Что-то пошло не так

Неожиданно в воздухе слышится громкий вой, затем – взрыв, треск… Снаряд разрывается где-то неподалёку. Гараж содрогается от взрывной волны. Лампочка тухнет, но солнечный свет через сорванную с петель дверь выхватывает из темноты неестественно вытаращенные глаза беременной и широко открытый в крике рот.

Следующий взрыв раздаётся почти сразу же. Женщина уже не кричит. Она испуганно дергается и инстинктивно прикрывает живот. Уши Богдана снова закладывает ватой, потом в голове что-то щелкает, будто лопает натянутая струна. «Нужно что-то делать, – стучит в висках. – Ей нужна помощь…» Эта мысль каким-то образом помогает ему подняться, взять беременную на руки и добраться до двери.

– Сейчас помогу, милая, сейчас… помогу… Господи, на все твоя воля!

Он переступает низкий порожек, выходит на улицу, но очередной оглушительный взрыв заставляет его остановиться и поспешно отпрянуть назад. Во дворе, совсем рядом с гаражом, стоит недавно построенный кирпичный дом. «Два уровня, – фиксирует сознание. – Чёрт! Ступеньки!» Богдан прижимает женщину к себе и, шатаясь от слабости и нагрузки, тащит её к дому. И снова свист… Взрыв… Треск… Его качает, как на палубе. Дверь. «Слава Богу, открыта!» Еще одна дверь. Глаза находят кровать…

Женщина испуганно закрывает глаза, невольно сжимается и жалобно стонет, а Богдан лихорадочно пытается вспомнить, какие слова говорят роженицам, чтобы успокоить, но, кроме стандартного «тужься» и «дыши», в памяти ничего не появляется.

– Наденька, потерпите, милая! Сейчас Гриша врача привезет! Все будет хорошо, только потерпите, голубушка!

Услышав имя мужа, беременная облегченно вздыхает и, трогательно улыбаясь, спрашивает:

– Вы видели Гришу?

– Да-да, видел, Наденька, он просил передать вам, что скоро будет… С врачом… Как вы себя чувствуете, дорогая? Болит?

– Раньше болело, сейчас отпустило маленько-о-о… Мама, мамочка, помоги-и-и!.. – не договорив, женщина неестественно изгибается, часто дышит. Лоб её покрывается густой испариной. Крупные прозрачные капли медленно стекают вниз, соединяясь в ручейки, заливают глаза. Он вытирает с лица роженицы пот и прилипшие волосы. Надежда с благодарностью улыбается, но очередной приступ боли снова искажает её улыбку. Руки её с необычайной силой цепляются за его руку, до крови впиваются в неё ногтями.

– Болит… Опять болит… Сильно! Помогите мне… – раздается сквозь крепко стиснутые зубы.

Новый взрыв заставляет его присесть от страха, вжать голову в плечи. Окна в доме опасно дребезжат, с потолка осыпается штукатурка, а беременную снова охватывает паника. Она громко кричит, мечется на кровати, зовёт мужа.

Снова оглушительный взрыв. За ним еще один, более мощный. Практически без перерыва. Ухнуло так, что дом содрогнулся, взрывной волной выбило стекла и двери, а в зияющие отверстия метнулся горячий воздух. «Десятый, – зафиксировал в памяти, машинально закрывая собою женщину. – Дебилы! Недоумки, ссука! По селу бьют, мрази!»

Схватки у Надежды уже не прекращаются. Она жалобно стонет, кричит, плачет, хватает его за руки, а он пытается повторить, что делал тогда, в его прошлой жизни, врач «скорой помощи».

Наконец роженица напрягается, лицо её становится пунцовым, на шее надувается пульсирующая жилка… Глубокий шумный вдох, такой же глубокий выдох, пронзительный вой и громоподобный звук разорвавшегося поблизости снаряда… Дом шатается, будто игрушечный…

Всё. Готово. Красное сморщенное тельце хрюкнуло, открыло рот и сердито заорало. «Мужик! Сразу видно – мужик! – одобрительно усмехнулся Богдан, принимая дитя. – Живи, человек!»

– Наденька, у вас мальчик, дорогая! Здоровенький крепенький мальчик, слава Богу!

Надя зашевелилась, отыскала глазами сына, криво улыбнулась сухими запеченными губами. Он неуклюже перерезал пуповину, завернул ребенка в простыню, затем положил орущий сверток возле матери, прикрыл обоих одеялом, перекрестил и вышел из дома. В воздухе стояла тяжкая завеса из копоти и пыли, неподалеку дымился сгоревший вчистую, дотла, деревянный сарай, а поперек обрушенного гаража лежала вывороченная из земли с корнями старая толстая липа.

