Правдивые сказки

– Хотела… Хотела, но не смогла. Сказать не смогла и расстаться не захотела. Однако ты слишком любопытен.

– О, ничуть! Я лишь думал, что ты на самом деле была к нему безразлична.

– Я и сама была в этом уверена, – девушка опустила голову. – Потому-то и дала ему такое трудное задание – нарисовать мой необычный портрет. Я, честно говоря, сомневалась в его способностях. Но мне было даже приятно помучить его. А он так верил в свой талант, верил, что у него получится настоящее чудо. Я ему не мешала верить, а про себя думала, что это испытание расставит все на свои места. Трудная работа отрезвит его, а долгая разлука остудит любовный пыл. Как же я ошибалась тогда! Я и не могла предположить, что все так трагически закончится.

Девушка заплакала, Листочек не останавливал ее. Пусть лучше она выплачется, и ей станет легче.

– А вчера… вчера умерла моя мама. Бедная мамочка… – губы девушки дрожали, слова застревали в горле. – Она так долго болела, так мучилась. Я все это время не отходила от нее. А вечером ей стало совсем плохо. Она почувствовала, что умирает и… И открыла мне тайну. Несчастная моя мать, она так боялась, что я не смогу забыть своего возлюбленного и он целиком займет место в моем сердце. И тогда она решила навсегда разлучить нас и подговорила свою дальнюю родственницу (колдунью по призванию) заколдовать его. Та согласилась, и по ее заклинанию он должен был превратиться в старика, дряхлого и безобразного…

– О, да! – воскликнул листок. От возбуждения он чуть не сорвался с руки девушки. – Я все видел, я все слышал, я знаю, знаю об этом заговоре.

Глаза девушки расширились. Она перестала плакать. А листочек взволнованно продолжал…

Он вспомнил, как в тот знаменательный вечер он заметил в глуши парка две необычные фигуры. Это были пожилые женщины, одетые во все темное. У одной был черный платок на голове, а в руках сухая ветка сирени. Обе вели себя как-то странно. Вместо того, чтобы идти прямо по дороге, они зачем-то забегали за кусты, будто прятались или подстерегали кого-то. Листочек так увлекся новым поворотом событий, что не заметил, как вокруг неожиданно стемнело, тяжелые мрачные тучи стеснили небо, а в воздухе запахло надвигающейся грозой.

Меж тем женщины остановились у самого клена, с которого, замирая от волнения, глядел испуганный листок.

– Я так и знала, что она меня не послушает. Дерзкая девчонка! Опять вернулась к этому голодранцу-художнику. Вон ходят, как голубки, обнимаются. Так не бывать же этому, пока я жива!

Так говорила одна из них, ломая в сердцах руки. Другая же, что была в черном платке, смотрела исподлобья в сумрачную даль парка и чего-то монотонно нашептывала.

Листочку стало не по себе.

– Заколдуй его своими чарами, пошли на него порчу, болезнь, телесный изъян… что-нибудь. Верни мне мою дочь.

Старуха в платке продолжала невнятно шептать.

– Отныне и вовеки. Покуда живы черные силы. Покуда миром правит проклятье. Заклинаю!

И опять завораживающий шепот.

– Да что ты там бормочешь? Не томи же, говори! – досадовала подруга.

– Дочь твоя спасена будет. Страшное уродство, старость и близкую смерть ниспошлю я на его голову. И да не пройдет и одного дня и одной ночи, как исполнится пророчество мое!

В это время жуткий гром, подкравшийся вместе с тучами, разразился на все небо. Мрак охватил пространство. В черных глазах колдуньи сверкнули вспышки молний.

– И лишь одно препятствие может погубить заклятие. Это не в моей власти. Есть силы выше…

– Ах! – прервала ее подруга. – Уйдем отсюда и побыстрее. Видишь, они сами бегут сюда.

И обе скрылись в ближайших кустах акации, так и не успев поведать дереву тайну заговора.

– Еле успели! – хором прокричали разгоряченные девушка с молодым человеком, едва ступив под крону клена.

