Малыш от генерального

Мышка. Слишком умная, чтобы быть такой трусливой, и слишком красивая, чтобы прятаться за вечными бесформенными хламидами, которые считала приличной одеждой.

Не работой с ней хотелось заниматься, а кое-чем другим, гораздо более приятным. На губы иногда смотреть не мог. От вида высокой, обтянутой тканью груди душило желание убивать всех, кто будет так же пялиться.

Как мазохист заставлял ее переодеваться, а потом запрещал посетителям задерживаться в приемной хоть на минуту. Всех сразу звал к себе, а выставлял так, что летели, не разбирая пути, подальше от моего кабинета.

Не самая здоровая реакция на женщину. Дурацкая! Но почему-то от мышки вело. От её хрупкости, искренности, чего-то забытого и настоящего.

Никакая холодная вода не лечила от желания сжать в руках тонкую талию. Не спасала работа. Сообщения от Карины днями висели в телефоне непросмотренными.

Меньше всего мне сейчас нужен был роман с собственной помощницей. Какой, к черту, вообще служебный роман?! Только держаться от искушения с каждым днем становилось все труднее.

Я хотел Аглаю на работе. Собранную, серьезную. Под столом, на столе – пофиг где.

Хотел в машине. Перепуганную, зажатую. Вытянуть, наконец, ее из угла и отшлифовать сладкой попой кожаные сиденья.

Хотел дома.

Наверное, это желание и сыграло со мной злую шутку. Собственная память ударила из главного оружия тогда, когда не ждал. А прояснилось в голове, когда стало уже слишком поздно.

* * *

Кошмары снятся всем. Кому-то чаще, кому-то реже. Раньше я был из числа первых. Проснуться среди ночи в холодном поту было нормой.

Иногда просыпался от крика. Иногда спокойный внешне, но спекшийся от ужаса внутри.

Когда теряешь самого близкого человека, нормы нет. Комфортно не спать двое суток подряд, а потом вырубаться поперек кровати без сновидений. Комфортно после очередного привета из мира Морфея молотить боксерскую грушу или пробегать десять километров по ночному городу.

Комфортно изматывать себя в хлам, давать гневу выйти, пока он не выплеснулся на близких, друзей или подчиненных.

За границами сна комфортно… Терпимо везде. А там, во сне, когда не знаешь, что это все ложь, садистская игра воображения, тяжко.

За последние три года я уже почти отвык от этого «тяжко». Не каждую боль можно вылечить, но со временем рубцуются любые раны. Поначалу ненавидишь себя за желание жить. С отвращением смотришь в зеркало.

Потом смиряешься с гнилой натурой. Все с тем же отвращением пялишься по сторонам. Вводишь в свой дом новых женщин. Не закрывая глаз, честно, без иллюзий берёшь все, что требует тело.

Раз. Другой. Третий…

Пока это не станет обыденным и нормальным.

Учишься, не путаясь, называть их по именам. Выслушиваешь бред, который несут. Меняешь, когда терпение подходит к финалу. Как носки.

По прежним меркам – существуешь. По меркам большинства – живешь.

В достатке, роскоши, не ограничивая себя каким-то строгим ассортиментом тел.

И так до очередного звоночка – сна. От которого и тело, и душу выворачивает наизнанку, снова откинув в стадию отвращения.

* * *

В этот раз мне было особенно тяжко. Я видел не минуты прощания в больнице, не ту Настю, которая убила меня своей последней просьбой. А ненормальную девчонку, которую встретил в первый раз и сразу влюбился.

Даже платье на ней было то самое – легкомысленное, голубое, со смешным мультяшным принтом на груди и белым воротничком под горлом.

Если бы не тяжелый фотоаппарат на шее, я бы ни за что не поверил, что передо мной фотограф. Она больше походила на актрису, сбежавшую со съемок детской передачи. Такую милую, нереальную… У меня, уставшего от бесконечных проблем и недосыпа, не было ни одного шанса против этой необычной девчонки.

Прямо на парковке, дожидаясь машину, я покорно позволил ей скормить мне пачку отвратительного шоколадного мороженого, привязать к запястью воздушный шарик и поцеловать.

Потом Настя до сорванных связок спорила, что целовала не она, а я решил языком слизать с её губ шоколадные крошки, но слишком увлёкся. Правда, наверное, была где-то посередине, но поцелуй я не смог забыть ни спустя год после её смерти, ни сейчас.

Невозможно было противостоять этим губам. Нежным, со вкусом ванили, податливым. Мне хотелось ласкать их языком, губами снова и снова. Срывать стоны. Воровать дыхание, чтобы пропитаться этой сумасшедшей насквозь.

Мне просто необходим был её отклик, и я напирал.

– Еще! – обхватывал ладонью затылок.

– Сладкая, – толкался языком в её рот.

– Откуда ты такая взялась? – Отрывался на миг, чтобы опять накрыть ванильные губы.

И целовать.

Целовать.

Сминать тело в руках.

Целовать ещё глубже и наглее. Как свое. Без спроса и стеснения.

Скользить ладонями по телу. Изучать на ощупь то, что уже успел облизать взглядом.

Никогда не чувствовал ничего приятнее в жизни.

Обычно просыпаться после этого сна было худшей из мук. Мой личный самый гадкий вид пробуждения.

Но в этот раз я очнулся не от привычного внутреннего толчка, высадки на грешную землю, а от стона. Женского, грудного, слишком отчаянного, чтобы быть сном.

* * *

– Аглая? – После сна быстро сфокусироваться не удалось. Я вначале почувствовал под собой женское тело и уже потом понял, кто это.

Вместо ответа в темноте со вздохом поднялась и опустилась обнаженная грудь. В лунном свете я смог рассмотреть лишь острые вершинки и задранную до самой шеи ночную сорочку. Совершенная картина. Только оставалось не понятным, как я ее заслужил.

– Что ты здесь делаешь? – прохрипел севшим голосом.

Вопрос, наверное, был неправильным. Даже не наверное, а точно! Возмездие последовало незамедлительно. Стоило закончить фразу, расслабленное тело подо мной напряглось, глаза странно блеснули и меня толчком опрокинули на спину.

– Боже… Дура… Какая я дура!

Аглая рванула с кровати с такой скоростью, будто увидела ту самую мертвую крысу из отеля. Я чудом успел перехватить ее за руку, но вот удержать не смог.