Чудотворцы

– Ты спрашиваешь, что творится наверху, латинянин? – выдавил он сквозь зубы – А ты как думаешь? Что бы ты сделал, если бы разбили твоих глиняных богов, запретили бы веру твоих предков и не разрешили бы говорить на языке, на котором твоя мать пела тебе колыбельную? Наверное, ты бы поискал где-нибудь дубинку побольше и нож поострее, а также тот лоб, который можно разбить той дубинкой и тот живот, который следует порезать тем ножом. Не правда ли? Ты бы именно так и сделал. Вот и сообрази, что творится наверху. Нет, напрасно, думается мне, радовались наши деды терпимости и открытости Александра Великого. Вот так все и начинается, вначале совсем мягонько, а потом – ох как жестко. Но тебе, латинянину, этого не понять…

Если бы он знал, что Публий самнит, а не римлянин, то возможно нашел бы другие слова, хотя инженер не мог припомнить, чтобы его родичи столь же отчаянно сопротивлялись римскому влиянию, сколь иудеи – эллинизму. В чем же здесь разница, если даже филоэллины выражают недовольство? Наверное, что-то особенное должно быть в этих людях наверху. Но додумать ему не дали, так как за их столик плюхнулся неимоверно довольный собой Никандр.

– Ага! Разбавляете! – радостно завопил он – И правильно делаете, только не слишком усердствуйте, а то не почувствуете вкуса вина. Эй, хозяин, нам еще два кувшина такого-же и маленький кувшинчик воды!

Трактирщик Доситеос принес заказанное и. наклонившись к уху Публия, прошептал:

– Нашего Агенора прогнали из канцелярии Первосвященника, и он теперь в отчаянии. Не знаю, что именно он раньше заливал вином, а теперь ему и вина не надо. Ну, Агенору-то, похоже, терять нечего, а ты бы был поосторожнее, господин…

– Эй вы, там, бросьте шептаться! – орал Никандр – Какие могут быть секреты между друзьями. Давайте выпьем за нашего базилевса, можно даже сказать – императора!

С этими словами он встал и возгласил:

– За Антиоха Эпифана!

Публий, не испытывая особого восторга, поднялся со своим кубком, а Агенор остался сидеть.

– А тебе, иудей, что, требуется особое приглашение? – угрожающе прошипел сириец.

Пристально глядя на него, Агенор поднялся.

– Ну, так-то лучше – примирительно проворчал Никандр – Только не забудь разбавить свою воду вином – закончил он со смехом.

– Итак, давайте же выпьем за нашего царя – устрашающе спокойно начал Агенор – Так будем же пить за властителя греков, у которых нет ни пяди земли Эллады. Выпьем за правителя, что начал три войны с Египтом и все три проиграл. За того цара будем пить, что так ненавидит своих подданных и придумал для них столь жестокие законы, что они просто не могли не взяться за оружие. Выпьем же за то, чтобы он жил вечно и у него было время потерять Иудею, так же как его отец потерял все владения в Элладе.

Не успел сириец опомниться, как иудей выпил свой стакан и медленным шагом пошел прочь из таверны. Благодушно настроенный Никандр немедленно рассвирепел и схватился за меч. Сыпя самыми темными ругательствами и поминая всех известных ему богов, разгневанный кавалерист рвался немедленно мчаться вдогонку и зарубить негодяя на глазах у всех в назидание непокорным. Публию едва удалось удержать его, мотивируя это тем, что не следует накалять и без того накаленную обстановку в городе. Наконец, Никандр успокоился и немедленно потребовал сначал еще вина, а потом, с некоторым сомнением, немного воды.

– Надоели мне эти евреи – проворчал он.

– Кто? – удивился Публий.

– Так они сами себя называют – пояснил сириец – А еще они говорят о себе "бней исраэль", уж не знаю, что это обозначает. Да не очень то и хотелось мне в это вникать. Народец, конечно, странный, мне Антипатр много чего интересного о них рассказал. Например, знаешь ли ты чем их жрец зарезал тех двоих в Модиине?

