холодильника. На ее взгляд я сильно истощала. Наверняка без ее чуткого
руководства ела на тройку. Она не унимается, пока ей не удается запихнуть
в меня два жирных бутерброда с колбасой и творожный сырок. Потом
насильственное кормление переходит в допрос с пристрастием.
– Мама, я устала! Я пол дня в дороге! – призываю к ее человечности я.
– Из Парижа вроде не так долго лететь, – цепляется прозорливая
родительница.
Она видит, что взъерошенная дочь вернулась явно не из деловой поездки. С
одной стороны ей хочется узнать истинное положение дел, с другой она
боится услышать чтото нелицеприятное. Потому не спрашивает напрямую,
а ждет, расколюсь ли я. Я не колюсь. Утомленное воображение работает
плохо, и я, будучи не в состоянии правдоподобно врать, переношу пресс
конференцию на завтра. Мама нехотя соглашается. Я ухожу к себе и, едва
успев забраться под одеяло, скатываюсь в сон. Мне снится документальный
фильм, в котором все роли перевернуты. Лорана играет маньяк. Это его
рыхлое тело и гнилую ухмылку я с томлением разглядываю на своем
мониторе, польщенная вниманием такого мужичищи. На пляже в
Монпеллье после неутешительной беседы с идеальным маньяком мне
встречается Лоран. Его красивая физиономия вызывает у меня
глубочайшее отвращение. Я старательно избегаю его. Позже, обнаруживается, что все это время за мной следит опасный уголовник
Седрик, потерявший в тюрьме левый глаз. В конце этой монументальной
картины Лоран спасает меня от Седрика, маньяк умоляет меня выйти за
него. Но я выбираю Ленкиного Пьера, и мы с ним кружимся по залу под
Джо Дассена.
Проснувшись на утро, я решаю, что мозгам, показавшим мне весь этот бред, должно быть стыдно.
Мама подает мне на завтрак овсянку. После однообразных круассанов это
знакомое блюдо кажется экзотикой.
– Вчера Антон опять звонил, – как бы между прочим замечает мама, – Не
перезвонишь?
– Зачем?
– У тебя ктото завелся?
– Мама, заводятся паразиты в желудке. Что за выражение, – морщусь я, проглатывая очередную ложку каши, – Хуже только фраза «ты когото
подцепила?» Как болезнь какуюто.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – сердится она.
– Нет, не завелся, нет не подцепила. Здорова как корова.
– Юродствуй, юродствуй, передразнивай мать. Тридцатник уже не за
плечами, а все строит из себя принцессу на горошине. Я бы на твоем месте
перезвонила Антону.
– А ты уверена, что он звонил? – сомневаюсь я, проигнорировав обидную
подколку, – Может, ты просто хочешь, чтобы я наладила с ним отношения, и придумываешь эти мифические звонки?
По маминому выражению лица я вижу, что попала в яблочко.
– Конечно, звонил, – неубедительно утверждает она, отвернувшись.
Я подхожу к ней и обнимаю за плечи.
– Мам, не переживай ты за меня так. Все будет хорошо.
– Угу, хорошо, – недоверчиво всхлипывает она, – времято идет. У меня
хоть ты была. Может, Марин, хоть ребеночка родим, пока не поздно?
– Мы что ли с тобой родим? Перестань, мама, в Европе женщины вообще
раньше тридцати пяти замуж не выходят. Так что лет пять у меня еще есть
в запасе.
– Ну, да, конечно, – расстроено бормочет мама, – У насто не Европа.