Защитники прошлого

"Находится", мысленно поправил его я. Мне уже следовало настраиваться на заброску и пора было рассуждать так, как будто я уже "внизу".

– Наверное, Эберхард именно это имел ввиду.

– Винница или Ница, но так близко я его не пущу – заявила Аня.

Вот они, парадоксы времени… Жена моряка мечтает, чтобы он отправился в каботажное плавание, если, разумеется, она любящая жена. Жена космонавта мечтает о низкой орбите для него. Жена шахтера надеется на не слишком глубокую выработку. А вот моей любимой спокойней, когда я спускаюсь на пару тысяч лет вниз и чем дальше, тем спокойней, хотя я и не рвусь в каменный век. Она убеждена, что тем ниже я ухожу, тем легче меня вытягивать. Как она пришла к такому вывода, остается загадкой даже для Рои, но я подкоркой чувствую ее правоту.

Эйтан молчал, я тоже, и тогда она присела на краешек стула и беспомощно пролепетала:

– Как же он там будет совсем один? И война кругом…

…Когда Аня появилась в нашем мире и начала узнавать его реалии, мне предстояло заполнить десять веков истории, которые она пропустила. Откровенно говоря, я побаивался… Конечно, во все века проливалось немало крови, но орудия убийства изменились. В ее времена сражались мечами, копьями, а то и дубинами. А тут тебе и пушки, и пулеметы, и авиабомбы да ракеты, в том числе и с термоядерной боеголовкой. Количество жертв в теперешних войнах уже исчислялось миллионами, а разрушенные города не были чем-то необычным. Но, вроде бы, обошлось. Нельзя сказать, конечно, что кинокадры мировых войн она просмотрела совсем уж спокойно. Были и расширенные в испуге глаза, были и побелевшие костяшки пальцев на подлокотнике кресла, были и слезы. Но шока не было. Она заметила мое волнение и тихо сказала: "Война была омерзительной всегда, изменились лишь средства". Потом она подумала и добавила: "Зато теперь можно не видеть глаза человека, которого ты убиваешь…" Я вспомнил убитых мною на средневековой киевщине соловьевцев и свои ощущения после этого Не знаю, было бы мне легче, если бы я видел их только в прицел винтовки? В общем, Аня неплохо представляла себе Вторую Мировую.

– Я пойду вместе с Арье – заявил вдруг Янике-младший.

Это прозвучало настолько неожиданно, что у нас отнялся дар речи. Первым опомнился Эйтан.

– Это очень опасно – осторожно сказал он – Как вы планируете вернуться?

– Так же как и Арье – удивленно сказал Карстен – Он же возвращается.

– А вы знаете, как именно он возвращается? – спросил Эйтан.

Этого не знал никто за пределами нашей лаборатории и не только из-за завесы секретности. Я подозреваю, что даже Рои, при всей своей болтливости, не решится озвучить идею Л-энергии, справедливо опасаясь насмешек ученого сообщества. По его утверждению, физики были еще консервативнее лингвистов.

– Вы не сможете вернуться так, как Арье – категорически заявил Эйтан – Скорее всего, вы не сможете вернуться совсем.

Австриец задумался.

– Я все равно должен пойти – решительно сказал он – Арье пропадет там один без знания немецкого и без знания реалий того времени.

Что-то еще явно было недосказано. И мы с Аней и Эйтан это почувствовали и вопросительно уставились на Янике. Он смущенно пожал плечами.

– Ну… Как вам сказать… – промямлил он и закончил неуверенно – Наверное, это мой долг, что ли? Как историка и… как немца.

Похоже было, что он стесняется пафоса этих слов. Так вот оно что! Пресловутое чувство вины! Нашему поколению это уже не знакомо, а ведь еще моя мама вздрагивала при слове "немец" и ее сверстники играли в "наших и немцев". Прошу заметить, не "фашистов", а именно "немцев". Мы не стали напоминать ему, что он не совсем немец, даже совсем не немец: наверное это было сейчас неважно. Аня подошла и молча поцеловала его в щеку, заставив покраснеть. А меня легонько, совсем почти незаметно, кольнула ревность. И только тут я сообразил, что австриец говорит на иврите. Это был тот еще иврит, с жутким акцентом и с коверканием слов всюду где это только возможно. Но все же это был вполне понятный иврит, а жуткими акцентами в нашей стране трудно кого-то напугать. Мы с Аней недоуменно уставились на него. Австриец пожал плечами:

– Я около года прожил в кибуце Алоним как волонтер: собирал авокадо и работал в курятнике. А что, я так плохо говорю на вашем языке?

– Нет, вовсе неплохо – машинально ответил я, думая о другом.

По моему, Эйтан втайне наслаждался моей растерянностью.

– Все, на сегодня хватит – сказал он – Вам нужно еще готовиться к заброске.

