Защитники прошлого

…Торфяные брикеты это отнюдь не березовые полешки, но небольшую гостиную и они в состоянии нагреть. Мы сидим у камина и нам уже не холодно. Теплу способствует и горячий кофе. Это хоть и не желудевый эрзац, но и не совсем настоящий кофе. Не удивительно, ведь война идет уже четвертый год. "Кабан" меньше всего напоминает дикого вепря. Если уж прибегнуть к анималистическим сравнениям, то он скорее походит на грустного ослика Иа-Иа.

– Они послали Отто в Дахау, но сломить его им не удалось – говорит Эберхард – Отто всегда был сильным и гордым. Только один раз он уступил системе и это его сгубило. Его, как и меня, воспитывали на христианских ценностях и как-то раз он сказал мне: "Ты знаешь, Юрген, дьяволу только и нужно чтобы ты дал слабину, уступил ему хоть на миг. Тогда ты навеки в его власти". Мы с ним оба оступились. В конце концов Отто смог их победить, хоть и ценой своей жизни, а теперь моя очередь. Я не боец, совсем не боец. И все же, напрасно они послали меня в Майданек. Ох, напрасно! Нам всем свойственно "не выносить сор из избы". Вот и Отто… Да, он позволял себе нелицеприятные высказывания о режиме, но твердо отвергал все предложения напечатать их за границей. Вот только, когда мусора становится слишком много, он начинает и сам высыпаться из "избы".

Мы догадываемся о чем он ведет свою сбивчивую речь.

– Да – подтверждает он – Мы тогда вышли на маршрут втроем: он, я и этот тупица Хайнц, которого навязал нам Швейцер[9 - Бруно Швейцер – руководитель исландской экспедиции Аненэрбе.]. Запись о тайнике нашел, конечно же, тоже он, Отто. Он всегда находил необычное в пещерах, еще под Монсегюром. На этот раз это были руны, которые один только Отто мог прочесть. Они-то, эти руны и указывали на тайник в глубине Гренландского плато. Итак, мы втроем поднялись на плато с разборными санями и ездовыми собаками. Меня воспитывали в христианской традиции, в которой ад раскален. Но на гренландском плато мне стала много ближе вселенная скандинавских саг, потому что там я увидел настоящий ад, ледяную преисподнюю Хельхейма.

Он замолкает, отхлебывает свой кофе и греет ладони о фарфоровую кружку. Наверное, его до сих пор пронизывает тот гренландский холод.

– Они загнали свои машины в пещеру и сами навсегда остались там, вечными ледяными статуями – Эберхард задумывается – Нет, они не были пришельцами из других миров, вовсе нет. Обычные люди, но с необычными лицами. В наше время таких лиц уже не встретишь, и все же это были не ангелы и не боги. И выражение лиц у них было отнюдь не ангельское: была там и мука и боль и отчаяние и мрачная злоба там тоже была. Что заставило их остаться там навсегда? От чего укрывали они свои машины? Этого мы так и не узнали. И там же, в глубине пещеры мы нашли их, эти аппараты. Они вызывали странные чувства. Нет, в них не было изящества, а может и было, но иное, недоступное нам изящество. Но зато бросалась в глаза затаенная мощь их обводов и страшные, хищные очертания. Я так и застыл там, зачарованный этим зрелищем, не в силах пошевелиться, а вот Отто немедленно начал действовать. Он стал доставать из рюкзака толовые шашки с взрывателями и быстро и деловито расставлять в стенных нишах. Недоумение Хайнца быстро переросло в возмущение. Он начал выкрикивать злобные, невнятные фразы, угрожающе наступая на Отто. Хайнц кричал что-то об "оружие валькирий", "мече рейха", "арийской мощи" и прочие бредовые фразы. Признаюсь откровенно, мне и самому действия Отто показались тогда кощунством, ведь мы оба были учеными, археологами. Если бы я не доверял ему беспрекословно… Но я доверял.... Отто просто достал револьвер, выстрелил в Хайнца и даже не посмотрел, попал или нет. Но он, конечно же, попал, ведь в наши студенческие времена Отто был лучшим стрелком университета. Потом он обернулся ко мне и сказал: "Такую силу нельзя оставлять никому, а этим в первую очередь". Я хорошо знал, кого он называет "этими", ведь мы были друзьями и ничего не скрывали друг от друга. А потом…

Эберхард вспоминает и тени прошлого, казалось, бегут по его лицу. Но нет, это всего лишь блики света от пламени в камине.