В этот миг небывалый чудовищный ливень обрушился на воспаленную от зноя землю. Огромное небо превратилось вдруг в клокочущий черный океан, извергающий неистовые потоки воды. Все на земле – и деревья, и кусты, и травы – пригнуло под ее бешеным натиском. И началось буйство стихии.

Бедный листок на старом клене затрепетал, задрожал, заплакал, охваченный нахлынувшей страстью, и долго метался и не мог остановиться, повинуясь неумолимым тактам симфонии дождя.

А влюбленные, упоенные друг другом, стоя под защитой дерева, будто не замечали разгулявшейся непогоды и даже не представляли, какая опасность угрожает их счастью. Как далеки они были от окружающего мира! А листочек рвался, рвался с ветки. Он так хотел им помочь, все им рассказать. Тогда еще можно было предотвратить это страшное злодеяние. Но сильна была его связь с деревом, а его слабый голос заглушался шумом неистового ливня.

– Да, – вздохнула девушка, – я ничего не видела и не слышала тогда. Я была слепа и глуха ко всему. А теперь уже слишком поздно, к сожалению. Ничего уже не вернешь…

И листочек услышал от нее окончание этой таинственной истории, которую унесли когда-то прочь ее мать и старая колдунья. Заклятие потеряет силу лишь в том случае, если художник сможет нарисовать себя и свою возлюбленную да так, чтобы на одном и том же полотне она была молода и красива, а он стар и уродлив. И, самое важное, картина должна быть закончена до того, как последний лист упадет с этого дерева. Иначе красота и молодость к художнику уже не вернуться, и будет ждать его скорая смерть.

И вот сегодня с рассветом девушка поспешила сюда, на это скорбное место. И что же она увидела?.. Среди голых холодных деревьев стоит обездоленный клен, старый, одинокий, всеми забытый. Тяжелые дождевые капли слезами стекают по его глубоким морщинам, а тонкие зыбкие ветки беспомощно опускаются вниз под ударами ветра. И единственный уцелевший листок, дрожа от холода и страха, последним срывается с дерева.

– Все погибло, – грустит девушка. – я только тебе одному могу признаться во всем, милый листочек. Я многое поняла. Я была тогда так жестока. Нужна ли мне была его жертва?

Что ж, она получила ее, как и хотела. Точнее, получила свой заказ, точно выполненный и в нужный срок. Получила в свой день рожденья. Но при каких обстоятельствах! Только сейчас она поняла, почему ее портрет передал не он сам, а какой-то старик, весь помятый, потерянный, брошенный…

Но теперь уже поздно, так поздно… Она горько наказана за свои предубеждения, за свою неприступную гордость. Ей стало ясно, что она обманулась. Но обманулась не в нем, а в себе.

– О, если бы он знал, что я совсем другая, знал бы, что я чувствую, что думаю про него. Вот если бы мне хоть на миг увидеть его, прижаться к его щеке… Пусть он стар и некрасив, но ведь в душе-то он не изменился.

Девушка на минуту замолкла. Ей вдруг захотелось представить, каким он стал, на кого похож. И тут внезапно в ней проснулось одно воспоминание. Ведь совсем недавно она приходила, терзаемая муками, сюда в надежде встретить его после долгой разлуки. Только на пустынных аллеях парка никого не было. Лишь какой-то дряхлый старик, весь в лохмотьях, что-то рисовал на холсте… Неужели это он? Она так ясно представила его себе, что невольно содрогнулась.

– О, боже!

Она едва не лишилась чувств, но устояла, собравшись с духом.

– И все же пусть даже таким как бы я хотела увидеть его, покаяться перед ним. Но где он? Что с ним? Я ведь даже адреса его не знаю.

Листочек тоже молчал. Он тоже не знал, где был сейчас этот бедный старый художник.

А тот по-прежнему жил на другом конце города, в глухом грязном квартале, на пятом этаже серого дома с облупившейся штукатуркой. Здесь он снимал тесную комнатушку в большой шумной квартире, наполненной криками маленьких детей, звоном кастрюль и каждодневной руганью соседей.

