Погрешность

– Степа, – Улька склонила голову вбок, улыбка стала еще мягче, взгляд теплее, в нем вспыхнуло обожание и любовь.

Демьян встал со стула, пожал Степану руку и как-то незаметно для всех покинул палату.

– Привет, – Громов целует Ульяну в губы и садится рядом, – готова?

– Да.

Никольская быстро кивает, а после закусывает нижнюю губу. Ее язык проходится по оказавшейся во рту коже, а зубы сжимают ее чуть сильнее. Девушка нервничает. Сегодня у нее состоится первое занятие в зале. Ей придется встать, с помощью и под прицелом нескольких пар прикованных к ней глаз. В данной ситуации одна мысль об этом казалась пугающей, а поверить в то, что она сможет… было нереально. Плюс после операции прошло не так много времени, и это ее настораживало. Конечно, ей не хотелось лежать прикованной к постели полгода, но и оказаться сейчас в зале, осознавая, что ей практически заново нужно учиться ходить… Пока это просто не укладывалось в ее голове.

Конечно, на протяжении того времени, что она здесь находится, врачи постоянно с ней занимаются, возвращают чувствительность. И пока, она достигла своего предела в виде сгибания ног в коленях.

– Ты сможешь.

– Я смогу, – девушка втягивает в себя чуть больше воздуха и обвивает крепкую шею Степана руками.

Он оперативно пересаживает ее в кресло. Ульяна кривится, потому что за все те месяцы, что она здесь, ее мозг отказывается воспринимать эту штуку нормально. Когда она в коляске, все ее чувства обострены до предела, а отвращение к себе достигает своего эмоционального пика. Слезы, они наворачивается на глаза, и, она перестает видеть коридор, он длинный, простилается прямо перед ней, но она различает лишь какие-то силуэты, блики ламп. Ей хочется зажать уши, слишком шумно, вокруг так много людей, и на нее все смотрят. Ей кажется, что они смотрят.

На плечо ложится тяжелая ладонь, и Ульяна крепко стискивает ее своими дрожащими пальцами.

Когда они оказываются в зале, то девичий взгляд сразу находит перекладину. Она крепче сжимает ручки кресла, упирается в них ладонями, чувствуя, как сильно напрягаются ее мышцы.

А дальше, дальше она ощущает боль и тяжесть. Она стоит на своих ногах, держится за эти чертовы перекладины, а по ее лбу то и дело скатываются капли пота. Она вымокла насквозь, одежда стала влажной, руки занемели, ощущение, словно она никогда больше не сможет разогнуть пальцы.

Нейрохирург стоит за ее спиной, как и Громов, в зале много зеркал. Все это помещение усыпано только ими. Все стены.

– Ты можешь выставить ногу вперед, – врач говорит на английском.

– Я не могу.

– Можешь. Делай.

Никольская улыбается от отчаяния. Так легко сказать «делай», сказать и стоять позади, смотреть. Смотреть на то, как она здесь мучается. В этот момент она начинает злиться, и на Громова тоже, ведь он как статуя, стоит там, даже не шевелится, не говорит, просто смотрит на ее мучения.

Выругавшись, Ульяна закрывает глаза и вытягивает ногу вперед, по крайней мере дает своему мозгу такую команду. Она уверена, что ничего не произошло, а когда смотрит на носок своей ножки, по ее щекам начинают катиться слезы.

– Ты видишь? – спрашивает у Степы, заглядывая в его глаза через отражение в зеркале. – Видишь?

Улька растерянно раскрывает рот, часто моргает. У нее шок.

– Теперь другую ногу, – команды врача звучат жестко, иногда ей кажется, что он пришел сюда, чтобы над ней поиздеваться, – у тебя сильные руки, ты выдерживаешь свой вес отлично. И хорошо стоишь, крепко. Шагай, – поясняет ей, огибая параллельные друг другу перекладины.

Циммерманн внимательно наблюдает за каждым ее движением, кивает, когда она делает шаг, а после еще.

– Отлично. Ты большая молодец, четыре занятия, и мы переходим на костыли.

– Что? Нет, я…

– На сегодня занятие окончено. Приготовься, завтра мы будем заниматься втрое дольше, – с этими словами он выходит из помещения.

Громов делает несколько шагов к Ульяне, обхватывая ее талию ладонями. Она облокачивается на его спину, наконец-то расслабляя руки, на которых уже выступили вены, они вздулись и кажутся инородными.

– Ты справилась, я же говорил.

– Я очень хочу есть.

– Что тебе принести?

– Пиццу.

– Хорошо, – Степина ладонь накрывает Ульянину грудь, а губы касаются влажной шеи, – вернемся в палату, и я отыщу тебе пиццу.

– Как добытчик мамонта?

– Как он самый.

Через двадцать минут Никольская оказывается одна. Громов уходит встречать курьера, и, пока его нет, девушка гипнотизирует свои ноги. Смотрит, смотрит, понимая, что сегодня, сейчас совершила что-то невероятное. Кажется, она никогда так ничему не радовалась.

Следующий месяц Ульяна находится в клинике, реабилитация протекает более чем успешно. Они возвращаются в Питер в середине декабря, без коляски. Никольская может передвигаться на костылях, еще, конечно, достаточно неуклюже и медленно, но ее характер просто не позволяет ей сесть обратно в кресло.

Мама встречает их накрытым столом. Никольская уже и забыла, когда родительница делала праздник в ее честь. Может, это было ее десятилетие? Торт, банты, гости, а вечером жуткий скандал, потому что Ульяна порвала платье. Красивое, розовое, с длинной пышной юбкой, вот ей-то она тогда и зацепилась за куст малины в саду.

– Наконец-то, мы вас так ждали, – Громова, мать Степана, расцеловывает Улькины щеки, женщина излучает свою радость, нежность, – ты невероятно выглядишь. Такая свеженькая.

– Спасибо, – девушка краснеет, потирая нос.

– Проходите к столу, – хозяйка дома появляется неожиданно, смотрит на дочь, после переводит взгляд к Громову, – мы вас и правда заждались.

– Привет, – Ульяна улыбается маме немного натянуто, она не планировала застолья с чужими людьми, которых сейчас видит. В гостиной мельтешат материнские подруги, а еще она зачем-то позвала балетмейстера, Ульяниного балетмейстера.

Все это вгоняет девочку в тоску, она не знает, куда себя деть, как себя вести. Что мама захотела ей доказать? Зачем устроила это шоу? Она так боялась, что ее дочь не встанет, что теперь готова рассказать об Улькиной победе всему миру? Но она не учла главного – мнения своей дочери.

Пока Ульяна борется с эмоциями, Степа крепко сжимает ее руку, подбадривает. Улька уже давно привыкла, что Степа немногословен, и, если честно, в какой-то момент ей это начало очень импонировать. Он не говорит о глупостях, но всегда дает высказаться ей. Слушает, умеет слышать и, самое главное, понимать. Он понимает ее, чувствует на каком-то неземном уровне. Раньше она думала, что такая связь может быть только между родственниками, как у них с братом, а теперь, теперь знает, что это не так.

Громов – ее человек, настоящий, правильный, принципиальный, он помогает ей справиться с такой сложной жизнью, поддерживает и никогда в ней не сомневается. Думая об этом, Ульяна ловит себя на мысли, что если бы в ее детстве у нее была такая колоссальная поддержка и вера, все могло бы быть по-другому…

– Ты не устала? – Степа склоняется к ней, понижает голос. – Если хочешь, мы можем уехать ко мне, в дом.

– Это будет некрасиво. Нужно немного посидеть.

Степа кивает и отодвигает для нее стул в гостиной, забирает костыли.

Отец сидит во главе, он смотрит на дочь, понимая ее состояние и чувства, он уговаривал Олесю не приглашать лишних людей, но когда его жена кого слушала? Она устроила грандиозный скандал и все равно сделала по-своему.

– Пап, – Улька немного подается в сторону отца, она сидит недалеко от него.

– Что?

– Я, наверное, лучше буду жить у Степы, – переводит взгляд на мать, – мне так спокойнее, и вам проблем меньше.