На улице возле черных догорающих остовов копошились похожие на обугленных муравьев люди. Двигаясь молча и не спеша, они усердно растаскивали свои разоренные муравейники. Прямо на дороге, небрежно накрытый подобием простыни, лежал труп. Из-под серых задымленных тряпок выглядывала скрюченная женская рука с обручальным кольцом на безымянном пальце. «Замужняя», – отметил про себя. На соседнем подворье, склонившись над убитой молодой женщиной, жалостно рыдал-скулил старик…

Почему-то вспомнился вчерашний инструктор, бесконечно повторяющий мобилизованным: «Вы должны помнить, что на Донбассе живут не люди, а сепаратисты и террористы». Интересно, что бы он сказал, воочию увидев этих самых «террористов»?

– Мужик, помоги, – раздалось откуда-то из-под земли. Богдан невольно остановился, огляделся по сторонам, но никого не заметил.

– В дом… иди… В дом… – услышал он снова.

Дымящиеся руины трудно было назвать домом, но именно оттуда доносились глухие удары и, будто сдавленные, звуки голоса, и он ступил в зияющую дыру дверного проема.

В углу комнаты на коленях стоял сгорбленный человек и стертыми в кровь руками ожесточенно разбирал завалы. Битые кирпичи, стекло, черепица вперемешку со сломанной мебелью, бытовой техникой и домашней утварью летели в разные стороны, сантиметр за сантиметром обнажая присыпанные грязно-морковной пудрой половицы. Над всем этим висела плотная пелена раздирающей горло едкой пыли.

– Вот здесь… Дверца есть… В подвал… – прохрипел мужчина, сложившись пополам от удушающего кашля.

Прочистив горло, он на мгновение замешкался, будто хотел продолжить разговор, но передумал. Потом, мельком окинув взглядом Богдана, махнул рукой, освобождая место возле себя, и вновь уткнулся глазами в пол. Куски черепицы полетели с удвоенной силой. На улице завыла сирена. Мужик машинально вскинул голову, тревожно прислушиваясь, но сразу же успокоился, вытер рукавом серое, с ручейками седого пота, лицо, ещё больше размазав по нему грязь, и, не обращая внимания на кровоточащие руки, снова принялся за дело. Через несколько секунд мимо дома с громким воем пролетела «скорая». Спустя пару минут – ещё две машины. Богдан облегченно вздохнул – к Надежде с сыном.

При одном лишь упоминании о ситуации с родами по коже его пробежал мороз, а на голове зашевелились волосы. Только теперь он с ужасом понял, на что подписался, ведь любая мелочь, в нормальной жизни ничего не значащая, сейчас, во время войны, могла стоить жизни и роженице, и её ребёнку. Хорошо, что обошлось без осложнений, а если бы нужна была операция? А если бы открылось кровотечение? А если бы…

Руки его автоматически разгребали превратившийся в обломки дом, а в голове назойливо крутилось «если бы…», и спокойнее от этого не становилось.

Лишь через полчаса упорного труда в четыре руки дверь в подвал была освобождена. Мужчина схватил валяющуюся на полу одежду, старательно вытер густую пыль на досках и скомандовал:

– Открывай.

Сам он сразу же кинулся к деревянной лестнице, ведущей в погреб.

– Мама, мама, ты здесь? Господи, за что? Мама, ты жива? Мама…

Первым из подвала выбрался черный лоснящийся кот. Увидев чужого, он сузил глаза, громко зашипел и рванул на улицу. После этого лестница тяжело застонала, и из отверстия показался хозяин с пожилой женщиной на руках.

– Ты ещё здесь? Держи…

Он отдал Богдану дорогую ношу, а сам, как раньше кот, тоже выбежал на улицу. Оставалось ждать. Женщина не шевелилась, но и потерей сознания её состояние назвать было нельзя. Она спала. Просто спала, как безмятежно спит младенец. Богдан осторожно переступил с ноги на ногу, стараясь стать поудобнее, и при этом не разбудить спящую, но та внезапно открыла глаза, по-доброму улыбнулась и совершенно спокойным ровным голосом произнесла:

– Миша? Вот и встретились. Я знала, что рано или поздно это произойдет…

Женщина снова уснула, и в это время возле дома остановилась карета «скорой помощи». Через несколько минут хозяин, его мама и кот уехали, оставив Богдана в неведении, кто же такой Миша…

Артиллерийским обстрелом уничтожило почти всю улицу. Безголовые мертвые дома, выжженные начисто внутри, покореженные сараи и изувеченные деревья пугали своим черным уродством, даже отдалённо не напоминая, что совсем недавно здесь кипела жизнь. Живыми были только люди, снующие на пожарищах. Они разбирали дымящиеся завалы, сортировали уцелевшие материалы, одежду, посуду, бросая все на отдельные кучки.

