Защитники прошлого

– Посмотрите на меня господин рейхсфюрер – нагло заявил я – Разве я похож на развращенного британца? Вы, с вашей проницательностью, не можете этого не видеть.

Не знаю, как Эберхард ему это перевел, но лесть подействовала.

– Ладно – проворчал Гиммлер – Звать-то как?

– Николай Венедиктович Сидоренко – ответил я, напирая на экзотично-длинное отчество, которое тут-же сам себе придумал.

Это было ошибкой.

– Бенедиктович? – переспросил он, делая ударение на последнем слоге – Еврей?

В его голосе прозвучал неподдельный ужас. Наверное, с 33-го года он не видел евреев вблизи и ужаснулся тому, что один из них подкрался так близко. Гиммлер даже невольно оглянулся на охранников.

– Венедиктович – поправил его Карстен, делая нужное ударение – Это православное славянское имя. Отца господина Сидоренко звали Венедикт.

– Ну, хорошо – рейхсфюрер понемногу приходил в себя – Объясни нам Сидоренко (тут он опять переврал ударение), чем могут помочь Рейху твои древние славяне?

– Позвольте сначала вопрос, господин рейхсфюрер? – он барственно кивнул и я продолжил – Правда ли что, как утверждает господин Эберхард, ваши люди нашли место особой сакральной силы на Украине?

Я намекал на Винницу, не решаясь озвучить это название, ведь предполагалось, что я этого не знаю. Гиммлер недовольно покосился на Юргена, но все же утвердительно кивнул.

– Так вот, согласно моим исследованиям, в тех же местах должен храниться легендарный меч-кладенец, захороненный там отступающим отрядом Евпатия Коловрата.

Весь этот бред я придумал ночью, ворочаясь от бессонницы, а утром согласовал его со своими подельниками. Мои два хождения в средневековую киевщину и последующие блуждания по сети позволяли мне свободно нести эту околонаучную чушь. Не давая рейхсфюреру опомниться, я начал рассказывать об Евпатии Неистовом, который умудрялся со своим малым войском биться на равных с огромной монгольской армией. Несомненно, он добился этого с помощью сакрального оружия, ведь не могли же славяне сами по себе проявить такую доблесть. Вы ведь согласны со мной, господин рейхсфюрер? И та аномалия, которую обнаружили ученые Аненэрбе, есть ни что иное, как эманации древнего артефакта.

Гиммлер был отнюдь не дурак, но, как оказалось, искренне верил в эту белиберду и эта вера его подвела. Пара археологических терминов, брошенных Юргеном, добавили убедительности. Помогла и ссылка на архивы Смоленского Кремля (таких архивов в природе не существовало), авторитетно озвученная Карстеном. Эти архивы якобы были найдены солдатами Вермахта, но пущены ими на пипифакс, так что липовому Кауфману удалось спасти лишь одну папку, в которой и оказалась запись о славном мече, сделанная монахом, соратником Евпатия. Теперь мы втроем собирались искать этот источник силы во славу Вермахта и Германии.

Как бы то ни было, но совместными усилиями нам удалось его убедить. Гиммлер распорядился выдать нам пропуска от Аненэрбе: оказывается, по специальному распоряжению рейхсфюрера, их могли получить не только члены СС, но и "сочувствующие". Кроме этого мы должны были получить подъемные и суточные в рейхсмарках, а также талоны на бензин и прочие блага.

– Хайль Гитлер! – строго сказал Гиммлер напоследок и снова лениво махнул рукой.

– Зиг хайль!

Карстен вытянулся в струну, как полагается, но получилось у него не слишком изящно, наверное из-за отсутствия практики. Юрген отсалютовал машинально, как автомат, а я снова ограничился поклоном.

Сейчас самым безопасным было бы смыться и предоставить Юргену оформлять документы. Но Гиммлер вальяжно махнул вахтерам и перед нами распахнули турникет. Пришлось отправиться на экскурсию по Аненэрбе. К счастью, в небольшой по размерам штаб-квартире кроме администрации располагались всего два отдела: отдел Ближнего Востока и Зондеркоманда “Н”, занимающаяся исследованиями ведовских процессов. В отделе Ближнего Востока я заметил несколько книг на иврите, явно из сожженных синагог, а в зондеркоманду мы не пошли. Потом Юрген повел нас на склад, где нам выдали серое эсэсовское обмундирование: брюки, кители, шинели и сапоги. Это была не какая-нибудь там полевая форма, ничем, кроме петлиц не отличимая от обмундирования Вермахта. Нет, то была парадная форма, с огромными накладными карманами на френче и штанами-галифе, которые следовало заправлять в сапоги. Я испугался было, что придется раздеваться для примерки и таким образом может обнаружиться моя еврейская сущность, но обошлось; раздеться нас не заставили, подобрав форму на глазок. Петлиц на форме нам с Карстеном не полагалось, так как мы были всего лишь "кандидатами" на благородную роль членов СС. На прощание нас еще раз сфотографировали для документов. Наконец, мы с Карстеном выбрались из Аненэрбе, которое уже начало казаться мне логовом и залезли в "Опель".

