Рассказки

Вырваться из цепких заботливых рук матери ему так и не удалось, и оно, вопреки воле, предстало перед симпатичной женщиной в белом халате и с улыбкой на лице.

– Ну, о чем мы так горько плачем? – дружелюбно спросила она и наклонилась к зареванному ребенку.

– На все, – бойко ответила за него мамаша. – Вылечите его срочно, доктор. Это очень тяжелый случай, очень!

– Так в чем дело? – доктор перестала улыбаться, серьезно посмотрела на мальчишку, потрогала его лоб и пощупала пульс. – Не вижу повода для беспокойства. Ваш малыш вполне здоровый, даже упитанный.

– Какой здоровый, какой упитанный? – возмущение нервной тетки, казалось, вот-вот прорвется через ее толстую оболочку, и она лопнет. – Он ужасно болен. Он совсем не спит, все время зевает и хнычет. Дайте ему таблетки, сделайте ему уколы, положите его в больницу.

– Не хочу уколы, не надо в больницу, – вновь заревел мальчишка.

– Не нужно никакой больницы, – согласилась врач и обратилась к взволнованной матери: – Вы пока присядьте на кушетку, успокойтесь. Я вам сейчас выпишу успокоительные. А насчет состояния вашего ребенка скажу вот что. Сейчас весь мир охватила эпидемия совершенно новой не известной медицине болезни. Все население, и взрослые, и дети, страдают от повышенной сонливости. Причина этого явления, как полагают ученые, в нарушении природного цикла. Затяжная сырая и ветреная погода в условиях постоянной полутьмы вызывают повышенную хандру, вялость и безучастность ко всему. Лекарств от этой болезни, к сожалению, нет. Нужно ждать, когда это все само пройдет.

– Да пока вы ждете, болезнь убьет моего мальчика. А вам и дела нет, – от возмущения у мамаши мелко затрясся мясистый подбородок и рассыпалась рыжая копна на голове. – Вот, только полюбуйтесь. Сама пишет что-то и сама зевает. Сейчас ручку проглотит. Безобра…

Тетка не договорила и, зевнув огромным, как у кита, ртом, опустила вниз тяжелую голову и захрапела.

– Ну вот, и успокоительное не понадобилось, – сказала доктор и тоже глубоко зевнула, едва не уснув. – А где же ребенок?

А ребенок, обрадовавшись избавлению от принудительного лечения, уже покинул стены гостеприимного кабинета и, сидя прямо на полу в конце коридора, мирно клевал носом.

– И этот засыпает прямо на ходу, точно как мой ребенок, – глядя на него, сказал кто-то из толпившихся в коридоре.

– И как мой.

– И мой.

Народ нервно шушукался и, безнадежно опустив руки, тихонько зевал и попискивал, роняя вслух одно и то же слово: «Эпидемия».

Этого страшного слова не слышали ни Восток, ни Весна. Но тяжелое дремотное состояние овладело и ими и не отпускало до самого конца осени. Однако наступившая зима тоже не принесла облегчения. Землю покрыла непроглядная ночная мгла, дождь сменился обильным снегопадом, а и без того сильный ветер перерос в настоящую вьюгу, охваченную злобой и колючей ненавистью. Тонкие плащи не спасали от холода непрошеных гостей, попавших в плен разгулявшейся снежной стихии, сильный вихрь и глубокие сугробы заботились о том, чтобы они навсегда остались в ее неспокойных владениях, а достигшая самого свирепого накала стужа грозилась вконец заморозить их. А дети все шли и шли, боясь поддаться навалившемуся на них желанию заснуть, настойчиво отгоняли его и едва не падали на ходу от усталости.

Их путь лежал через безбрежное заснеженное поле, которое разлеглось во все стороны до самого горизонта, сливаясь с ним в одном беспросветном мрачном мареве. Восток и Весна шли куда глаза глядят под завывания жестокой вьюги, не ведая ни времени, ни расстояния. И чем злее становилось ненастье, тем решительней и упорней они продолжали свой путь в бездушной холодной пустыне.

Тяготеющая над ними неизвестность не могла рассеяться в полном мраке, лишенном всякой надежды на просветление. Откуда было взяться солнцу в этом неистовом зимнем безумии, не желавшем ни на миг утихомирить свой лютый нрав? Но дети не сдавались. Они шли, не останавливаясь и не разговаривая, падали и вновь поднимались и все время крепко держали друг друга своими тонкими озябшими руками. О чем думали они, на что надеялись? Отдавали ли они себе отчет в том, что происходит вокруг? Дети лишь изредка озирались по сторонам в слабой надежде встретить хоть какое живое существо. Но лишь черная мгла, словно остывший пепел, царствовала в океане ледяного безлюдья и с жестокой надменностью пугала своей губительной силой.

От долгого нудного блуждания в потемках несчастным скитальцам стало казаться, что они видят то тут то там бесцельно блуждающую темную тень, отдаленно напоминающую человеческий силуэт. Иногда им виделись на темном снегу едва заметные следы колеса с проступавшим узором не то солнца, не то снежинки. Они не могли точно сказать, было ли все это на самом деле или им это только привиделось в их изможденном сознании.

Вдруг в какой-то момент Восток, насторожившись, резко остановился и стал пристально вглядываться в беспросветную даль.

– Что ты там увидел? – едва разжимая посиневшие от холода губы, тихо проговорила Весна.

– Кажется, мы идем в обратную сторону. Вон, посмотри.

Весна не увидела ничего, кроме привычного мрака, и перевела вопросительный взгляд на брата. Он замер на месте, дрожа всем телом, но не от холода, а от страха.

– Мы уже прошли по этим сугробам. Вон наши следы, их еще не замело до конца. Мы окончательно запутались в этом кошмаре. Нам нужно обратно, – прохрипел он осипшим от мороза голосом.

Весна едва слышала его сквозь вой разбушевавшейся вьюги и стояла в нерешительности, не зная, что делать. А Восток уже резко повернул назад, торопясь быстрее исправить ошибку, и не заметил, как выпустил ее озябшую руку из своей. Метель завыла с утроенной силой, будто радуясь такому повороту событий, и своим крылом надежно укрыла одинокого путника, окончательно скрыв его из виду.

А Весна все еще стояла в рассеянной задумчивости, склоняя вниз тяжелую сонную голову. Вдруг она очнулась.

– Восток! Восток! – сколько было сил, закричала она и побежала назад. – Где ты?

В ответ ей вьюга отозвалась диким насмешливым воем и сильнее закружила в безлюдной снежной мгле.

Гнус потирал свои разгоряченные от нахлынувшей удачи руки. И чем больше он тер, тем сильнее разыгрывалась метель и зловещее становился морозный ночной мрак. Колючие снежинки обжигали его сморщенное, искривленное злобной усмешкой лицо, но он не замечал холода и не испытывал страха. С настойчивым усердием он твердил хриплым шепотом заклинание:

– Вихрь-пурга, сильней кружись!
Колесо, скорей крутись!
Мир кругом, перевернись!
Где был запад, будь восток,
Север с югом поперек.
Царствуй, ночь! Мороз, крепчай!
Зло, два сердца разлучай!
Пусть не смогут никогда
В мир живой найти следа.

Когда же вой вихря оглушил его самого, а кромешный мрак почернел до того, что он не смог увидеть кончика собственного кривого носа, неистовый старик возликовал от непомерной гордости собой. Наконец-то эти двое, окончательно разлучившись, потеряются и замерзнут в ледяной мрачной ловушке и уже никогда не смогут помешать ему идти к его великой цели. И тут он осекся. Обреченные на гибель, дети были ему уже не страшны. А как же он сам? Сможет ли он вырваться из тисков этой ледяной темной бездны и найти колесо, за которым так долго и упорно охотился? Он теперь сам оказался во власти собственного бессилия перед лицом разъяренной стихии.

От отчаяния он рвал на себе жидкие волосы, густо засыпанные снегом, кричал в безнадежном усилии заглушить вой вьюги, кидался из стороны в сторону в поисках хоть какого-то выхода. И судьба сжалилась над ним, толкнув его на что-то твердое в снегу и ударив так больно, что в его глазах померк сам мрак. Громко выругавшись, он попытался подняться на отбитых костлявых ногах, но был остановлен радостным открытием. Им оказалось самое препятствие, которое так жестоко с ним обошлось.

– А, это ты, зеркало обмана? – сидя по горло в снегу, зашипел он гнусавым голосом. – Вот ты-то мне и поможешь.

Гнус, кряхтя и скрипя, поднялся и уткнулся покрасневшим от холода носом в черную ледяную гладь. Это было доставленное им из его дома старое потрескавшееся зеркало, в котором он когда-то пытался уничтожить отражение Глада. Именно оно стараниями старого злодея самым подлым образом обмануло Востока, показав ему обратную сторону их пути, и разлучило его с сестрой. А теперь Гнус, так удачно наткнувшийся на зеркало, пытался среди налепленных на него снежинок найти свое отражение. Но оно оставалось безлико и не отражало ничего, кроме мрака и ужаса.

Но это не остановило Гнуса, и он заговорил горячим шепотом:

– Где ты бродишь, подлый Глад?

Ты меня увидеть рад?

Покажись, коль ты не трус.

– Доброй ночи. Здесь я, Гнус, – ответило зеркало, но ничего не показало.

– Где ты? Я тебя не вижу, – зарычал старик.

– И не увидишь. Кто уничтожен, того нельзя убить. Кто убит, того нельзя увидеть. Ты прогневал колесо времени и весь белый свет, потерявший себя во временах года и сторонах света. Ты оскорбил и это зеркало, сделав его бездушным и бесплотным. Ты никогда не увидишь в нем ни свое отражение, ни мое. Но я не держу на тебя зла, более того помогу тебе выбраться отсюда.

Гнус недоверчиво покосился на черное стекло.

– Да, да, не смотри так на меня. Я спасу тебя, чтобы ты завладел тем мерзким колесом, которое… Впрочем, это не важно. Я желаю тебе только добра, поверь мне. А сейчас обойди зеркало и с обратной стороны двигайся от него все время вперед, никуда не сворачивая. В конце пути покажется огонек…

Новый порыв ветра не дал зеркалу договорить, и, как Гнус ни тряс его, ни колотил руками и ногами, безжизненная заснеженная стекляшка упорно молчала, словно колокол, которому оторвали язык. Сбитому с пути, но не с толку непоколебимому старику ничего не оставалось сделать, как подчиниться велению голоса и, обойдя злосчастное зеркало, пойти навстречу темной неизвестности.

Тихо потрескивая, горели дрова в печке, сложенной руками Эна. На окне тлела тоненькая свеча, с которой Эна время от времени снимала нагар. Бедным и жалким казался их некогда теплый и светлый кров на Солнечной улице, в котором они были так счастливы. Теперь их жизнь, окруженная бесконечным мраком и холодом, окрасилась тоской и хмурой сонливостью.

Супруги не спали. Эн мерно покачивался в кресле-качалке и изредка подбрасывал в печку плохо горевшие сырые поленья, а Эна сидела у окна и с грустью смотрела в темную неживую даль занесенного снегом поля, будто искала в ней что-то утешительное. И только маленький серый котенок, которого они пригрели еще в начале зимы, мирно дремал на коленях хозяйки. Он нисколько не подрос с момента появления в этом доме, точно прошло с тех пор не три месяца, а всего три дня.