Сюда он приехал несколько лет назад из другого города, спасаясь от тяжелой жизни в отцовском доме. Жизнь многочисленных домочадцев, среди которых он был старшим ребенком, держалась на вечном страхе перед главой семейства. Приходя усталым с работы домой, хозяин-тиран обычно напивался до одури и принимался придираться ко всему в доме. Дети кидались врассыпную. Больше всех доставалось его жене, кроткой, безмолвной женщине, едва успевавшей разрываться в заботах по хозяйству. Нередко, битая мужем, она запрячется куда-нибудь в угол, чтобы никто не видел ее, и тихо плачется на судьбу. И не дай бог, чтобы кто-нибудь подошел к ней с жалостью – гнев отца был страшнее всего.

А еще доставалось старшему сыну – мечтательному художнику. Отца сильно раздражала в нем неизвестно откуда взявшаяся страсть к живописи.

– Разору! – орал он в неистовстве. – Все разорву! Кому эти мазилки нужны? На завод пойдешь. Работать будешь, работать…

И крепкий красный кулак приближался к лицу измученного юноши.

И однажды молодой человек понял, что больше не выдержит этих угроз и унижений. Сев на поезд, он уехал раз и навсегда, уехал наугад, взяв билет до той станции, до которой просто хватило денег.

Он совершенно не думал, как будет жить один в чужом городе, без заработка, без поддержки, без жилья. Однако, сбросив с себя гнет прежней жизни, он был полон самых радостных видов на будущее. Глубоко убежденный, что его талант проложит ему дорогу к успеху и достатку, он не боялся ничего. Он ясно осознавал свое предназначение, а потом также ясно ощутил разочарование, первое в его новой жизни.

Однако судьба сжалилась над ним, будто и вправду не захотела лишить мир истинного гения. Добрая женщина, торговавшая на привокзальном рынке пирожками, привела растерявшегося путешественника, праздно шлявшегося вдоль путей, в свой старый дом на окраине города, в большую шумную квартиру на пятом этаже. А в залог взяла лишь несколько натюрмортов и обещание уплатить за жилье сразу, как только появятся деньги у нового жильца.

Не сказать, чтобы деньги посыпались на голову юноши, но голодным он почти никогда не сидел и даже раз в неделю мог рассчитывать на тарелку супа с говяжьей костью, «случайно» оставляемую сердобольной хозяйкой. Он брал иногда частные заказы, просиживал днями на центральной площади под солнцем и дождем, рисуя редкие портреты гуляющих горожан, давал уроки детям, настойчиво уверяя родителей, что в размазанных картинках их чад кроятся будущие великие творения.

И мечтал… Мечтал о славе, о признании и о том, наконец, что сумеет найти свое предназначенье и создаст, как бог мирозданье, то единственное истинное чудо искусства, настоящий художественный шедевр, ради которого стоит жить и творить. И люди оценят его и будут благодарить судьбу, что послала им этот дар. Но что это будет за картина и как он будет ее писать, юный художник не представлял совсем. А пока грелся собственными мечтами и считал себя богачом в мире задуманных идей и великих открытий.

Но вот однажды теплым майским вечером он, как обычно, шлялся без дела по городу, погруженный в свои мысли, и набрел на парк. «Странно, – удивился он, – такое живописное место, а я еще ни разу его не видел.»

А дальше все было так, как описали в разговоре кленовый листочек и его новая знакомая в лиловом плаще. Тогда-то художник и влюбился, влюбился безумно, безвозвратно, со всей пылкостью своей впечатлительной натуры. И ему вдруг сразу стали безразличны все его картины, он оставил кисти и краски и мечты о высоком призвании. И верил теперь только в любовь и ею только жил все счастливое время их коротких встреч. Как восторженно, как страстно любовался он всеми совершенствами ее лица, плавными изгибами стройной фигуры, легкой женственной походкой, несущей ее над землей. Он буквально упивался безграничной привлекательностью живого портрета и лучшего счастья себе не желал.