Падает снег

Андреев, поколебавшись несколько секунд (вредничал или не мог взять себя в руки), выпустил меня из объятий. У него были комично красные уши и припухшие пурпурные губы, затянутые мутной пленкой глаза, будто под наркотой. Я поднялась на ноги, поправляя на себе сбившуюся одежду. Потом оглядела его и поправила на плечах рубашку, которую я, не помня, как, успела расстегнуть до середины. Вид у Максима был такой, словно ему только что снесло башню из винтовки крупного калибра. Непонимающий, ошарашенный. Я впервые видела его таким.

– Как… Как ты это… Как у тебя?.. – только и смог спросить он, перебирая на уме слова и не находя подходящих тому, что только что случилось.

– Тебе понравилось? – бочком усаживаясь на его ногу, спросила я и приобняла его, притягивая темноволосую голову к своей груди. Он слушался, как ребенок. Даже больше – как пластилин.

– Вера… зачем ты спрашиваешь? Разве стал бы я…

Голос его, однако, постепенно становился прежним, тело напрягалось, взгляд терял детское выражение обиды и непонимания, приобретал прежнюю ледяную жесткость.

– За этим ты пришла?

Вопрос был явно с подвохом.

– Нет. Я просто хотела видеть тебя. Порыв души.

Если бы Андреев был обычным мужчиной с обычными эмоциями, это бы ему польстило, и он бы расцвел сакурой. Но Максим позволил себе недобрую ухмылку, что на его языке означало высокую степень радости.

– Помнишь, говорила тебе, – гладя его по волосам, мечтательно начала я, – что мне с тобой уютно?

– Помню. Впервые – на катке. Но тогда я еще не позволил тебе увидеть себя… такого.

– Теперь, увидев, я чувствую то же самое.

– Несмотря на?.. – недоговорил он, вместо слов обведя себя руками.

– Несмотря на, – кивнула я, понимая, что не лгу ему.

– И тебе не было страшно, когда я?.. – он словно боялся договорить каждый свой вопрос, боялся или не хотел произносить самого неприятного.

– Конечно, страшно.

– Тогда почему ты… не считаешь меня опасным, неуравновешенным? Зачем ты продолжаешь? – в полном недоумении спросил Андреев.

Потому что мне жаль тебя, и я хочу тебе помочь, – ответила бы я раньше. Но сейчас это уже не являлось правдой.

– Максим. Мне этого хочется. Хочется рядом быть.

– Мне… нравится это, – делая длинные паузы между словами, признался Андреев.

XIII. Удушение

Выходит, все то время, что я знаю Максима, с первого дня нашей встречи на втором курсе, он притворялся. И даже тогда, когда я думала, что он приподнял передо мной забрало и показал истинное лицо, и была бесконечно польщена этим жестом дружелюбия, ничего он на самом деле не приподнимал, а позволял мне видеть только то, что ему выгодно.

Он управлял впечатлением, которое складывалось о нем в моем сознании, прекрасно понимая, что делает, и делал это профессионально. И в тот день, когда я узнала, что он Викин рецензент, и в тот день, когда мы катались на ледовой арене, Андреев всего лишь создавал видимость того, что мы сближаемся духовно, а сам прятался глубоко внутри своей добродушно-любезной и улыбчивой скорлупы, наращенной по необходимости.

Глупо, конечно, но становится обидно. Вообще-то он мне ничего не обязан, особенно быть искренним, едва познакомившись. Как долго он притворяется, интересно? У него это так здорово получается, будто он с самой юности строит из себя нормального, веселого добряка, которому не чужды человеческие эмоции. А люди вокруг верят! Да и я поверила…

***

Дышать. Глубже дышать. Это всего лишь сессионные проблемы. Да, преподаватель неправ. Да, я ничего не могу сделать. Я должна подчиняться, выставляя себя полной идиоткой. И отдуваться за чужие прогулы. Ненавижу. Нужно считать до десяти. Нет, до двадцати. Либо идти к Максиму. Но не бегать же каждый раз к нему, когда сама переполнена злобой? Конечно, он поможет. Натыкаясь на его истинную суть, сам сразу успокаиваешься. Но мне нужна автономность…

Больше я не стану привыкать к людям, не хочу наступать на те же грабли. Уж слишком мне в прошлый раз изранило лицо, а шрамы-то еще не затянулись. Да и вряд ли когда-нибудь исчезнут бесследно. В этот раз я буду с самого начала настраивать себя, что Максим мне ничего не должен, не обязан находиться рядом и помогать, может захотеть и уйти в любой момент, отгородиться от меня и попросить его больше никогда не трогать.

Я буду готова. В этот раз – я буду готова. Клянусь.

***

Часто получалось, что я проводила вечер у Максима, а затем, уже ближе к полуночи, он отправлял меня домой на такси.

Я привыкала к нему. Постепенно, раз за разом, мне становилось легче принимать его таким, какой он есть. То, что было почти невыносимо попервой, теперь переживалось мною стойко: выдерживать его угольный тяжелый взгляд, который прямо говорит, что хочет убить; понимать угрюмое молчание, не успевая наговорить глупостей, чтобы заполнить давящую на психику тишину; привыкнуть к его движениям и деталям поведения, в которых крылось столько животной агрессивности и естественной резкости, что не сыграет ни один актер.

