Скорей бы зацвели одуванчики

Сама она любила делиться с Аллой своими сердечными делами. Росту невысокого, как примется худеть (уж ей-то зачем, казалось бы), так кажется, вот-вот разобьется от одного неловкого движения. Неброская с виду, она зачаровывала парней то своей хрупкостью, видимой беспомощностью, то открытой детской улыбкой, то уверенным тоном. При этом она могла беззаботно болтать, а могла говорить ровным низким голосом, выказывавшим твердость и даже некоторую властность. Нельзя было заставить ее плясать под свою дудку, сама же она легко добивалась у людей, чего захочет. Стоит ей пару минут поболтать с мальчиком в очереди о какой-нибудь ерунде, как он уже пригласит ее в кино или на дискотеку. Лина не отказывается, но и ничего не обещает. А потом… «Алла, просто не знаю даже, как быть. Ну как сказать ему, что не хочу с ним больше встречаться? Не хочу подавать ложных надежд…». И так из раза в раз. Ни с кем она не сближалась. «Кто знает, может быть и до свадьбы – говорила она. – Пока мужчина с женщинами не переспал, в ней есть какая-то тайна».

Сначала Ангелина старалась вызвать Аллу на взаимную откровенность. Потом, решив, что ей, видимо, нечего рассказывать, стала пытаться «расшевелить» ее, звала подругу на дискотеки, но та почему-то не хотела. Пыталась она свести Аллу и с «отбракованными» ухажерами, но Алла уклонялась.

Звонок в домофон. Инна, ты? – нет, это Марианна.

Марианна сняла потрепанную ветровку. Одета в белую блузку и черную юбку. Здравствуйте, Светлана Алексеевна. Мама? Да ничего, Ксюха растет… – она достала из коричневого кожзамового рюкзака – вероятно, того самого, в котором таскала в институт книги и тетрадки, дешевую коричневатую помаду с блеском и белорусскую тушь, которой суждено будет осыпаться к концу застолья, и спешно «навела красоту». Затем заговорщицки подмигнула Алле – «чего я тебе показать хочу», и девушки прошли в комнату. Они расположились на нижнем ярусе кровати, затянутом лимонным китайским покрывалом – всё в диковинных цветах и райских птицах.

В прошлой жизни здесь спала Инна, а теперь он служил Алле местом занятий. Тут удобно было разложить конспекты и «шпоры», или, лежа на животе и опершись на локти, поставить перед собой нетбук или положить планшет.

Из того же рюкзака Марианна достала черную пластиковую папку, стянутую резинками.

– Зацени…

В папке было несколько листков формата А4, как для принтера, исписанных акварелью. Длинная прямоугольная ваза из прозрачного зеленоватого стекла, в которой стоят желтые и белые нарциссы.

– С натуры?

– Да. Папа подарил на восьмое марта. Хорошо, успела набросочек этот сделать, а то мама потом их выбросила…

– Господи…

– Ну да. Как там она его называет – то ли Пурим, то ли день Чикагских проституток. И я слышала, папе потом звонила и мозг выносила.

Алла вздохнула и помотала головой.

Сизо-алый, ветреный закат, словно кто-то разбил банку малинового варенья об асфальт, с краешком крыши желтовато-серого блочного дома. Алла давно не была в гостях у подруги, но помнила, что этот краешек виден из окна ее комнаты.

Несколько набросков с натуры.

– Это одногруппницы мои.

Какая-то девушка в длинном платье и с венком цветов.

– А это кто?

– Не знаю, Офелия какая-нибудь… Алл, я хотела их у тебя оставить. Мама опять порвать может. Я недавно только снова рисовать начала после всего этого… ну ты понимаешь…

– Да, конечно, Марьяш… – Алла разглядывала набросок молодого человека в футболке и джинсах, с мускулистыми руками, стриженными слегка вьющимися волосами. Он сидел в профиль, лицо прикрывал руками.

– Тоже одногруппник? – спросила она, пристально глядя на Марьяшу.

– Да типа того. Этот я все-таки себе оставлю, пожалуй… – и, взяв листик из Аллиных рук, вложила его в папку и убрала в сумку. А эти сохрани, прошу…

– Конечно! Что-нибудь даже на стенку повешу. Надо бы в рамочку вставить – и Алла спрятала рисунки в ящик компьютерного стола.

