Чудотворцы

– Как такое возможно? – удивился Гордий.

– Не знаю. Наверное, это непросто, ведь надо уметь и думать самому и подчиняться одновременно. Не уверен, что мы смогли бы так, а вот они – сумели.

– Ну, не знаю – проворчал Гордий – Ты говоришь странные вещи.

– Вот именно из-за этих странных вещей великий полководец Сирон… – к Никандру вернулось его насмешливое настроение – … Великий полководец Сирон потерпел поражение под… этим… Ну, где он потерпел поражение? … Эй ты!

С этими словами эфессец обратился к проезжавшему мимо остатков разбитой армии человеку на ослике. Судя по одежде, это был эллинист, бежавший к морю, подальше от восстания.

– Как называется эта местность? – грозно спросил его Никандр.

– Бейт-Хорон – сказал филоэллин мрачно – У вас это произносят как Бeферон.

– Виферон – поправил его сириец – Если твое вино разбавлять, то будет звучать именно так.

Филоэллин покосился на насмешку, но ничего не сказав, продолжил свой путь к морю.

– Стоило бы его пырнуть на всякий случай – проворчал Никандр вслед ослику – Да как-то нечестно после драки мечом махать.

– Значит, Сирона разбили при Вифероне – хмыкнул Гордий.

– Нас разбили… – поправил его эфессец и на этом разговор закончился.

Только тогда Публий заметил странное. У него уже давно болело все тело, то ли от бега, то ли от падений, то ли от полученных, к счастию – вскользь, ударов, которые он не помнил. И только желудок, непослушный его желудок, единственный вел себя прилично, как будто не было раскроенных черепов и липких луж крови под ногами. Это следовал обдумать, но только позднее, позднее…

В последующие дни, когда остатки разбитой армии отступали к морю, в сторону Птолемаиды, у Публия было время подумать. И он думал, думал так, что раскалывалась голова и снова к горлу подступала тошнота. Желудок опять начал его подводить, во рту становилось горько, возможно, впрочем, что от горьких мыслей. Вот, думал инженер, он, Публий Коминий Аврунк, живет на свете четвертый десяток лет, ест, пьет, возлежит с женщинами и вкушает вино, только совершенно непонятно, зачем он это делает? Все вокруг него живут для чего-то… Далеко в Италии римляне расширяют границы Республики и несут латинский образ жизни неразумным народам, даже если сами носители этого образа этруски, вроде Перперны. Повелители империй двигают войска в надежде отвоевать еще один клочок земли или разграбить еще один город. Мелкие правители, вроде царя Дeметриады, интригуют против Рима и соседей, обманывая и приворовывая. Иудеи сражаются за право молиться по-своему и обрезать новорожденных мальчиков. Даже смешливый и циничный Никандр, даже угрюмый Гордий, оба они воюют за своего царя и процветание своей державы. А за что бился под Бейт-Хороном он, Публий? За похлебку и пару сестерций? Что оставит он по себе, после того как эта бессмысленная жизнь закончится? Ни семьи. ни детей у него не будет в этих дальних странах, где он всего лишь никому не нужный чужак. Шедевров архитектуры он тоже после себя не оставит, ведь не считать же таковыми покосившиеся стены Хакры, а за изготовление стрелометов и балист его вряд ли будут прославлять как Калликрата, Иктина или Фидия. В общем, по всему получалось, что он живет никому не нужной, и пустой жизнью. Эти мысли не давали ему покоя, и, погруженный в них, он не реагировал ни на скабрезные шуточки Никандра ни участливые взгляды Гордия.

В город войско не пустили и им пришлось разбить лагерь в роще южнее городских ворот. Здесь Публия нашел царский чиновник и приказал выступить обратно в Хакру. Евреи уже контролировали почти всю Иудею, но сильный отряд вполне мог, по уверению лазутчиков, пробиться в осажденную крепость. Впрочем, о правильной осаде речь не шла и в Хакру вполне можно было не только попасть, но и выбраться из нее, что сирийцы и делали, периодически нападая на Ерушалаим. Однако остальная Иудея была в руках мятежников, которых называли маккавеями по прозвищу их вождя, Иуды Маккаби, "еврейского Молота", третьего сына Маттитьяху. Слухи о нем и его войске ходили самые противоречивые. Поговаривали, что маккавеи продали души какому-то очень темному богу и, поэтому, неуязвимы в бою. Еще утверждали, что пойманных ими сирийцев иудеи не то съедают живьем, не то долго и изощренно насилуют, а потом все равно съедают. Никандр презрительно называл эти слухи "выдумками трусов и недоумков".

Сопровождать Публия вызвались Никандр и Гордий, которым, по их словам, надоели высокие цены и строгие порядки Птолемаиды. Однако Публий сильно подозревал, что у обоих конников в Хакре было запрятано немало добра, награбленного во время кровавых погромов в кроносов день, и им не терпится снова наложить на него руки. Оба с нежностью вспоминали вольные нравы Хакры и успели соблазнить ими нескольких воинов, которые вызвались добровольцами. А возможно, их соблазнило обещание эфессца "пошарить по еврейским деревням". Самого Публия это даже не покоробило, ему было просто все равно. Его мучили все те же вопросы и он упорно не понимал, зачем ему нужно тащиться за сирийцами в Ерушалаим, и что он будет там делать. Тем не менее, он покорно присоединился к небольшому отряду, в котором, кроме верховых Никандра и Гордия, были теперь еще семь пеших пельтастов, и даже принес вместе с ними жертву Зевсу на алтаре главного храма города. Никандр и Гордий сели на неведомо где добытых коней, предоставили Публию мула, на которого он безропотно взгромоздился, и маленький отряд тронулся в путь. Вначале, дорога пролегала через земли, контролируемые селевкидами. Здесь жили разные народы, одних называли филистимлянами, других самаритянами, имена прочих Публий не запомнил. Казалось, в каждой следующей деревушке жил еще один народ, говоривший на еще одном непонятном языке. Впрочем, все они знали койне и арамейский, на котором худо-бедно Публий уже научился изъясняться. Жили здесь и евреи, но одних из них называли иудеями, в то время как другие почему-то звались исраилитами, и похоже было, что одни недолюбливают других. Деревенские жители, как иудеи, так и не иудеи, не выказывали особого восторга, предоставляя Публию и его спутникам ночлег, еду и фураж, но папирусный свиток с печатью наместника делал свое дело, и небольшой отряд всегда был сыт и имел крышу над головой для ночлега. Чем ближе они подходили к границе с Иудеей, тем мрачнее и неохотнее их принимали. Сказывалась близость мятежных территорий, вторжение из которых уже не казалось таким невозможным делом, и деревенские старались на всякий случай не демонстрировать излишней лояльности сирийцам.

Сложности начались. когда отряд вступил в пределы Иудеи. Здесь уже хозяйничали мятежники, поэтому в деревнях сирийцев не принимали, и им приходилось ночевать в лесу, подъедая взятую с собой еду. Вначале запасы пополняли налетами на деревни, стараясь выбирать поселения поменьше. Но в одной из таких деревушек они получили серьезный отпор и потеряли двоих: одного пронзила меткая стрела, а второго крестьяне забили мотыгами. Теперь приходилось передвигаться ночью, а днем отсиживаться в лесу. Это тоже было небезопасно: одного из пельтастов задрал медведь, в пещеру которого они неосторожно вторглись. Медведя забили, и тогда Публий впервые попробовал медвежье мясо. Неожиданно доставшееся им мясо завялили и теперь у них было достаточно еды, но двигаться вперед было опасно. Здесь, в верхней Иудее, вблизи Ершалаима, дороги патрулировали вооруженные группы пеших иудеев, встречи с которыми пока удавалось избежать. Ходили они по трое, и маленькому отряду не составило бы труда с ними справиться, но осторожный Никандр запретил это делать. Пока что, отряд укрылся в найденной ими небольшой расщелине, полностью заросшей колючим кустарником, но достаточно большой для двух лошадей и мула. Своей открытой стороной расщелина нависала над пропастью, а в конце другой была небольшая, но уютная пещера, к счастью, без медведя. Попасть сюда можно было только по узкой тропинке вдоль скалы. Пока Публий с еще одним пельтатстом разводили костер, Никандр долго обсуждал что-то с Гордием. Наконец, было решено, что Гордий с пельтастами пойдут на разведку и попытаются найти безопасную тропу к Хакре, а Публий с Никандром останутся их ждать. Ждать пришлось целых пять дней и дождались не всех, далеко не всех. Из отряда вернулся только Гордий, но вернулся не один. За собой он вел обнаженную девушку со связанными впереди руками. Лица ее не было видно, его закрывали вьющиеся темные волосы, на подбородке и бедрах были видны кровоподтеки, стройные босые ноги тоже в крови.

– Где остальные? – воскликнул Никандр.

– Никого не осталось! – мрачно сказал Гордий.

– Вы наткнулись на патруль?

– Какой, к Танатосу, патруль! Мы налетели на целый отряд. Они теперь ходят десятками. Хорошо хоть, мы их увидели первыми и успели метнуть дротики. Но у них броня и вооружены не хуже нас. Это и не удивительно, прикинь, сколько добра мы оставили при Вифероне. Какое-то время мы держались, отходили по склону вверх, но уйти удалось только мне.

– А эта? – Никандр показал на девушку – Кто эта шлюха?

– О, нет! – злорадно воскликнул Гордий – Она не шлюха. Представь себе, она еще и сопротивляется. Поначалу мне это даже нравилось, но уже надоело. Ничего, скоро будет послушной. Я ее передам тебе, а следующим будет инженер. Не возражаешь, Публий? Не обессудь, но тебе придется немного подождать.

– Где ты ее нашел? – проворчал эфессец.

Подойдя к девушке, он откинул ее волосы и заглянул в глаза. Непонятно, что именно он увидел там, но Никандр почти незаметно отшатнулся и даже отошел то ли в смущении, то ли в испуге. Гордий, не заметив этого, ответил:

– Ты не поверишь, но я наткнулся на нее в лесу. Неверное, она собирала там грибы, а может и слушала пение птичек. Похоже, что она из хорошего рода, судя по одежде. Впрочем, одежду мы забыли там, верно крошка?

И он загоготал, довольный своей шуткой, но сразу осекся, увидев, что ни Никандр, ни Публий его не поддержали.

– Что с тобой, мой друг? – удивленно спросил он Никандра – Ты же всегда был охоч до баб. Я-то думал, ты обрадуешься подарку. Но не хочешь – не надо. Пусть тогда инженер побалуется. Не пропадать же добру.

С этими словами, он толкнул девушку в сторону Публия так, что она споткнулась и упала бы, не поддержи он ее.

– Аластор[9 - Аластор – дух мщения, синистер (левый) – аналог дурного глаза, эриния – богиня мести (греч.)] – хрипло прошептал Никандр – Синистер.

– Что? – удивился Гордий – Совсем свихнулся от страха? Не надо было тебе так часто в театр ходить в твоем Эфесе.

– Это – эриния – теперь голос эфессца звучал твердо – Ее надо как можно быстрее прикончить. Да посмотрите же! Не может быть у людей таких глаз!

Публий невольно взглянул в лицо девушки. Спутанные волосы по прежнему падали на ей на лицо, но не закрывали яркие глаза цвета влажного песка, которые смотрели на него злобно и, в тоже время умоляюще. Казалось, она хочет попросить о чем-то. Краешком сознания Публий отметил, что ее, казалось бы черные, волосы отливали темным медом на фоне проникающих в расселину лучей света. В голову пришла нелепая мысль, что в эти волосы было бы хорошо погрузиться губами и утонуть в них.

– Ну, не знаю – неуверенно пробормотал Гордий, на всякий случай дотрагиваясь до амулета из синего стекла на груди – Конечно, она все время молчит, но я думал, что она немая или не говорит по гречески. А эринии говорят?

– Не знаю – закричал Никандр – И тебе проверять не советую . Давай просто сбросим ее в пропасть, а перед этим проткнешь ее мечом, просто на всякий случай.

– А почему я? – испуганно спросил Гордий – Сам и режь ее.

– Пусть инженер ее зарубит и толкнет вниз – предложил не менее напуганный Никандр – Эй, Публий, забыл про свой клинок? А ну, доставай его и поработай. Отцепи же ее наконец!

Теперь карие глаза смотрели не умоляюще, а требовательно, припухшие губы шевельнулись, пытаясь что-то сказать, но слов не прозвучало. Может и вправду фурия[10 - Фурия – древнеримский аналог греческой эринии.], подумал Публий. А не все ли равно?

– Нет! – сказал он.

– Что – нет? – удивился Никандр.

– Я не буду ее убивать! – и, подумав. добавил – И вы не будете.

Он почувствовал, как напряженное тело, которое он держал в руках, немного расслабилось и обвисло в его объятиях.

– Ах вот как!? – угрожающе произнес эфессец – Это мы сейчас посмотрим.

– Острожней! – вскричал Гордий – Эриния уже овладела им.

– Дурь овладела им! – зарычал Никандр – А ну, толкай девку на меч! Быстро!

С этими словами он выхватил свой длинный кавалерийский меч и направил его острие на девушку. Клинок был дорогой, бронзовый и пробивающиеся сквозь ветви лучи солнца придавали ему тусклый, зловещий блеск. Этот блеск завораживал, мешал думать, но, как оказалось, думать и не понадобилось. Дальнейшее, казалось, происходило помимо сознания Публия, как будто его волей действительно управляло что-то извне, может быть фурия, а может быть что-то еще. Ему, впрочем, было все равно. Выхватив из-за пояса маленький нож, он разрезал веревку на руках девушки и толкнул ее, но не вперед – на острие меча, а назад, за спину, туда где темнела пасть небольшой пещеры. Девушка скрылась в тени, как будто ее никогда и не было, оставив Публия один на один с разъяренным сирийцем.

– Ах так? – прошипел тот – Ты сам хочешь попробовать моего клинка? Ну, что ж, доставай свой. Не убивать же тебя безоружного. Хотя и с мечом ты вряд ли на что способен!

Никандр злобно захохотал. Разъяренный и напуганный, он по-прежнему был опытным бойцом, чего о себе Публий сказать не мог. Он не сомневался, что не выдержит схватки, но страх смерти куда-то делся, и глаза цвета мокрого песка почему-то стояли перед его глазами. Поэтому он выхватил свой меч и встал в стойку, единственную, которую знал. Наверное, он что-то сделал не так, потому что Гордий захохотал, а Никандр еще раз усмехнулся.

– Брось, инженер, это же просто смешно – сказал Гордий сквозь смех – Зачем тебе умирать за девку?

Но тут ситуация изменилась. Никандр, вероятно увидевший нечто в глазах Публия, стер улыбку с лица и сделал два шага вперед. Теперь острие его меча было совсем близко. Гордий тоже перестал смеяться. И в этой мертвой тишине Публий услышал тихое дыхание девушки в тени. Тогда он тоже сделал шаг вперед.