Теперь Карстен смог передать мне свой разговор с Гиммлером. Признаюсь, разговор этот, если верить Карстену, не отличался изысканностью форм и глубиной содержания. Археология и история рейхсфюрера не интересовали.

– Что это ты такой чернявый? – спросил он – Иностранная кровь?

– Моя мать итальянка, партайгеноссе рейхсфюрер – отрапортовал Карстен – Она из Южного Тироля.

– Итальянка – это хорошо, это приемлемо. Но никаких Южных Тиролей и Тиролей вообще – отрезал партайгеноссе – Есть и будет только Великий Рейх.

Карстен прекрасно помнил что Рейху оставалось жить чуть более двух лет, как и самому Гиммлеру, но бодро выкрикнул:

– Разумеется, рейхсфюрер.

– То-то же.

На самом деле мать Карстена была боснийкой.

– Во мне, кроме арийской крови, течет еще не то славянская, не то турецкая – рассказал он мне – Мама говорила, что у них под Мостаром сам черт ногу сломит, если начнешь разбираться с родословными. Она была красивая и отец ее очень любил. "Сапер ошибается только один раз", говорил он и добавлял, глядя с улыбкой на маму: "Но на этой мине я подорвался и не жалею". Они и познакомились-то, когда он разминировал ее деревню. Когда отец погиб, мама прожила еще полтора года и тоже умерла. Она совсем не болела, просто не смогла жить…

Тем временем, как мы узнали позже, Юрген успешно оформил все документы, включая наши удостоверения временных сотрудников Аненэрбе. Со всеми этими бумагами он понесся к Гиммлеру, который подписал их не глядя да еще и пожелал ему успехов в его трудах во славу Рейха. Теперь мы были легализованы и до поры до времени могли чувствовать себя в относительной безопасности. Но радоваться было рано: еще неизвестно было, что ждет нас впереди. Самого рейхсфюрера ждали два года поражений и ампула с цианистым калием.

Стреляющие кирпичи

Им не помочь, тебе уже их не спасти,

Здесь нам с тобой дано лишь наблюдать.

Ведь в этом роль твоя на скорбном том пути

Так стисни зубы и терпи, солдат.

Вам приходились когда-либо водить антикварный "Опель-кадет" по дорогам нацистской Германии? Вряд-ли… А вот мне довелось. Вскоре после визита в Аненэрбе и знакомства с рейхсфюрером, наш автомобиль уже бодро пожирал километры и лимитированный бензин по пути на восток. Наши сопроводительные бумаги нагло заверяли что податели сего выполняют исключительно важное задание во славу Рейха. Конечно, бумага все стерпит и такой внушительный текст мог бы только вызвать подозрения у любого мало-мальски мыслящего патрульного. Мог бы, если бы не печать Аненэрбе под хорошо известной в СС, да и во всей Германии подписью. Красивым, размашистым почерком, с аккуратным наклоном и подчеркивающей чертой, там значилось: "Himmler". Не забыта была даже точка над i. Вот эта-то точка и открывала нам все двери. Правда, два кандидата в эсэсовцы на таком важном задании выглядели несколько подозрительно. Поэтому, Юрген купил нам петлицы в ближайшем берлинском магазине военной одежды. Теперь я, как и Карстен, стал "манном" – рядовым СС с простыми черными погонами. Сам же Юрген, будучи унтерштурмфюрером, носил погоны с серебряным шитьем и темно-зеленой окантовкой. Такая окантовка означала "зондерфюрера", то есть специалиста невоенной профессии. Признаюсь, археолога в погонах я ожидал встретить лишь в страшном сне, или, что по сути то же самое, в нацистской Германии.

