Правдивые сказки

– Что тут удивительного! Прошел ветер, смахнул снег.

– А шел-то он в аккурат прямо по этой самой тропинке. Э-эх, голова!

Мороз Васильевич постучал по своей ледяной голове, и звонкий гул покатился по лесу. Снег посыпался с шапки Холода Ивановича. Он пристально поглядел вдаль. И вправду, вдоль дорожки, по которой они шли, тянулись цепочкой «раздетые» елки и скрывались в лесной чаще.

– Это же он, Холодоша, натворил. Вот проказник! По этой самой тропинке полетел-поскакал, снег посбивал. Но теперь-то от нас не уйдешь. Эй, давай за ним. Лови пострела!

Мороз Васильевич еле удержал ретивого попутчика за полы его длинной шубы.

– Погоди ты, старый. Куда нам за эдаким шустряком угнаться, да и шибко уж поздно. Вот присядем туточки на поляночке. Небось, утро вечера мудренее.

Холод Иванович удрученно вздохнул, махнул широким рукавом и вместе с добрым другом умостился на большой мягкий сугроб под старой елью. Сон не пошел к нему, и под мирный храп своего соседа он предался чудесным воспоминаниям о делах минувших.

Итак, давным-давно, зим тому много назад, а может, и немного, а всего-то несколько, когда оба были еще довольно бодры и лишь начинали стариться, вобщем на самое на Крещение стояли морозы, ох, какие ядреные. Разгулявшиеся вьюги и бураны властвовали тогда на зимушкинских просторах, а бедному населению приходилось прятаться от холода по избам. Даже старикам-холодовикам приходилось туго. У Мороза Васильевича сильно ломило его ледяную спину, а Холод Иванович, все время охая и ахая, натягивал сдуваемую ветром шапку. В ожидании лучших времен они предпочитали отсиживаться в глухом сосновом бору, в расщелине скалы. Холод Иванович, глубже кутаясь в бесчисленные складки шубы, прижимался в надежде согреться к холодном боку товарища, а тот все время поглядывал в небо, пытаясь угадать перемены погоды. Но суровое хмурое небо не сулили никакого потепления ни на Федосью, ни и на Татьянин день.

Но как-то раз жестокая метель успокоилось, тучи все бесследно пропали, и миллионы звезд, больших и малых, украсили ночной небосвод. Вдруг одна из них, самая маленькая и самая яркая, сорвалась с темного купола и, оставив своих золоченых подружек, упала вниз, на землю, да не куда-нибудь, а прямо в зимушкинский пруд. Раздался звонкий треск, будто разбилась сразу дюжина хрустальных плошек. Еще какое-то время звездочка продолжала слабо тлеть на льду, а потом и вовсе погасла.

Первым спохватился Мороз Васильевич. За ним и Холод Иванович, тяжело кряхтя и отдуваясь, поспешил к пруду. Там они увидели свежую прорубь и следы чьих-то маленьких ножек, убегающие в лес.

– Это кто же мог вылезти из ледяной воды и убежать? – недоумевал Холод Иванович.

В тот самый миг они услыхали где-то за кустами звонкий озорной смех.

– Это кто же над нами потешается? – недоумевал Мороз Васильевич.

И оба приятеля пустились по следам неведомого беглеца, но сразу же сбились с пути в ночной мгле, так и ничего и не узнав.

А на пруд уже спешили добропорядочные зимушкинские жители: бабы – с метлами, мужики – с вилами, мальчишки – с рогатками и громким улюлюканьем. Это неслыханное событие многих побудило покинуть теплые дома и выскочить в мороз на улицу, чтобы увидеть своими глазами чудо, а уже на другой день рассказывать о нем соседям, дорисовывая невероятными выдумками и небылицами. Но никто так и не узнал в ту морозную ночь разгадку маленькой звезды. Она так и осталась притчей в устах матушек, в утеху малых ребятишек.

А после этого случилось как-то старикам заночевать возле небольшой деревушки под названием Шаповские Лужки. Там, в пойме реки Зимки, на широких заснеженных заливных лугах, вечными гостями были ветра да метели. И в тот раз тоже сильнейшая вьюга совсем не собиралась униматься. Что делать? Пришлось старикам улечься прямо посреди снежной завирухи. Им ли привыкать к эдакому?

Первым проснулся Холод Иванович, проснулся и стал блаженно потягиваться в ласковых лучах наступившего утра. Он открыл глаза. Вокруг тишина и покой, никакого ветра, на зимнем небе радостно светит солнце. Старик сладко зевнул, но так и остался сидеть с раскрытым ртом: перед ним всего в двух шагах стоял маленький озорного вида мальчишка в легком голубом кафтанчике, стоял и насмешливо улыбался ему. Не успел тот о чем-нибудь подумать, как внушительного размера снежный ком залетел ему прямо в раскрытый рот.

– Ха-ха-ха! – послышалось вслед за этим, и суровым ледяным ветром повеяло на Холода Ивановича и разбудило Мороза Васильевича.

Однако проделки маленького озорника еще не закончились. Он начал отчаянно хлопать в свои белые звонкие ладошки, и налетевшая внезапно вьюга тут же запорошила всю округу. В снежном мареве ничего не было видно. Громко чихали и с трудом отдувались несчастные старики, а когда вихрь стих, увидали, что лежат беспомощно на большом сугробе и встать не могут. Зато мальчишка-шалунишка скачет вокруг них да, знай себе, заливается смехом.