Если бы кто увидел Максима в таком виде, не понял бы, как можно находиться в состоянии озлобленности столь долгое время. Любой взбешенный рано или поздно теряет свой накал, а этот в напряжении, как тугая пружина, постоянно. Тяжелый человек, очень тяжелый. И вот всегда же мне везет в этом плане – не просто заурядные мужчины попадаются, которым только секса и пожрать подавай, а индивидуумы, живущие будто бы в других мирах.

Ненавижу вспоминать о прошлом рядом с ним! Чувствую себя предательницей. Причем предательницей и воспоминаний своих, обесцененных настоящим, и людей, которые окружают меня сейчас. Как я смогла? Увлечься кем-то другим? А душа болит все равно… и всепрощающий синдром еще лихорадит сердце. Конечно, я прощу и приму Его, если он вернется.

Может быть, я действительно использую Андреева как отвлекающий маневр для поврежденной психики, только неосознанно, сама того не понимая? Если так, то ничего хорошего в этом нет. И закончится все плачевно. Только теперь я окажусь на месте того, кто сжигает все мосты. Жизнь иронична.

– Мак, у меня небольшие проблемы с учебой, – прервала я тишину, но не ради того, чтобы о чем-нибудь уже начать говорить за целый час, пока мы находились в одной комнате, а потому, что ситуация действительно не давала мне покоя.

– Все решаемо, – ответил он холодно, словно ему было плевать. Но я знала, что это не так.

– Максим. Я это говорю не для того, чтобы прервать молчание. Это сильно меня тревожит.

– В чем проблема?

Я вкратце пересказала ему сложившуюся накаленную ситуацию с одним предметом, которая была чревата для всей группы.

– Хочешь, я поговорю с ней? Она не права.

– Не нужно, я просто хотела поделиться с тобой.

– Я понял. Это тебя волнует. А теперь тебе стало легче. Да?

– Да, Мак. – Проведя ладонью по красивому лбу, я погладила его темные волосы.

Обожаю, когда они, зачесанные назад, но ничем не связанные, рассыпаются по обе стороны смуглого скуластого лица, прикрывая уши, но оставляя виски открытыми. А если еще и тонкая прядь выпадет на лоб, это вообще загляденье. Как ни странно, с открытием истинной сути привлекательность его внешности не потерялась, а усилилась.

Точно так же, как я пыталась принять его, Андреев делал попытки понять меня. Частенько он задавал вопросы, просил объяснить тот или иной мой поступок. Он стремился стать обычным человеком ровно настолько, насколько я пыталась вжиться в его шкуру. Совершалось это, чтобы нам было максимально удобно вместе. Ведь, несмотря на феноменальную разницу между нашими личностями, характерами и темпераментами, мы очень хотели быть вместе. Мы старались ради этого.

Несмотря на подавление всех негативных эмоций в присутствии Максима, я все еще испытывала к нему сильное интимное влечение. Особенно в такие моменты, как этот, когда он со всей возможной небрежностью сидит в своем кресле, свесив голову набок, со спутанными прядями волос, ниспадающих на лицо и шею, и угрюмым взглядом, направленным куда-то вдаль; босой, в одних лишь брюках или, что реже – в спортивных шортах, с безупречно гладкой кожей монолитного трапециевидного торса, мягкого и без нарочито выделяющихся мышц.

Мясное тело. Как же оно меня влекло. Особенно нравилась его привычка ходить по дому без верха в любую погоду.

Было ясно как божий день, что Максим против преждевременной связи, хотя и сам пуританством не болеет. Я знаю: ему важно, чтобы это случилось не как толчок слепой страсти, а как обдуманное и взвешенное решение. А пока я к нему не привыкну, это невозможно. Андрееву, видимо, хочется нормальной близости, а не такой, когда он чувствует себя насильником или садистом. Чтобы унять свои желания, я обычно погружалась в чтение: благо, у Максима дома отличная библиотека, где нашлось много чего мне по душе.

В настоящее время Андреев сидел в излюбленном темно-синем вельветовом кресле и ремонтировал недавно приобретенный взамен старого приемник, который, несмотря на раскрученный бренд, забарахлил спустя месяц. Телевизора в квартире не водилось, что, естественно, являлось колоссальным достоинством в моих глазах. Не могу себе представить Андреева, проводящего вечера перед зомбоящиком за просмотром новостей и телепередач… Это нечто из параллельной вселенной. Он слишком интеллигентный для этого.

Некоторое время я молча наблюдала за тем, как Андреев сосредоточенно орудует небольшой отверткой среди пластинок черной пластмассы, схем и проводов, разложенных у него на коленях, затем, не выдерживая, поднялась и сходила в соседнюю комнату-библиотеку. Там взяла книгу, которую начала читать еще в позапрошлый раз – сборник новелл Эдгара По. Усевшись обратно на диван, откинула страницы на закладке и принялась старым способом успокаиваться с помощью чтения.