Эпилог

– Иду и думаю: вы или не вы? – отдувается сосед.

Как же его зовут?

– Смотрю, точно вы. Со спины узнал. Очень она у вас запоминающаяся, спина ваша. Вы до дома? Нам по пути.

Федор?

– Погода великолепная. Наконец-то дождь перестал. Солнце слепит смотрите как! – закатный луч отражается от окна, и сосед жмурится.

Может, Василий?

– Вы с работы, да? А я сегодня выходной. Вышел вот за витаминами, – он качнул сеткой. – Запасаюсь «це» и «де». Поняли, да? «Це» – это витамин в апельсинах, а «де» в солнышке.

«Це» и «де» он так и говорит, через «е». Владимир? Афанасий? Емельян?

– Вы, я вижу, тоже прогуляться любите. Я и смотрю: идет чья-то знакомая спина, спокойно так, задумчиво. Ну, думаю, точно соседка моя.

Черт бы побрал людей, чувствующих ответственность за паузы в разговоре. Стоит беседе немного угаснуть, как они паникуют и начинают бросаться любым словесным мусором, лишь бы заполнить тишину.

Как в такой суетливой личности может существовать тонкий талантливый музыкант? И как, как, боже ты мой, его зовут?!

Память напрягается и восстанавливает день знакомства. Лифт открывается, уже видна родная дверь, и вот он, стоит на лестничной клетке, шаркает тапкой и представляется: «Я ваш сосед, вот из этой квартиры, меня Анатолий зовут».

Точно! Анатолий! От облегчения губы расплываются в улыбке.

– Да, прямо возьми да и упади! – смеется он, принимая улыбку на свой счет. О чем он говорит? Начало рассказа пролетело мимо ушей.

Может, сбежать в магазин? А вдруг увяжется?

– Это был единственный стоящий эпизод во всем фильме, – продолжает Анатолий. – Так что смотреть не советую, только время потеряете. Вы можете мне доверять в этом вопросе, я ведь настоящий киноман. У меня даже три публикации есть в кинематографическом онлайн-журнале.

Интересно, является ли это хвастовством? Если является, то надо делить число публикаций на два или даже на три, но если поделить на два, то получится нецелое число, а если на три, то выйдет, что публикация у соседа всего одна, и говорить три вместо одной – это уже не простое преувеличение, а серьезный обман.

Под воркование соседа Анатолия – а теперь лучше его так и называть, в связке, чтобы вновь не забыть имя, – пролетают улица и перекресток. Осталось пересечь двор, войти в подъезд и подняться на лифте. Или можно пойти по лестнице пешком: тучный и одышливый сосед Анатолий точно не решится составить компанию. Нехорошо, наверно, так свысока рассуждать о чужих недостатках… А общество свое навязывать хорошо?

Звонкие каблучки все спешат и спешат где-то сзади и никак не могут обогнать.

Тротуар недавно отремонтировали, покрыли новеньким блестящим после дождя асфальтом. Кажется, что шагаешь по небу: так ясно и чисто в нем отражается то, что над головой, все то, на что обычно и не смотришь, ведь руки в карманах, спина колесом, лицо опущено. Дорога отражает кроны деревьев и дома, можно даже разглядеть провода между перевернутыми фонарными столбами. Не видно только себя, потому что отражение – как тень в зенит, прямо под ногами. Зато небо раскинулось во всей красе: здесь, на черном асфальте, оно еще синее, еще чище, с четкими белокурыми облаками, по которым было бы так весело прыгать маленькой почти такой же белокурой девочке.

Она могла бы гулять по облакам.

***

На подходе к дому сосед Анатолий выдыхается, и в лифте царит звенящая тишина. Перед тем, как скрыться в своей квартире, он неловко сует свои апельсины.

– Не отказывайтесь, берите, пожалуйста, угощайтесь, вам нужней, – бормочет он и спешно захлопывает дверь.

Что ж, апельсины так апельсины.

Дом встречает гробовым молчанием. Ни тебе топота маленьких ножек, ни детского смеха, ни мультиков. Могила, да и только.

Из-под двери в детскую тянет сквозняком. Наверно, открыта форточка. Там, за стеной, вечерний ветер перебирает светлые локоны и не задумывается, кто их хозяйка: девочка или кукла. Входить туда не хочется. Нет сил снова убеждаться, что комната пуста. Пусть дует.

