Погрешность

Никольская накрыла рот ладонью, но писк уже успел сорваться с ее губ. Кажется, у нее была истерика. Нет, у нее были и есть друзья геи, но Макс, он же хотел на ней жениться. То есть он за ее счет хотел прикрыть свою ориентацию перед обществом. Нормально, получается.

– Ульяна?

– Она самая. Объяснишься?

– Ульян, я хотел тебе сказать, просто…

– Просто – что? Ты мне нафиг предложение делал?

– Ты делал ей предложение? – паренек, который пришел сюда с Максом, встрепенулся. – Максим…

– То есть он не в курсе, что ты хотел жениться, а я не в курсе, что ты гей… Нормально, получается.

– Ульян, все сложнее, ты знаешь моего отца, если он…

– Не продолжай, я догадываюсь, что будет.

Несостоявшийся свекор Никольской был военным. Именно таким, как в анекдотах, твердолобым и узкомыслящим. Он бы точно не понял своего сына, да и не поймет никогда.

– Прости меня. Я думал, что смогу, но кажется, что-то пошло не так.

– То есть все это время ты был не в Европе?

Максим отрицательно покачал головой.

– Хорошо. Вообще, я хотела тебе сказать, что свадьбы не будет.

– Ульян, нет, не нужно рубить с плеча, ты не понимаешь…

– У меня есть любимый мужчина, Максим, и я уже давно хотела от тебя уйти. А в свете увиденного это не будет предательством.

Никольская круто развернулась на пятках и пошагала в зал. Макс перехватил ее запястье, не давая уйти.

– Подожди, мне нужна эта свадьба, пойми…

– Понять что? Ты посмотри на него, – кивнула в сторону ошарашенного парня, с которым Макс только что держался за руки, – мне кажется, он в большем ахере, чем я. Что значит понять? Я не собираюсь выходить за тебя замуж.

– Уля, это будет фиктивный брак.

– Да Громов тебе голову отломит за этот брак.

– Громов? Ты и Громов?

Когда-то Никольская имела глупость рассказать Максу про Степу и то, как он с ней поступил.

– А твоя мать в курсе, что ты с ним?

– Не приплетай сюда мою маму.

– А если она узнает?

– А если я расскажу всем, что ты гей?

– Тебе никто не поверит. Ты выйдешь за меня замуж, поняла? Иначе я расскажу все Олесе Георгиевне, и ты можешь забыть о своем Громове. Она не даст вам жизни.

– Посмотрим!

Улька вырвала руки и широким шагом вернулась к Лизке.

– Пошли отсюда. Сейчас такое расскажу, офигеешь. Козел, блин.

Лиза быстренько пошагала за ней следом, с удивлением слушая эту занимательную историю.

– Да уж. И что? Думаешь, он сдаст тебя матери?

– Не знаю. Не очень бы хотелось, – Никольская перетягивает ленты на пуантах, сидя на полу в зале. – Так, через полчаса начало.

– Да, я что-то волнуюсь.

– Не переживай, – Уля улыбается, а когда подруга отворачивается, морщится от пронзающей затылок боли. Прикладывает ладонь к голове, пытаясь успокоиться. Нужно выпить обезболивающее, должно же помочь?

Первый акт проходит хорошо. Можно сказать, спокойно. Никольская солирует, находясь большое количество времени на сцене. В антракте запирается в гримерке, чувствуя недомогание и разрывающую боль в черепной коробке, отчетливо слыша удары своего сердца. Нужно перетерпеть, немного. Ее тошнит, хочется лезть на стены, но она должна перетерпеть. Все скоро закончится, главное – выдержать до конца.

Сухой воздух сдавливает легкие, в какой-то момент она понимает, что сделать полный вдох невероятно сложно. Вновь закидывается таблетками, слышит звонок. Лизка попадется ей навстречу в коридоре.

– С тобой все хорошо? Ты ужасно выглядишь.

– Нормально, – Ульяна выдавливает улыбку, а самой хочется лечь, свернуться клубочком и лежать, лежать.

На сцене вновь музыка, все кружит, кружит, на какие-то доли секунд она перестает понимать, где находится и что вообще происходит. Ульяна улыбается, на горизонте ее партия. После нее она сможет уйти со сцены. Движения получаются немного грязными, она это знает, видит себя со стороны и испытывает чувство омерзения. Сознание ловко играет с ней в игры разума.

Последний амплитудный прыжок с раскрытием ног в шпагате, и какие-то невероятные эмоции, словно сейчас она совершила что-то непостижимое. Аплодисменты зала, улыбка, исчезновение. Ульяна попадает за кулисы в мареве боли. Плотно прижимается спиной к стене, оседая к полу. Ее тошнит, еще немного, и она выплюнет все внутренности. Ее состояние не остается незамеченным, балетмейстер помогает ей подняться, что-то говорит, но она слышит только, как ее кровь шумит в артериях и как сердце гоняет алую жидкость по телу.

Никольская не выходит на поклон, просто не может, адская физическая нагрузка трансформировалась в тотальное бессилие. Ей плохо, очень и очень плохо. Мама, которая была в зале, сидела в первом ряду, ловит ее у центрального входа, бледную и растерянную.

– Ты такая умни… – Олеся Георгиевна замирает, внимательно смотрит на дочь. – С тобой все хорошо?

– Более чем, – Ульяна, еле передвигая ногами, садится в такси, целуя мать в щеку напоследок. – Я сегодня останусь у Лизы, – уточняет вялым голосом.

Как только машина срывается с места, Улька достает из рюкзака телефон. Там больше десяти пропущенных от Громова. Крепче стискивает мобильный и просит таксиста изменить маршрут.

Оказавшись у клиники, где работает Степа, выползает из машины, медленно поднимается по ступенькам, интересуясь на рецепции, свободен ли Степан. Рыжеволосая девушка сообщает, что у него операция, уточняя, что у нему только по предварительной записи. Никольская не реагирует на ее слова и усаживается на синий диван в холле. Ждет. Честно говоря, сама не знает, чего ждет.

Степа появляется не скоро. Между делом подходит к рецепции, что-то спрашивает, ее, кажется, не замечает. Администраторша сама указывает ему на Ульку. Громов хмурится, смотрит на нее пристально, с хорошо скрываемой внутри злобой.

Затащив ее в свой кабинет, усаживает в кресло.

– Где ты была? Как из дома вышла?