Унтерштурмфюреру, при наличие рядовых, не полагалось самому водить машину, поэтому пришлось выбирать между мной и Карстеном. Выбор был прост, потому что фиктивный герр Кауфман в глаза не видел ручную трансмиссию, несмотря на то что был европейцем, а вот мне-то как раз приходилось водить армейский "Хаммер". В результате за руль сел я, а Юрген с картой на коленях выполнял роль программы-навигатора. "Опель-кадет" – это отнюдь не гиммлеровский "Майбах" и все же я начал лучше понимать тех, кто всем автомобилям предпочитает немецкие. Мотор гудел ровно, без перебоев, а к рулю без гидроусилителя я быстро привык и даже начал получать удовольствие от германских автобанов. Но со скоростной дороги на Штеттин мы вскоре свернули на более скромное шоссе, ведущее в сердце той страны, которая еще недавно была Польшей. Езда на "Опеле" по хорошо уложенному асфальту расслабляла, но все же это была враждебная страна и во мне начали пробуждаться давно забытые инстинкты. Внезапно, откуда-то из глубины подсознания выскочила мысль о том, что открывающиеся назад дверцы "Кадета" открывают прекрасный сектор обстрела. Было это, впрочем, совершенно бессмысленно, так как оружия у нас все равно не было, если не считать юргеновский "вальтер" без патронов, да и подпись рейхсфюрера была посильнее иного пулемета. К тому же, на территории Германии блокпостов мы не встретили. Ситуация изменилась после того, как мы пересекли границу Генерал-Губернаторства. Теперь это была оккупированная территория, обильно украшенная постами полевой жандармерии. Фельджандармы, со своими опереточными горжетами, украшенными имперским орлом, смотрелись совсем как в кино и меня не покидало чувство нереальности и несерьезности происходящего. Иногда я ощущал себя кем-то вроде персонажа бесконечного и нудного сериала про войну, который всегда побеждает врагов последним патроном в последний момент. Но бдительности терять не следовало и, разглядев еще издали очередной полосатый шлагбаум, я спешил разбудить Юргена или Карстена. Вдали от Бранденбурга австрийский говор последнего уже не смущал никого, наша форма смотрелась великолепно, сапоги были начищены до блеска, а подпись Гиммлера открывала все шлагбаумы. Поэтому мы немного осмелели и на одной из остановок я научил Карстена справляться с ручной трансмиссией. Теперь можно было и немного подремать в пути, так как польские дороги, хоть и уступали по качеству германским, но тоже были неплохи.

Европейские расстояния невелики и через пару часов после пересечения границы мы уже въезжали в Познань. На нас быстро навалился ранний зимний вечер и предложение поужинать было встречено с энтузиазмом. Как-то раз я побывал в Познани и кафе на площади Свободы оставило после себя не самое плохое впечатление. Вроде бы то кафе гордилось своей историей, уходящей в довоенные времена, и мы решили это проверить. И действительно, кафе уже существовало, но поужинать там нам не удалось. Когда мы туда подъехали, на фронтоне неоклассического здания прямо под вывеской "Кафе Аркадия" висела табличка "Nur f?r Deutsche[13 - Только для немцев (нем.)]", а на самом здании висел красно-белый флаг, но отнюдь не польский, а перечеркнутый черной свастикой. Юрген с сомнением посмотрел на меня и мы решили не нарываться. Кроме того, нам еще следовало найти ночлег, потому что ночью на польских дорогах можно было запросто напороться на партизан одной из нескольких конкурирующих армий. В лесах скрывались бойцы просоветской "Армии Людовой", отряды "Армии Крайовой", банды "Народовых Сил Збройных" и прочие, более мелкие формирования. Каждый боец таких отрядов не задумался бы и на секунду, прежде чем зарезать человека в эсэсовской форме, и я их за это не винил. Но и с ночевкой было не так все просто. Парадоксальным образом нам были одинаково опасны как солидные центральные отели так и придорожные гостиницы. В приличном отеле следовало ожидать слежку и Гестапо могло обратить на нас, в особенности на меня, слишком пристальное внимание. В придорожных же гостиницах, ввиду отсутствия охраны, нас ждали неприятности от поляков. После недолгих размышлений мы все же решили остановиться в солидном отеле. Там, решили мы, нас будет хоть как-то защищать росчерк рейхсфюрера. Ничем похожим для поляков мы не располагали. Поэтому мы начали медленно объезжать площадь по брусчатке, посматривая по сторонам. Надо было, конечно же, спросить, но мы боялись привлечь внимание своей эсэсовской формой. На площади, которая теперь называлась Вильгельмплац, гостиниц не обнаружилось и Карстен свернул в узкую улицу. На углу я заметил указатель "Нойештрассе[14 - В наши (с Арье) дни – ул. Падеревского.]