Публий, разумеется, не знал, и Никандр пояснил, чуть не умирая со смеха:

– Ножом для обрезания! Он им сделал обрезание, да только в другом месте. Но каков умелец, этот старик!

Немного помрачнев, он добавил:

– Однако и мы не пальцем деланы. Посмотрим, кто кого!

Публий поначалу не обратил внимания на его слова, приписав их пьяному хвастовству кавалериста, но через несколько недель он убедился, что Никандр грозился не зря. К этому времени стена вокруг Ершалаима была почти полностью разобрана. Публию воистину было чем гордиться: он проявил себя неплохим архитектором, хотя разборка стен наверху не и принесла ему ни славы, ни удовлетворения. Зато стена вокруг цитадели поднялась почти до основания холма и выглядела вполне прилично.

Гарнизон цитадели, изначально не слишком большой, увеличился изрядно. Кроме дополнительных гоплитов прибыла и легкая пехота – пельтасты, и в казармах стало тесно. Однажды большая часть гарнизона выступила в поход и отсутствовали они целых три недели. Куда они отправились, Публию не сообщили, а спросить было не у кого, потому что Никандр и Гордий ушли с войском, а оставшиеся ничего толком не знали. Наконец, войско вернулось и вернулось как-то странно. Большинство воинов выглядели довольными, а Никандр прямо-таки сиял. Похоже было, что они вернулись с победой, причем победой совершенно бескровной, так как повозки не везли ничего, кроме щитов, луков и провизии: ни раненых, ни мертвых тел видно не было. Публий наткнулся в гарнизонной дворе на Антипатра и попытался было его расспросить, но всегда такой приветливый молодой гоплит был сегодня мрачен, похоже, совсем не радовался итогам похода и был неразговорчив.

– Я весь в дерьме, римлянин – только и сказал он – Весь, с ног до головы, в самом дерьмовом дерьме. Надо бы отмыться, да вот не знаю, получится ли.

В детали он вдаваться не стал, оставив инженера в совершенном неведении. Только когда Публий встретил Никандра в заведении Доситеоса, ему удалось узнать подробности похода. Захлебываясь слюной, тот рассказывал, что войско напало на лагерь мятежных иудеев в долине южных гор и полностью вырезало всех.

– Ох и потоптался наш оставшийся слоник в их кровушке – рассказывал сириец – Отомстил за друга по полной. А эти-то – он захихикал – Даже не сопротивлялись. Ты его режешь, а он смотрит на тебя коровьими глазами и даже не пытается оружие поднять. А копье-то или та же секира тут же рядом лежат. Смех, да и только!

Он продолжал смаковать подробности и нетвердый на желудок Публий едва сдерживая позывы, все же спросил:

– Но почему они не сопротивлялись?

– Кроносов день[7 - суббота] – радостно завопил Никандр – Эти бараны не воюют в кроносов день. Мне это Антипатр рассказал. Ну мы, не будь дураками, и подгадали напасть них именно в этот день. Этот их невидимый бог запрещает им работать по этим дням. А воевать, это у них за работу считается, вот умора-то! По мне, к примеру, помахать мечом это забава, вроде как в театр сходить. Ну ничего, мы этих евреев научили, как от работы отлынивать.

– Так вы что, всех вырезали? – спросил инженер, с трудом удерживая спазмы желудка.

– Ну как тебе сказать? – ухмыльнулся сириец – Женщинам, к примеру, мы дали немного пожить. Совсем недолго, знаешь ли. Не пропадать же добру.

– Можно было бы их продать – осторожно предположил Публий.

– Этих-то? – удивился Никандр – Да ты, я вижу, ничего в рабах не смыслишь. Не стали бы они работать, по глазам видно. Да их бы никто и не купил. На что у нас, в Элладе, нянчатся с рабами, а здесь все еще хуже. Мне вот больше по духу ваш, римский подход.

В небогатой семье Коминиев рабов не держали, поэтому на институт рабства Публий смотрел со стороны, отрешенно. В Риме рабов действительно считали разновидностью домашней скотины и относились соответственно. Раба можно было безнаказанно убить, изнасиловать или искалечить. Правда общество эти забавы не поощряло, даже осуждало, но не преследовало. И так было в Риме, с его строгим и всеобъемлющим законодательством. Странствуя по Элладе и государствам диадохов, Публий с удивлением увидел, что к рабам можно относиться иначе. Здесь их считали, скорее, иной разновидностью людей и даже охраняли законом, причем за то-же преступление раб, как правило, наказывался мягче, наверное, чтобы не портить ценное имущество. Встречались даже богатые рабы, социальный статус которых можно было определить лишь по неподшитой одежде. Интересно, подумал Публий, справившись, наконец, с позывами, чем же положение рабов у иудеев так отличается, если даже эллинов это удивляет. Но додумать свою мысль ему опять не дал неугомонный сириец, продолжавший смаковать подробности.

– … Девки у евреев хороши – разливался он соловьем – Подержишься раза этак три-четыре за какую-нибудь из них, а потом дашь слонику по ней потоптаться, и получается славная такая лепешечка… Ой, какие мы нежные!

Он засмеялся он, вероятно заметив, как позеленело лицо собеседника и, нагло глядя в глаза Публию, нарочито медленно продолжил:

– Не тушуйся, Каминий, повоюешь с мое – привыкнешь. Мы уже несколько раз атаковали их в кронос день и, поверь мне, воинам это понравилось. Теперь, говорят они, всегда будем так воевать. А вот мне так стало даже не хватать небольшой такой схватки, ну я и попробовал предложить некоторым из них поднять оружие и умереть как мужчины. Представь себе – не берут. Мне даже надоело, что ли… Вначале режешь евреев как скотину, потом наслаждаешся их девками, потом режешь девок…

Публию стало совсем дурно и очень хотелось заехать сирийцы по наглому носу, но не было сил. А Никандр, похоже, наслаждался своим рассказом:

– Там, наверху, в городе, мы тоже навели порядок. Наш базилевс под страхом смерти запретил им изучать их священные книги, а нас послал проверять. Так что они придумали: ворвешься было к ним в дом с проверкой, а они на полу волчки крутят, игра мол такая. Спрашиваешь, где книги? А нет книг, говорят. Но старого Никандра не проведешь. Нет, говорю, и не надо, и уходим. А уходим-то недалеко и тихонечко так поджигаем дом. Дома-то у них из глины пополам с соломой, так что если маслица подлить, то горят, слабовато, но горят. Тут они и начинают выбегать, и что, ты думаешь, тащат? Не догадываешся? А вот что: детишек в одной руке и книгу в другой. У нас в сотне есть один умелец, так он на спор проткнул копьем всех троих за раз: и книгу, и мальчонку и его папашу. Я даже позавидовал, вот дал же Арес силу мужику. Может надо было чаще жертвы приносить?

Нет, не выйдет из меня воина, подумал Публий, чувствуя как к горлу опять подступает горькая, мерзко пахнущая струя, и поспешил сменить тему.

– А как же старик священник и его сыновья? – спросил он.

Этот вопрос заставил Никандра поморщиться. Вся его веселость сразу куда-то исчезла.

– Их мы не застали. Пленные, пока были живы… – при этих словах он, казалось бы, снова развеселился, но быстро стал снова серьезным – Так вот, пленные показали, что все Хашмонаи ушли в горы… Эй, трактирщик, тащи еще вина.

– Вина больше нет, господин. Вы все выпили – сказал подошедший Доситеос, опуская глаза.

– А вода тоже кончилась? – гневно завопил сириец.

– Кончилась – твердо заявил Доситеос, взглянув ему в глаза.

Неизвестно, что там увидел Никандр, только он медленно поднялся, смерил трактирщика убийственным взглядом, и, плюнув в кувшин, направился к выходу гордой походкой кавалериста. Заплатить он, наверное по забывчивости, не удосужился. Публий недоуменно посмотрел на Доситеоса, и теперь тот отвел взгляд.

– Говорят, теперь старый Маттитяху разрешил сражаться в шабат – пробормотал он, так и не глядя на инженера.

– Шабат? – удивился Публий.

– Кроносов день. У нас он называется – шабат.