Эпилог

Сперва казалось, что всему виной строгое воспитание: настолько, что даже после тридцати страшно получить от мамы нагоняй. Или это страх разочаровать ее?

Потом появилась другая теория: может, Эмме не хотелось нервировать уже не молодую женщину. Мало ли как она отреагирует на новость, что дочь потихоньку вгоняет, а точнее, «задувает» себя в могилу.

Но однажды пришло озарение. Эмма боялась не реакции матери, а ее отсутствия. Равнодушия, которое бы раз и навсегда расставило точки над «й» и показало, что ребенок для мамы давно вырос. Что нет и никогда больше не будет скучных родительских проповедей. Что не трепещет больше мамино сердце за свою дочь. Потому что дочь давно выросла, детство давно кончилось – настолько давно, чтоб даже мать позабыла, каково это, воспитывать, вмешиваться и поучать.

***

Навстречу медленно едет пустая коляска, как будто сама по себе. А нет, не сама: сзади ее толкает сосредоточенный малыш. Вдруг он останавливается, морщит нос и начинает громко плакать. Подбегает мать, чтобы вытереть сопли и выяснить, что за беда стряслась. Несмотря на ее старания, плач переходит в безутешный рев.

Эмма отворачивается и начинает хихикать.

– Ничего не могу с собой поделать, – прикрывая лицо рукой, оправдывается она. – Детские слезы всегда меня смешат. Они такие искренние и при этом такие глупые! Только ребенок может самозабвенно рыдать из-за сущего пустяка. Он полностью отдается своему горю, выводит все эти «а-а-а» и «о-о-о», страдает на полную катушку, а отстрадав, уже в следующую секунду облегченно хохочет и бежит за голубем. Посмотри сама!

И вправду, малыш отрыдал и напрочь забыл свои печали. Он снова неуклюже толкает коляску, бодро мыча себе под нос.

– Вот бы и нам проживать жизнь такой, какая она есть, – вздыхает Эмма. – Грустно? Ори от всего сердца, так, чтобы ничего не осталось, и плевать, что подумают другие! Весело? Беги навстречу ветру, смейся, танцуй! Но нет, мы все друг друга стесняемся, корчим из себя кого-то другого: более сильного, холодного, отстраненного. Держим эмоции в кулаке, обманываясь обещаниями отпустить себя на волю когда-нибудь потом: у психотерапевта, в отпуске, на пенсии, на том свете… И в итоге становимся вон как тот мужик.

Она кивает на сгорбленную фигуру у витрины булочной. Мужчина в темном костюме замер перед кренделями и пирожными, развешанными в сказочных декорациях: волшебный замок, миниатюрная карета с изящными лошадьми, куколка-принцесса и радуга, льющаяся из картонных облаков. На что он смотрит, что видит? Вспоминает себя мальчишкой, представляет, в какой восторг пришел бы, увидев это великолепие пятьдесят лет назад? Или вглядывается в свое отражение – зажатый, грустный, почти добитый жизнью дядька на фоне безмятежной сдобной роскоши?

– Мама, можно мне пряник, вон тот, в виде зайца?

– Если будешь себя хорошо вести, то куплю.

– Я буду, честно-честно! – и прижимает клятвенно руки к груди.

Разве можно отказать? Придется зайти.

– Ну какой пряник, Лесь? Уже пора на работу возвращаться. – Эмма раздраженно смотрит на часы. – Ладно, минут пять у нас есть, успеешь?

Глава 30

– Эти шокирующие откровения появились в сети сегодня утром. Подопечная благотворительного фонда «Эпилог» раскрывает изнанку деятельности всем известной и до сегодняшнего дня уважаемой организации.

Ведущая делает тревожное лицо, и запускается ролик.

Декорации скудны: кафельные стены и облезлый стол, на который навалилась небрежно одетая женщина. Волосы спадают на лицо, голос сипловатый, речь нестройная.

– Расскажите, как вы попали в фонд «Эпилог», – подсказывает закулисный голос.

– Да Пашка, сосед мой, меня подбил, – сбивчиво объясняет героиня. – Я, говорит, эти хари видел своими глазами. Все одеты-обуты, жилье свое есть, а в фонде отсиживаются, несчастных из себя корчат. Они, говорит, там на всем готовеньком живут, а потом еще и хату получают. Вот мы и подумали: я что, хуже, что ли? Это благотворительная организация, пусть и мне поможет.

