Рассказы, воспоминания, очерки

– Это первый этап. Из Александровича в Срулевича…

Глаза Новикова наполнились слезами.

– А третий этап – возвращение в еврейство, практически, убийство талантливого русского юноши, будет стоить…

И тогда Сруль Лейбович, согласно древней еврейской традиции, рассмеялся.

– И никакие из этапов, конечно, нельзя объединить? – успокоившись, спросил он.

– Нет! – радостно ответил майор. – Перестройка на дворе!

А через год после описываемых событий я вертел в руках письмо из Америки, не сразу сообразив, кто это такой Питер Новак, чьи имя и фамилия были так красиво выведены на обратной стороне конверта…

И сочинилось:

Привычные швыряя стулья,
Из щелей, окон, и дверей,
Из Александров снова в Срули
Бежит восторженный еврей…

Эсфирь Львовна

1

Эту фантастическую историю об «убийстве» Сталина Семён слышал непосредственно от «убийцы», так что, никаких оснований для сомнений в правдивости услышанного у него не было. У Сёмы вообще был счастливый характер – он верил почти всему, что ему рассказывали. Именно поэтому с лица его не исчезало выражение изумления.

Но всё по порядку…

…Утро 13 января 1953 года было солнечным и морозным. Дядя Коля, родной брат Сёминой мамы, у которого они тогда жили, весело мурлыча себе под нос, пошел за газетой, вытащил её из почтового ящика и вдруг затих, да так страшно, что мама с криком «Коля, что случилось?» выскочила в коридор и тоже затихла… А Сёма подумал, что пришла телеграмма о чудесном возвращении погибшего в войну отца. Он часто фантазировал на эту тему. Оказывалось, что отец вернулся со специального задания. Во всех видениях отец был без определенного лица, ибо Сёма не помнил его, погиб он в сорок первом, когда Сёме было только два года.

И он тоже бросился в коридор и увидел бледных, испуганных, маленьких маму и дядю Колю, впившихся глазами в газету «Правда».

– Я не пущу его в школу! – в тоске прошептала мама.

– Этим ты сделаешь ему только хуже.

– Его изобьют!

Они увидели Сёму, хотели отвести газету в сторону, но он успел вцепиться в нее и прочел: «Арест группы врачей—вредителей. Некоторое время тому назад органами Государственной безопасности…» Дядя Коля неожиданно отпустил газету, и перед Сёмой замелькали еврейские фамилии… одна за другой… одна за другой…

Ему было тогда 14 лет. Хороший советский мальчик. Писал стихи. Один из них, посвященный Сталину, был напечатан даже в «Пионерской правде» и посему целый месяц украшал школьную стенгазету. И Сёма был уверен, что этот стих защитит его сегодня, в день 13 января 1953 года, что этот стих – безусловное доказательство его лояльности великой Родине и её Кормчему.

Но ладони были мокрыми от страха.

Класс начинал свой обычный день. Гремели крышки парт, хлопали двери, кто—то кричал, кто—то свистел… Через весь класс пролетел изжеванный портфель, потом обратно – привычный предзвонковый гул, и только один раз Сёма поймал обращенный на него злобно—насмешливый взгляд.

Сёма тоже изображал из себя беснующегося семиклассника, но озноб не отпускал… Он видел, как пытался вжаться в парту крошечный Лёвочка Гинзбург, как белый—белый, неподвижно сидел несгибаемый и оттого ненавидимый шпаной Витя Перельман… Их было трое в этом классе.

Сёма сразу же ощутил, что этот утренний бедлам совсем не такой, как обычно – были в нем не присущие ему ранее истеричность, предвкушение, затаённая, с великим нетерпением ждущая своей минуты вырваться наружу злобная радость. И он вдруг с ужасом понял, в чем дело: первым уроком была история, которую вела Эсфирь Львовна, маленькая, черноволосая, еще молодая женщина с прекрасными глазами и перебитым носом. Ученики побаивались ее – Эсфирь была беспощадна в оценках, остроумна и не боялась даже Антонова, вечного второгодника, державшего в страхе весь класс…

Звонок на урок почему—то не прозвенел, а прохрипел. Класс мгновенно затих и горящим взглядом впился в дверь. Первой в ней появилась классная руководительница, учительница русского языка и литературы Лидия Николаевна, молодая, энергичная, ногастая женщина, общая любимица, прекрасно знавшая свою женскую власть над прыщавыми от бушующих соков подростками. За ней вошла Эсфирь Львовна…

И поплыл над классом низкий, волнующий голос Лидии Николаевны:

– Я уверена, что вы все слышали о разоблаченной банде врачей—вредителей. В этой банде есть лица еврейской национальности. Но это вовсе не значит, что остальные лица еврейской национальности в ответе за предателей. Союз национальностей нерушим, и никому не будет позволено посягнуть на него!

Национальность… национальность… национальность… Сёма и не знал, какое это змеиное, ядовитое слово…

– Всем ясно?!

– Всееем!

Победно помахивая задом, Лидия Николаевна вышла. Эсфирь Львовна, спокойно оглядев класс, вытащила из сумки свою маленькую указку, затем журнал, раскрыла его и, опустив глаза, произнесла:

– Вам было задано…

– А расскажите, пожалуйста, нам про убийц в белых халатах! – голос маленького патриота был вежлив, и в тоне сквозила искренняя жажда знаний.

– Итак, вам было задано…

По классу прошел недовольный ропот.

– Держи карман шире – расскажет она.

– А если я не успел прочитать газету?

– То—то моя прабабушка никак не выйдет из больницы…

Судя по взрыву хохота, ничего более остроумного 7А класс школы номер 123 Советского района города Москвы никогда не слышал. Какой там хохот – визжала, лаяла, давилась свора собак, наконецто загнавшая своего зверя.

Сёма первый раз видел беспощадную на язык Эсфирь Львовну, фронтовичку, такой жалкой, беспомощной. Коротко всхлипнув, она швырнула в сумку журнал и указку и выбежала из класса.

И три еврейчика решили, что настал их черед. Может, так бы оно и случилось, но Лидия Николаевна, словно почуяв беду, быстрокрылым ангелом влетела в орущий класс.

– Итак, – ворожил ее изумительный голос, – Чацкий и Молчалин, борец и приспособленец…

Школьный день покатился по заведенному порядку. Стучал указкой по доске угрюмый физик, орала географичка, учитель математики – поговаривали, что он еврей, но твёрдых доказательств тому не было – неожиданно устроил классу тяжеленую контрольную, потом немецкий… Ненарушаемость порядка, непонятное отсутствие интереса учителей к произошедшему несколько охладили пыл юных патриотов, и на переменах никто евреев не трогал. Но когда заканчивался последний урок, который вновь вела Лидия Николаевна, Сёма получил записку: «После уроков стыкнёмся. И не вздумай смотаться, сука!»

Сёма обмер. Ну, конечно, это был Стручок, маленький, плюгавый, подлейший малый, безнаказанно вытворявший всё, что рождалось его гнусной, изощренной фантазией. Безнаказанно, ибо находился под особым покровительством самого Антонова.

Это жаркое, жадное «сука» повергло Сёму в такой ужас, что он… заплакал, да, да, заплакал прямо на уроке, заплакал от страха, от усталости, от обиды, от жуткого напряжения этого проклятого дня… Заплакал, может быть, в глубине сердца уповая на снисхождение к нему Антонова, которого он не раз выручал во время диктантов и классных изложений. Сёма с надеждой глянул на него – увы, на каменной, сытой роже было лишь подобие усмешки.

И, как всегда, на помощь пришла любимая «училка» Лидия Николаевна:

– Семён, забирай вещи – и домой! Я вижу, ты заболел. И быстро, не мешай мне вести урок!

…О, великая, самая красивая на свете училка!..