«Что они делают? – мелькнуло в голове. – Зачем собирать испорченные вещи, по большому счету это негодный, загубленный хлам, не подлежащий восстановлению?» И вдруг до него донеслось:

– Мама, мамочка, ты посмотри, что я нашла! Юбку! Мама, синюю юбку!.. Мою любимую! И, кажется, целую! Еще бы кофточку найти – и будет в чем в школу ходить!

Удар был настолько сильным, что он почувствовал его физически, а ещё к нему пришло понимание случившегося. «Господи, ведь эти люди потеряли все! Меньше часа назад у них был свой дом, своя жизнь, а сейчас все это превратилось в кучу мусора, в груду обгоревших кирпичей и пепла. Господи, за что?» – нечаянно он повторил слова недавнего встречного и ускорил шаг. Мозг от избытка мыслей горел огнем: «Что делать этим людям? Как им жить? Где им жить? Где?..»

Он шел по разбомбленной улице и, как прежде взрывы, считал разрушенные дома. После шестого он понял, что все боеприпасы, все до единого, попали в цель. Он пошел быстрее, потом побежал, побежал, опустив голову вниз, чтобы не смотреть на обугленные скелеты недавних человеческих жилищ. Он позорно убегал, стараясь не думать, что разорвавшиеся снаряды были выпущены руками таких же людей… таких же, как он, людей…

Внезапно ему показалось, что душа его на мгновение раздвоилась, что одна её часть осталась здесь, на черной расстрелянной улице среди домов-головешек, а вторая улетела туда, откуда прилетели смертоносные посылки, где, прикрыв для верности глаз, старательно вглядывается в прицел миномета наводчик, выбирая себе новую цель, новую жертву…

Задыхаясь от быстрого бега, он свернул на перекрестке и остановился, как вкопанный – просто перед ним внезапно появился другой мир. Богдан протер глаза, но видение не исчезало – в паре сотен метров от него, вдоль узкой ленты асфальта, стояли аккуратные кирпичные дома, покрытые разноцветной черепицей. У каждого дома за опрятным забором росли ухоженные деревья и цветы. И над всем этим великолепием на свежем голубом небе сияло яркое августовское солнце.

«Как же так? Разве может такое быть? Разве это возможно? Это обман! Иллюзия! Мираж!» – он оглянулся в поисках кинокамер, режиссеров, актеров, но тщетно – вокруг, кроме него самого, никого больше не было.

Все ещё не веря своим глазам, он повернулся и пошел обратно, пошел назад, туда, где только что был обстрел, где ещё дымились развороченные дома, где посреди дороги лежал женский труп, накрытый закопченной дырявой простыней, а поперёк гаража, в котором его оставил Григорий, покоилась старая толстая липа. Он возвращался в войну, и в самом дальнем уголке сердца у него ещё теплилась надежда, что, возможно, именно там идут съемки, и именно сожжённая улица не настоящая, а декорации к фильму.

Действительность была жестокой. Покружив несколько минут возле свежих пепелищ, тщательно выискивая подставу, Богдан снова вернулся на перекресток. Теперь он боялся, что за время его отсутствия могло что-то изменится по ту сторону жизни – мирной, не обстрелянной смертью жизни.

«Слава Богу! – облегченно выдохнул он, увидев первый дом. – Слава Богу!» Все было на месте: совершенно целые дома с нетронутыми стеклами в таких же целых, не поврежденных оконных рамах, зеленые деревья и кусты за аккуратными чистыми заборами, и солнце – яркое августовское солнце, не затянутое дымом пожарищ.

Осторожно, почти не дыша, и все ещё не доверяя своим глазам, он направился в сторону улицы. Один дом… Никого. Второй… Третий… Пусто. Возле четвертого калитка во двор открыта. Он оглянулся по сторонам и пошел к дому. Снова никого. Входная дверь тоже открыта. Богдан шагнул внутрь – ни души. Развернулся, чтобы выйти, и вдруг до него донеслось еле слышное:

– Дядя, не уходи! Нам страшно!