В слове «организация» она проглатывает половину букв.

– То есть вы решили стать подопечной фонда, чтобы иметь место в общежитии, полное содержание и возможность получить льготное жилье. Верно?

– Ага. У меня сложная ситуация, мне помощь нужна.

«Ситуация» звучит как «сит-ацья».

– Вы знали, что фонд оказывает поддержку женщинам, которые потеряли ребенка до или сразу после родов?

– Недомамашам, ага. Знаю.

– Но вы на тот момент не были беременны? – уточняет репортер.

– Не-а, беременной не была, в том-то и загвоздка. Они только по справке из больницы брали. Либо сразу после аборта, либо с направлением. Это мне Пашка объяснил, он в консультации работает.

«Консультация» лишается нескольких согласных.

– И что вы сделали?

Женщина матерится и отворачивается от камеры. На подмогу приходит ведущая:

– А сделано было вот что: женщина забеременела, встала на учет в районной поликлинике, а спустя четырнадцать недель в домашних условиях был произведен незаконный аборт. Далее за две тысячи рублей были подделаны медицинские документы, из которых следовало, что прерывание беременности произошло в городской больнице по медицинским показаниям. Таким образом был сфабрикован пакет документов, по которым женщину взяли под опеку фонда «Эпилог». Ей выделили место в комфортабельном общежитии с питанием и уходом, выдали так называемый «стартовый пакет для нуждающихся», в который входит одежда, белье, туалетные принадлежности, мобильный телефон, косметика. Также были оказаны дорогостоящие реабилитационные услуги: врачебная помощь, физиологические и релаксационные процедуры. Сотрудники фонда уточнили материальное положение новой подопечной, а оно, как вы понимаете, оставляет желать лучшего, после чего поставили женщину в очередь на получение дачного участка.

– Одежда на вас – та, что вам подарили в фонде? – снова пытает невидимый репортер.

– Не, те шмотки я сразу продала. И телефон с косметикой тоже. Больше семи тысяч вышло!

«Тысяч», разумеется, звучит как «тыщ».

– Итого, вы заплатили две тысячи рублей за поддельные документы, еще какую-то сумму за незаконный аборт…

– Да какую там сумму! – машет рукой героиня. – Бесплатно сделали. Там делов-то пять минут!

– Две тысячи рублей за документы, – продолжает голос после секундной запинки, – а выручили семь тысяч с продажи полученных в фонде вещей. Так?

– Получается, что так.

– Но целью всей аферы был дачный участок, верно? Вы ведь планировали воспользоваться бесплатным жильем и услугами фонда, а затем перебраться в дачный поселок?

– Я, между прочим, не бомж! – вдруг гордо приосанивается женщина. – У меня квартира есть!

– Конечно, есть, – подтверждает голос. – Женщин без определенного места жительства фонд под опеку не берет, передает в другую организацию. Как раз для того, чтобы не привлекать нахлебников и бездомных. Но тогда каков же был ваш план?

– Так дачку продать. Ну и пожить нормально, чтоб ухаживали за мной, заботились. Квартира у меня, конечно, есть, но там народу живет тьма! И жрать нечего.

– Зато выпить, наверное, всегда найдется, да? – подначивает голос.

– Выпить найдется, да, – задумчиво кивает женщина, но тут же спохватывается: – Но я с тех пор как залетела – ни-ни! Ни грамма не употребляла.

– И что же вас останавливало?

– Как это что? Беременным же нельзя!

– Разумеется, – вступает ведущая, – ограничение на употребление алкоголя обусловлено не беременностью, а простым расчетом. Медики «Эпилога» тщательно обследуют женщин на наличие алкоголя и наркотиков в крови. Обнаружение в анализах запрещенных веществ является причиной для отказа в опеке. Однако возникает вопрос: почему врачебный осмотр не выявил следов преступного аборта? По понятным причинам мы не можем рассказать в эфире о способе, который использовала героиня нашего репортажа для прерывания беременности, но, поверьте, любой доктор понял бы, что в данном случае речь идет о незаконной операции в домашних условиях. Так почему же этого не произошло?

В кадре снова героиня интервью: