по экрану, ожесточенно тряс аппарат, но телефон все равно не работал.

– Все, проехали, ссуки! – сплюнул в сердцах, затравленно провожая взглядом удаляющуюся колонну. – Не успел!

Водитель последней машины, совсем молодой парень, улыбнулся, поднял вверх правую руку и помахал ею, прощаясь. Богдану показалось, что он даже подмигнул ему лукаво. Такой неслыханной дерзости от недруга он не ожидал! Бессильно скрипнув зубами, он схватил валяющийся под ногами камень, и совсем по-детски запустил его вдогонку уходящей за горизонт колонне.

«Вражины! Лицемеры! Фарисеи! И как вас земля святая носит?!» – по-военному чеканя шаг по белой линии разметки, он проклинал русских, Россию, водителя грузовика и давал себе обещания бороться с врагами до последнего вздоха.

Ночь застала его в решительном намерении действовать. Как действовать, что делать, он не знал. Ещё не знал. Но зато был твердо уверен, что сидеть, сложа руки, нельзя – время не терпит.

Опасливо оглядываясь по сторонам, первым делом он изучил все, что попало в зону его видимости, что даже отдалённо напоминало неприятеля или вызывало чувство опасности, и только после этого удобно устроился на затвердевшем, как камень, теплом грунте обочины, чтобы наметить хоть приблизительный план своих дальнейших маневров.

Трасса была пустой. После прохождения автомобильной колонны в течение долгого времени на ней не появилось ни единой машины и ни единой души. Тяжелый ровный гул моторов сменился шаткой, почти осязаемой тишиной, готовой в любой миг взорваться от неосторожного звука и рассыпаться на мелкие дрожащие осколки. Затаив на мгновенье дыхание, Богдан внимательно прислушался, но даже ветерок не нарушал спокойного безмолвия степи.

«Ангел пролетел, – пришло в голову из детства. – Как бы я хотел знать, куда он направился!» Он зевнул, обхватил себя руками и чуть было не уснул, когда вдруг совсем рядом с ним раздался леденящий душу зловещий крик ночной птицы. От этого нечеловеческого вопля ему стало не по себе – он содрогнулся, остолбенел, и снова почувствовал себя совершенно беззащитным и беспомощным, как будто разбитый параличом, один среди чужой безлюдной степи, сдобренной только угольными терриконами, редкими посадками да лесополосами вдоль дороги.

Человеку, рожденному и выросшему на Западной Украине, среди леса, у подножия Карпат, безлесая, практически голая чужая территория не внушала доверия, и первым делом ему надо было найти хотя бы временный приют, любую крышу над головой, чтобы можно было спрятаться до завтра, поглубже зарыться, онеметь и оглохнуть, а завтра – будь, что будет… Завтра у него начнётся другая жизнь, не эта, начнётся его личная война, и ничто не сможет остановить его на этом праведном пути…

«На пути справедливого возмездия», – повторил он торжественно вслух, будто смакуя новые ощущения. Посреди абсолютной тишины вполголоса произнесенные слова прозвучали, как набат, и в тот же миг в нескольких метрах от него раздалось частое хлопанье крыльев, и в небо с жутким хрипом взмыл большой серебристый ворон.

Он снова вздрогнул, испуганно сжался, почувствовал, как между лопаток пробежал липкий неприятный холодок, а в горле пересохло от страха, ползучего звериного страха, от которого деревенеет шея и немеют ноги. Но оцепенение быстро прошло, и неожиданное появление птицы Богдан расценил, как знамение, как поддержку высшими силами его будущей борьбы с врагом-супостатом. Настроение сразу улучшилось. Уже совсем с другими чувствами он продолжил обдумывать свои дальнейшие действия, конечным пунктом которых должно было стать воссоединение со «своими».

Затихшие на время цикады возобновили свое размеренное стрекотание. По степи пронесся свежий ветерок, напомнивший, что время безвозвратно уходит, а место, где можно было бы часок-другой переспать, чтобы завтра вовсе без сил не упасть, так и не найдено. Эта неизвестность угнетала его, подавляла волю, не давала шагу ступить. Он вынул из кармана мертвый телефон, раздражающий своим тупым молчанием, потёр о штанину в надежде чуда, но чудо не произошло – мобильный так и не ожил.

Чтобы не поддаваться панике, он прочитал молитву, потом еще одну, и ещё, шел и читал молитвы, заканчивая одну и тут же начиная новую, но безотчетный страх то и дело заставлял его оглядываться по сторонам, держал в постоянном напряжении, не разрешая ни на мгновение расслабиться.

«Все, абсолютно все кругом – птицы, насекомые, звезды, помогают мне!» – как спасительную мантру, повторял Богдан, не особо переживая, что единственной звездой на темном полуночном небе является спутник, а взмывший рядом странный ворон больше напугал его, чем взбодрил или помог.

Не переубедило его в обратном даже то, что в поисках места для ночлега ещё битый час пришлось топать по асфальту, и когда ноги уже совсем отказывались идти, а в горле пересохло от нестерпимой жажды, в нескольких метрах от трассы, в лесополосе, он заметил расплывчатые очертания громадного предмета, похожего на танк или машину.

Первым его желанием было бежать! Бежать, куда глаза глядят, бежать, чтобы не пропасть попусту, задаром! Но легко сказать бежать, когда тебя шатает из стороны в сторону от усталости, и сил нету даже стоять, не то, чтобы идти. Тогда, немного успокоившись, и пониже припадая к земле, он несколько минут внимательно наблюдал за объектом. Тот вел себя на удивление мирно – совершенно не двигался и не издавал никаких звуков. «Господи, так это же копна сена!» – дошло до него наконец.

Воровато оглядываясь по сторонам, он несколько раз обошел темный силуэт, тихонько кашлянул, потом – громче, и лишь после этого шагнул к стогу. Сено было свежим, душистым и невероятно вкусно пахло клевером. От этого запаха в животе заурчало, напоминая о голодном дне. «Утро вечера мудренее», – привычно успокоил себя Богдан, зачем-то пожевал сухой стебель, зарылся поглубже в духмяную копну и закрыл глаза.