– Итак – продолжает он – Мы взорвали ту пещеру и ее обрушившиеся своды похоронили под собой те удивительные машины, их замерзших пилотов и дурака Дункле. Когда мы вернулись на судно, Отто заявил, что не было никакой пещеры, а Хайнц неосторожно сверзился в пропасть вместе с упряжкой. Для достоверности мы застрелили собак, сожгли сани и дошли до берега пешком. Я, разумеется, подтверждал его слова и там на судне и, позже, в СД. Нам верили и не верили. Не знаю, чем бы это кончилось, но тут появился доктор Янике.

– Кто? – Карстен вскакивает с кресла и тут же падает обратно.

– Как кто? Штурмбаннфюрер Конрад Янике – удивленно поясняет наш хозяин – Это ужасный человек. Страшный. И гениальный.

Вот, наконец, и появился на сцене мой покойный друг Шарканчи. Мы продолжаем слушать и я замечаю, как побелели костяшки пальцев Карстена на подлокотнике кресла.

– Вот Янике-то как раз нам не поверил, но его не мы интересовали. Все же нас не арестовали, хотя и таскали на допросы и кое-что стало нам известно. Оказывается Янике долго обсуждал что-то с Шефером, а потом снова отправился на Тибет с небольшой командой из Аненэрбе, на этот раз без Шефера. Эту экспедицию, в отличие от первой, не афишировали, зато хорошо вооружили, а вернулись они с таким же летательном аппаратом, как и те в гренландской пещере. Напрасно мы взорвали ту пещеру и напрасно погиб тот придурок Дункле.

– Как они его сюда перегнали? – спрашиваю я.

– Своим ходом, как же еще? Но вот что интересно… Только доктор Янике мог поднимать его в воздух. Как именно? Не знаю, я так и не смог узнать его тайну.

В свое время я неплохо знал прадеда Карстена и смутная догадка мелькает у меня в голове.

– А где этот аппарат сейчас? – спрашивает Карстен.

– Вы слышали про ставку главного командования "Вервольф"?

Я до этой заброски не слышал ни про какой "Вервольф", но Карстен-то историк. Он уверенно кивает и произносит только одно слово:

– Винница!

Эберхард смотрит на него с уважением и поясняет:

– Наши шаманы из Аненэрбе утверждают – он продолжил, ненатурально завывая – …Что именно там находится средоточие силы и энергия, необходимые для работы той машины… Янике только посмеялся над ними, но возражать не стал. Похоже, что он лучше их знал, что нужно для того, чтобы эта штука взлетела.

Потом хозяин показывает нам фотографию.

– Этот снимок я сделал в той пещере – говорит он – Освещение там было так себе, да еще и блики ото льда.

На не слишком качественном снимке изображено нечто вроде усеченного конуса с выступами наверху. Деталей не разобрать и все же мне это что-то напоминает. Кажется, такие же обводы и такой же усеченный конус пару раз промелькнули на экране моего ноутбука. Нужно слово вертится на языке…

– Вимана!

Это произнес я и Эберхард с удивлением на меня смотрит. Разговор идет по английски, но это слово ему явно не знакомо. Я повторяю:

– Эта штука называется "вимана".

Тот кто бессистемно шастает по Сети, подобно мне, рано или поздно наткнется на статью о виманах. Так называют легендарные летательные аппараты, воздушные дворцы, упоминаемые в летописях на санскрите. О виманах ходят всевозможные легенды, причем далеко не только в наше время. Например, отец моей Ани рассказывал ей про поход русов на Цесарьград в древние, еще до-рюриковские времена. Тогда ромеи якобы сожгли флот варягов на днепровских лиманах "греческим огнем" с ковра-самолета. Похоже, впрочем, что и сам Неждан не слишком верил в эту историю, которую рассказал ему дед. К тому же, сотник рассказывал эту байку своей дочери в качестве сказки на ночь. И все же натуралистичность некоторых деталей насторожила вначале мою Аню, а теперь и меня. Ее прадед вроде бы утверждал, что во время атаки ковер-самолет зависал над драккарами с ужасным грохотом, создавая воздушные вихри. Вихри эти были настолько сильны, что качали драккары на спокойных водах лимана так, как будто это были огромные океанские волны. Качка не позволяла прицелится и варяжские стрелы летели мимо ковра-самолета, который и без того болтало в воздухе из стороны в сторону. Те же стрелы, что все же достигали летучую машину, отскакивали от нее со звоном. В конце концов она подожгла напалмом большую часть варяжского флота, но и сама рухнула и взорвалась в днепровских плавнях. Не была ли то последняя вимана византийцев?

– Вимана? Вполне возможно – соглашается Эберхард – У нас, в Аненэрбе ходили слухи, что Янике ездил в Бангалор и встречался там с некоим пандитом. Правда, те же люди не без злорадства утверждали, что тот индус выгнал нашего штурмбанфюрера взашей за, якобы, аморальное поведение. И они же рассказывали, что Янике вроде бы стащил у пандита бесценный древний трактат, но что это за трактат никто не знал.

Карстен тоже слышал про виманы, но знает про них еще меньше меня. Тогда Эберхард продолжает свой рассказ…

Вторая, неофициальная экспедиция на Тибет проходила в условиях наивысшей секретности, поэтому толком про нее никто не знал. В Аненэрбе о ней ходили самые разнообразные, порой совершенно невероятные слухи. Например, утверждали, что за эсэсовцами следили непальские гуркхи, нанятые британцами и, в конце концов, между ними и экспедицией произошел жестокий бой. В том бою почти все немцы погибли, а оставшиеся в живых забросали гуркхов гранатами с самолета. О каком самолете шла речь, осталось неизвестным, но догадки у нас были. В конце концов, в Аненэрба вернулись двое, причем непонятно каким образом. Одним из них был тот самый Янике, а вторым был некто Рихард, но этот Рихард таинственным образом исчез бесследно сразу после возвращения. Эберхард утверждал, что Янике вернулся на вимане.

Его и Отто Рана снова вызвали на допрос и показали интересные фотографии. На этот раз качество было неплохим и оба друга без труда узнали аппарат, подобный похороненным в гренландской пещере машинам. Им хватило ума пожать плечами и сделать недоуменные лица, что, надо полагать, их и спасло. Тем не менее, они попали в опалу и их сослали служить в администрации лагерей. Отто послали в Дахау, а Эберхарда – в Майданек, что было еще хуже.

– Какая разница, Дахау или Майданек? – удивился я.

– Если бы вы были евреем, вы бы поняли – проворчал Эберхард с мрачным ехидством.

– Я как раз еврей – ответил я – И я не понимаю.

– Ну да, верно – спохватился он – Вы же из НКВД, а там все евреи.

Карстен посмотрел на меня и, незаметно для Эберхарда, покрутил пальцем у виска. После знакомства с его прадедом я успел узнать что такое НКВД и спокойно воспринял эту мнемонику.

– Пусть будет НКВД – согласился я – И все же, в чем разница?

– Есть разница: Дахау – концентрационный лагерь, Майданек – лагерь уничтожения – хмуро пояснил Карстен.

Эберхард согласно кивает, стараясь не глядеть на меня. Карстен тоже смотрит куда-то в пламя камина и продолжает…

– В Дахау пытали и издевались, а доктор Рашер проводил бесчеловечные опыты. В Майданеке было все то-же самое, плюс крематорий.

– Было? – Эберхард изумленно смотрит на Карстена.