– Ты кто такой есть? – недовольно спросил Холод Иванович и пригрозил ему снежной рукавицей.

– Холодоша! – звонко ответил тот и все продолжал смеяться.

– А откуда ты взялся такой-растакой? – с любопытством поинтересовался Мороз Васильевич.

– С неба! – задорно восклицает мальчишка, но старики лишь хмурили брови да качали сердито головами.

– Я из звездочки родился,
В ветерок я обратился.
Не плохой я, а хороший
И зовуся Холодошей, —

выпалил он разом.

Тут уж и холодные стариковские сердца размякли, на строгих лицах заиграла улыбка.

– Так ты, стало быть, из той самой крещенской звезды рожденный, что в пруд упала?

Мальчишка радостно закивал.

– Да уж… Чудесно рожденный, ты и есть мастер на чудеса всякие: вьюгу веять да ветер нагонять.

Мороз Васильевич все сидел в задумчивости, разглаживая свою ледяную бороду. А Холод Иванович так и оставался с открытым от удивления ртом.

– А давайте дружить! – радостно предложил Холодоша.

Старики переглянулись и, не сговариваясь, оба протянули ему свои большие холодные руки. Так и сошлись-сдружились они с маленьким озорником и стали почитать его навроде внука и своего подмастерья в их трудном холодецком ремесле. Бывало, не хватит Холоду Ивановичу по его стариковской нерасторопности силы замести снега на высокую сосну или березу, он и попросит:

– Холодоша, похлопай в ладоши.

И легкий шаловливый ветерок под звонкое хлопанье маленьких ладошек поднимается снежной лавиной выше деревьев и осыпает серебристыми искрами все-все вокруг.

– Холодоша, похлопай в ладоши, – скажет Мороз Васильевич.

И ледяной ветер налетает на малый ручеек или реку и затягивает прочным мостом – ступай, не упадешь.

– Ты нас, милый, слушай, мы худому не научим, – увещевали старики. – Ты зазря-попусту не метель, снега ненароком не поднимай, дороги не ледени. И силу-то, слышь, силу береги.

Однако стариковские премудрости не очень-то приживались в сердце маленького баловника. Он все больше любил поиграть да поозорничать, чем делом заняться. Потехи ради хлопал в свои чудесные ладоши и засыпал снегом все подряд: то лисью нору, то расчищенную санную дорогу, то стог сена, то погреб во дворе доброго селянина. А раз заледенил прорубь на речке, где бабы белье полоскали. И те причитали потом весь день, посылая всякие напасти на голову шалуна.

А тому все с рук сходило. И долго не могли Холод Ивановичем с Морозом Васильевичем сердиться на маленького проказника то ли потому, что по своей душевной природе добрыми были, то ли потому, что понимали – не обойтись им теперь без Холодошиной помощи, то ли потому, что звонкий, полный радости смех подкупал их ледяные сердца.

Так или иначе, а год шел за годом, зима за зимою, старики старели, а Холодоша рос, но не делался ни взрослее, ни серьезнее.

И вот в рождественские праздники близ романовской усадьбы и бедокурил он в самый раз. Проснувшись поздним утром, уставшие, измотанные старики к своему ужасу обнаружили, что сидят по пояс в снегу, а их сугроб превратился за ночь в огромную снежную гору. Было ясно, чьих это рук дело. Лицо Холода Ивановича нахмурилось, а у Мороза Васильевича крепко сжались ледяные кулаки.

– Ха-ха-ха! – услышали они над головой звонкое заливистое эхо. И по макушкам деревьев поскакал мальчик в голубом кафтанчике.

– Холодоша, ты куда? Не убегай, мы все простим!

А того уж и след простыл. Маленького озорника трудно было удержать подле себя мирным старикам. Его непрестанно тянуло в другую сторону – к ребятам, в Зимушкино, туда, где веселые шумные игры, крутые горки, снежные бабы и громкий мальчишеский смех.

Как-то дело было на Афанасия. С утра стоял добрый мороз. На улицах ни души. Даже собаки попрятались – не лают, петухи на заборы не садятся – зарю не кричат, волк из логова не вылезет – стужу пережидает. И лишь к полудню погода разгулялась: небо повеселело, над Зимушкиным выглянуло яркое солнышко, позвало ребятишек на прогулку. Но мороз не отступал.

Акулина, Ванькина мать, затеяла было еще с утра стряпню – хлеба напечь, хватилась, а воды-то не натаскала. Думала мужа своего Федора послать, да тот в кузне пропал на весь день. Так оттуда веселый перестук и слышится. Пошла Акулина в горницу – покликать кого из ребят, а там и вовсе ни кого нет. Будто мор какой напал. Женщина перекрестилась на образа да и стала присматриваться повнимательнее. Глядь, а детишки ее кто на полатях, кто под лавку залез, кто в углу втихаря спрятался – рогожею прикрылся.

Учинила тогда мать строгий допрос детям, что, мол, это за безобразия такие. Дети в слезы. Это Ванька старшой напужал всех. Он, дескать, увидал за печкой домового. Те глянули – впрямь, из темноты угла высовывается огромная голова с зеленой бородой.

Однако Акулина не шибко-то поверила и пошла сама посмотреть, что к чему.