– Марианна – добавила она помолчав. Как ты, блин, все это терпишь…

– А куда деваться… Снять квартиру мне не по деньгам… Вот окончу институт, пойду работать…

– Ты с твоим таланом в Политехе… У меня вот нет таких данных. Раньше петь любила, теперь не поется… – она взглянула на гитару, пылившуюся в углу между кроватью и окном. – Мариан, ты к отцу не обращалась?

– А зачем… у него своя семья, дети. Тоже вот понять его не могу. Ушел от нас, потому что мама аборт не хотела делать, с Ксюшкой-то, а там плодится.

– Ты уверена, что из-за этого ушел?

– Ну да… мама так говорит… У нее, наверное, из-за этого крыша и съехала вконец. Давно с ней уже неладное творилось, а это – последняя капля.

И, словно спасая Марианну от неловкого разговора, снова зазвенел домофон.

Глава 7

Дверь открыла Алла. В ярко-синем платье до колен, с янтарным кулоном на слегка открытой груди. Волосы собраны бубликом на макушке.

– Спасибо, Паша! – она вся светилась, принимая букет белых колокольцев с голубой каемкой, похожих на фарфоровые чашечки. Он так и не запомнил названия, но знал, что ей понравится. Ее глаза казались чуть припухшими, с красными прожилками. Наверное, не выспалась, готовила… Она зарылась лицом в цветах.

Неужели он пришел последним? Столько народу вышло встречать его в прихожую… Лина здесь тоже. И ещё одна подруга, Марианна, Алла про нее много рассказывала.

– Здравствуйте – посыпалось на него со всех сторон.

– Павел… – смущенно представился он и протянул руку высокому темноволосому мужчине с оттопыренными ушами. – А Вы, должно быть, Инна? – обратился он к молодой женщине, с такими же большими серыми глазами как у Аллы, но со светло-русыми волосами, чуть повыше и пополнее.

– Да – Инна подхватила на руки младшего, ворча что-то про мокрые штанишки.

– Красота! Как называются? – спросила Алла, оторвав лицо от букета.

– Ли-зи… аструм… – замялся Павел, вспоминая название.

– Лизиантус – поправила Инна, которая уже успела вернуться с переодетым малышом на руках.

В прихожую вышла невысокая, ростом с Аллу женщина, не старая, еще, наверное, не пенсионерка, но с прядью седых волос надо лбом. В темной, неопределенного цвета блузе и брюках.

– Мама, это Павел!

– Очень приятно….Светлана Алексеевна… Проходите, Паша… – она с полминуты вглядывалась в него, затем вернулась в комнату. Алла наскоро познакомила его с Марианной и представила его соседке, Татьяне Евгеньевне. Это была ровесница Аллиной мамы, высокая женщина с усталым лицом. «Аллочка мне как племянница» – пояснила она умиленно. Инна, успевшая за это время сбегать в комнату, сообщила, что все готово, мойте руки, пора за стол. Павла усадили на диван слева от Аллы, а справа от нее села Ангелина.

Первый тост, как водится, был за матерью.

– Аллочка, детка… Двадцать лет… давно ли в школу тебя собирали… Давно ли… Ну, в общем, здоровья тебе, счастья, а главное – мудрости…

– Да, Аллочка… мудрости – отозвалась женщина, которую Алла до этого представила ему как соседку. – Береги маму. Мама у тебя – просто золото.

– Спасибо – Алла улыбалась, но Павел уже знал ее настоящую улыбку, и видел, что тост ее совсем не порадовал. Отпив вино, она поставила бокал на салфетку. И снова эта странная задумчивость Она часто моргала, глаза покраснели и от этого радужка, обычно серо-голубая, казалась зелёной. Он незаметно взял ее ладонь и слегка пожал. Инна встала и с нарочитой развязностью подняла бокал.

– Ну, между первой и второй… Алка, за тебя. Ты умница. Третий курс кончаешь! Пол срока, считай, отси… ой, отучилась…

– Ну, не говори гоп… еще сессия впереди. Я как про N. подумаю, мурашки по коже… – затараторила Алла.

– Да уж… – Ангелина склонила свою кукольную головку на плечо подруги.