При слове "заброска", Анюта, которую я обнимал за талию, заметно вздрогнула.

– Вы поедете через Тель-Авив? – спросил Янике – Можете меня подбросить?

Я кивнул. Этот историк сумел меня заинтриговать, хотя я и не смог бы объяснить, что такого таинственного в том, что немец или австриец был волонтером в кибуце или в том, что историк рвется в изучаемое им прошлое. И все же было во всем этом нечто загадочное. По крайней мере так мне подсказывало предчувствие, а своим предчувствиям я привык доверять.

…Оранжевое "Пежо" мы оставили в Явне и ехали сейчас втроем в моем верном "Хендае". Ашдодское шоссе в сторону севера было полупустым по случаю раннего субботнего часа: семьи с детьми еще не начали возвращаться домой из загородных прогулок. Даже на огромной развязке Ганот не было обычных пробок.

– Тебе куда? – спросил я Карстена.

– У меня встреча в Яффо – ответил он и, после некоторого колебания, предложил – Хотите со мной?

– А это удобно? – осторожно спросила Аня, но было заметно, что ее разбирает любопытство.

– Вполне – ответил он – К тому же, нам с Арье надо начать притираться друг к другу. Потому что… Ну вы же понимаете.

Я понимал, Аня тоже. Мне вскоре предстояло попасть туда, где единственный, кому я смогу довериться, будет этот немец… Этот потомок нацистов и антисемитов, собиравший авокадо в Галилее и говорящий на иврите. Правда, он не немец, а австриец. Тут я вспомнил, что Гитлер тоже был австрийцем и мне стало муторно на душе. Со мной такое бывает время от времени, как правило – от растерянности. Аня, разумеется, что-то почувствовала и прикрыла своей мягкой лапкой мою руку на руле.

В Яффо было негде яблоку упасть: орды туристов рвались в порт и в старый город, но блошиный рынок, к счастью, был закрыт по случаю субботы. Поэтому мне удалось запарковаться в переулке под дверью запертого на выходные гаража. Мы поплелись за Карстеном, который неуверенно свернул за угол, потом за другой, проверил что-то на своем телефоне и через пару минут вывел нас к скромному кафе. За одним из трех круглых пластмассовых столиков "под мрамор" сидела женщина, нервно вертя в пальцах левой руки незажженную сигарету. Правой рукой она также нервно помешивала ложечкой свой "капучино".

– Извини, Майя – сказал Карстен – Мы немного опоздали.

– Я заметила – ответила женщина – Это жизнь в Израиле плохо на тебя повлияла. Нет чтобы научиться чему нибудь хорошему… Ну здравствуй, Янике.

Они обнялись, а я присмотрелся к Майе. Она выглядела типичной израильтянкой со слегка грубоватым обветренным лицом выходца из сельской местности. Во всем остальном Майя напоминала некую усредненную жительницу Тель-Авива, которые за последние десятилетия стали все больше походить на обитательниц Вены, Рима или Мадрида. Длинное светло-серое дизайнерское платье сидело на ней идеально, а прическа в стиле "каре" делала честь салону красоты в котором была выполнена. Черная туфелька на небрежно покачивающейся левой ноге показывала острый модный носок из-под платья. Пестрый неброский шарфик удачно прикрывал шею, на которой могли бы обнаружиться и морщины, так как Майя была, похоже, лет на десять старше Карстена.

– Это Арье и Анна – представил нас австриец – Познакомьтесь с Майей Тайеб.

– В девичестве – Белобржецкая – строго подчеркнула Майя – Моим дедом был Карстен Белобржецкий.

Видя наше вежливое недоумение, она поначалу чопорно поджала губы, но тут же разъехалась в широкой израильской улыбке:

– Ну вы и даете! Это же знаменитый Карстен Белобржецкий. Нашего Карстена назвали в его честь.

Чем этот Белобржецкий был знаменит, мы с Аней так и не узнали, а спрашивать было неудобно. Наверное, на наших лицах читались многочисленные вопросы и Майя ответила на один из них:

– Наши семьи, Белобржецких и Янике связаны между собой практически родственными узами, хотя и не кровными.

– Еще не хватало, чтобы эсэсовцы были связаны с евреями кровными узами – проворчал Карстен.

– Это ты сейчас о чьей чистоте крови печешься? – ехидно спросила Майя.

При этом она мягко прижала своей ладонью ладонь Карстена. Австриец усмехнулся:

– Не надо было тебе рассказывать про моего прадеда. Теперь ты мне всю плешь проешь.

– С твоей шевелюрой тебе это не грозит. Вот что значит – арийская кровь.

– Перестань, Майка, ты нарываешься. Может ты дашь, наконец, людям сесть.

Было похоже на то что между ними действительно было родство, если даже и не кровное. Когда мы с трудом разместились за маленьким столиком и заказали себе кофе, Карстен спросил:

– Ты принесла то что я просил?