Лучше всего с могильной пустотой справляется телевизор. Живые человеческие голоса наполняют квартиру и позволяют ненадолго забыться. Одиночество почти не чувствуется, когда с экрана льется оглушительный поток красок и звуков: реклама, сериал, ток-шоу, менты, прогноз погоды, магазин на диване, репортаж, комики, «Титаник», футбол, концерт… Весь вечер удается уклоняться от новостей об «Эпилоге», но стоит на минуту отлучиться на кухню за соседскими апельсинами, и тут же самодовольная рожа занимает весь экран и принимается рассуждать о неродивших матерях. Как назло, пульт затерялся в недрах дивана, и пока рука шарит в мягких подушках, в уши льется сочувствующий голос:

– Некоторые женщины проживают свое горе снова и снова, и боль от потери ребенка становится для них навязчивой рекламной мелодией, от которой никуда не деться.

Где же этот треклятый пульт?!

Вот он, наконец-то кнопка «Выкл». Дом окутывает сумрачная тишина. Беспокойство заставляет кружить по комнате. Пятый, шестой, седьмой круг, пока блуждающий взгляд не замирает наконец на огромной фотографии на стене. Там бушующий океан разбивается о скалу под серым небом, и чайка борется с ветром.

Последние слова передачи крутятся в голове: «Кто-то пытается забыться алкоголем, кто-то углубляется в работу, а кто-то опускает руки и отдается во власть своей потери».

А кто-то и после потери продолжает вынашивать, рожает, воспитывает свою чудесную дочку. Она всегда здесь. Всегда рядом. Всегда интересно ей что-то рассказать. Мир так прекрасен, он будто создан для маленьких детей, для их распахнутых глаз и пытливых умов. Взрослые не обращают внимания на ставшие привычными вещи, и только дети помогают заново пережить все лучшее из окружающей реальности, увидеть, как волшебна жизнь.

Сколько творчества, сколько вдохновляющей энергии открывается тому, кто показывает ребенку мир. Детский ум удивляется, радуется, сомневается. Как все устроено? Почему именно так, а не этак? Как-нибудь по-другому никак нельзя? А что будет, если…

Взрослые отмахиваются, устают. Да разве это вообще возможно, утолить неуемное детское любопытство? Оно словно лернейская гидра: отсечешь одну голову, вырастет две; ответишь на один вопрос, появится дюжина. Эти бесконечные «почему» когда-нибудь иссякнут? Зачем объяснять, если половину услышанного ребенок забывает через несколько минут? И главное, неужели сложно оставить маму в покое хотя бы на несколько минут?!

Не понять таких взрослых. Как можно отмахиваться, когда вот она, любознательная мордашка, вопросительно смотрит ясным взглядом, готовая к поразительным открытиям, доверчиво принимающая родительский ответ? Разве можно предпочесть кино и маникюр – живому ребенку? Почему они не понимают, что отправляя малыша погулять, подсовывая ему комиксы или другим способом избавляясь от его внимания, они в первую очередь вредят себе? Лишают себя возможности отправиться в захватывающее путешествие по лабиринтам детской фантазии…

За окном старая треснувшая сосна. В темноте расщелина в стволе кажется абсолютно черной и бездонной.

– Мамочка, а кто живет вон там, на дереве?

– В дупле, что ли?

– Да, в дупле!

– Как? Ты не знаешь, кто живет в дупле?

Задумывается на секунду и активно трясет кудряшками: нет, не знает.

– В этом дупле живет сова по фамилии Халва. Это все знают!

– Сова Халва? – недоверчиво переспрашивает она. – А разве бывают такие фамилии?

– Конечно, бывают! Среди сов фамилия Халва – такое же обычное дело, как у нас, скажем, Смирнова.

– Не знаю ни одной Смирновой, – с сомнением качает головой.

– Ну, Петрова.

– И Петровых не знаю.

– Вот сейчас сова Халва сидит в своем дупле, слушает нас и думает: «Какая необразованная девочка, ни одной фамилии не знает! Вот ка-а-ак прилечу к ней ночью, ка-а-ак сяду на подоконник и проухаю все распространенные совиные фамилии!»

Во время смеха ее глаза превращаются в маленькие щелочки, в которых весело сверкают голубые огоньки. Иногда кажется, что лицо смеющегося ребенка – лучшее лекарство от депрессии и уныния. Вот бы в психоневрологических диспансерах и больницах поставить мониторы и транслировать детских смех…