Мы таращим на него глаза. За кого же он нас принимает? Развивать тему, однако, было бы неразумно. А хозяин продолжает свой рассказ. Итак: Дахау и Майданек… Для обоих это оказалось последней каплей, но повели они себя по-разному. Отто, отслужив свое в Дахау, отбросил всякую осторожность, вышел из СС и начал открыто обличать режим, в том числе и в разговорах с иностранцами. Имперскому министерству народного просвещения и пропаганды во главе с самим Геббельсом пришлось приложить титанические усилия, чтобы представить обличения Рана брюзжанием обойденного наградами ученого. Благодаря тому, что примирительно настроенные французы, англичане и прочие американцы сами хотели этому верить, режиму удалось заглушить голос Отто. Но Ран не сдался и продолжал твердить свое. Друзья за границей предлагали ему убежище, но он не соглашался покинуть родину. Разумеется, люди из СД не были намерены долго это терпеть. Официально было объявлено о самоубийстве, проглоченном яде, но Эберхард-то знал, что смерть от цианистого калия считалась позорной в их университетские годы и Отто, если бы и захотел покончить счеты с жизнью, предпочел бы кинжал. Впрочем, цианистым калием там и не пахло. Эберхард сам разговаривал с местным охотником, нашедшим замерзшее тело Отто в окрестностях Зёлле, городка в австрийском Тироле. По его утверждению, вокруг было много тщательно затертых следов лыж и горных ботинок, а неподалеку он нашел два свежих окурка сигарет разной марки. СС не прощали отступничества.

Сам Эберхард выбрал иной путь.

– Я пошел дальше Отто – говорит он – Он бы не предал свою страну. Впрочем, он не видел печи Майданека.

Кабан затаился и все эти годы прозябал на скромной должности архивариуса при штаб-квартире Аненэрбе. А еще он хранил доверенный ему Раном таинственный артефакт. Отто нашел Зеркало в пещере по Монсегюром. Оно не похоже на Зеркало Веды: это не медная полированная пластина, а прозрачное стекло с золотой амальгамой на тыльной стороне. Но, также как и то Зеркало, оно умеет пронзать времена. Сейчас в нем Аня и Эйтан. Лицо моей единственной застыло маской страдания. Это больно, но я стараюсь не подавать вида.

– Тут настоящий курорт, любимая – говорю я деревянным голосом – Нашу деревню совсем не бомбят и кормят наотвал, правда в основном картошкой, поэтому твой муж окончательно обленился и начинает толстеть от сельской жизни. Вот вернусь и пойду с тобой на йогу.

Аня молчит, она все понимает и старается не плакать. А я бы поплакал, но стесняюсь Эберхарда, ведь агенты НКВД не плачут.

Мы живем у Эберхарда уже третий день и надо, наконец, что-то решать. Виману хранят в ставке Гитлера под Винницей, но до Винницы далеко и мы пока не знаем, как подступиться к "Вервольфу". Кроме того, мы с Карстеном живем на птичьих правах в этой пронизанной слежкой стране. К нашему гостеприимному хозяину уже приходил местный шуцман, молодой инвалид, потерявший кисть руки почти год назад, еще в самом начале битвы за Ржев. Лелея ноющую по зимнему времени культю правой руки, он долго расспрашивал Эберхарда о его гостях. Напечатанные на принтере аусвайсы мы не решились ему показать, да и сами не показались, отсиживаясь в подвале. Действительно, остарбайтер. не знающий ни слова по немецки, и бауэр с австрийским говором не могли не вызвать подозрения в Бранденбургских землях. Эберхард показал шуцману какие-то бумаги из Аненэрбе и полицейский ушел, качая в сомнении головой. Сидеть дальше в Плётцине становилось опасным.

Чтобы не вызывать подозрений, мы не выходим из дому и лишь ночью выходим подышать воздухом в палисадник. Зимнее германское небо – низкое, но тучи порой расходятся и тогда я ищу Луну. Но Луны нет, есть только Месяц, и слава Всевышнему. Не хватало нам еще попасть в параллельный мир, в параллельную Вторую Мировую.