Три номера

– А что вам за дело до них?

– Свечи, свечи! – визжал калека-чистильщик сапог.

– Донна Джельсомина, видит Бог, если я выиграю сегодня на три номера, то мы устроим что-нибудь вместе, – серьезно сказал парикмахер.

– Почему бы нам не сыграть сегодня на три номера Томмазины, прислуги дамы – француженки?

– Какие это три номера? – спросил чистильщик дядя Доменико, быстро выпрямляясь насколько ему позволяли его кривые ноги.

– Три, сорок два и восемьдесят четыре, – ответила Джельсомина.

– Они не выйдут, ни за что не выйдут, – заспорил дядя Доменико.

– А почему не выйдут? – спросил Федерико.

– Потому что, друзья мои, номер пять обязательно выйдет эту неделю. Монах в Святой Марии ла Нуова рассказывал, что церковь и монастырь наводнены мышами, так что одиннадцать, число мышей, тоже обеспечено. Потому что по некоторым моим расчетам должно выйти прекрасное число шестьдесят девять, и может быть повторится восемнадцать, вышедшее на прошлой неделе, или единицею больше – девятнадцать.

Увлекшись разговором, калека дядя Доменико вытащил из-под скамейки, где он хранил ваксу и щетки, несколько грязных, засаленных и полуразорванных листков бумаги; это были вырезки из кабалистических [Cabala называется в Италии изучение и мошенническое предварительное определение номеров, выходящих в лотерее] газет, сердцеобразные кусочки бумаги, исчезавшие под пирамидами цифр. Одев на нос очки, дядя Доменико стал лихорадочно перелистывать эти грязные листки и зашептал:

– Нет., нет, эти три номера ни в каком случае не выйдут. Да и кто вам дал их? Монах? Кабалист? Кто-нибудь, кто получит внушение от добрых духов. Конечно, нет. Эти три числа не выйдут.

– Не все ли равно, дядя Доменико? Почему бы нам не попробовать? У вас найдется пять сольди, Федерико? Сыграем на пол-лиры вдвоем.

– Я всегда к вашим услугам, – ответил тот галантно, – Прикажете внести деньги и за вас.

– Извините пожалуйста, – гордо возразила девушка. – Об этом я должна позаботиться сама, иначе нельзя играть. Вы доверите мне сыграть на эти числа и сохранить билет у себя?

– Он будет в хороших руках, – сказал галантно жених.

Они расстались. Он вернулся в парикмахерскую, куда уже начал стекаться народ, она же медленно направилась к лотерейной лавке на площади Святой Марии ла Нуова. Но дядя Доменико, калека, углубился в свою кабалистику, покачивая головою, улыбаясь и поправляя время от времени очки на носу, пока не увидел на скамеечке ногу рахитика-судьи Сконьямильо, поставленную на нее для чистки сапог. Судья был маленький горбатый человечек в черном суконном пиджачке, белом жилете и соломенной шляпе, украшенной широкою черною лентою. Он нетерпеливо застучал по скамейке ногою, желая скорее освободиться.

– Извините, Эччелленца, – сказал калека в смущении: – я готов.

Он быстро похлопал щеткою о скамейку, сдувая пыль с маленького сапога судьи Сконьямильо.

– Все числа и числа, Доменико, – строго сказал чиновник.

– Что поделать, Эччелленца? Это сильное увлечение.

– Это порок.

– А в таком случае, почему же правительство поддерживает его? Кому я причиняю зло, играя? Детей и жены у меня нет. Заработка мне хватает на все, а, когда и не хватает, то я ни у кого не прошу денег. Разве я пьянствую? Разве я говорю дурное о ближних? Разве я режу кого-нибудь или краду чужое добро?

– Это порок, – повторил судья.

– Извините, Эччелленца, но в данном случае вы ошибаетесь. Я играю не на чужие деньги, а на свои. Разве я не хозяин своим деньгам?

– А что ты сделал бы с деньгами, если бы выиграл?

– Я накормил и напоил бы всех соседей, – ответил калека, выражая жестом широкую щедрость.

– А остальные деньги? Ты спустил бы их опять на лотерею?

– Ну, конечно! – ответил тот, выражая жестом покорность роковой судьбе.

– Сколько лет ты уже играешь, Доменико?

– С восьмилетнего возраста, Эччелленца. Уже пятьдесят лет.

– А сколько ты выиграл?

– Я выиграл два раза: сперва пятьдесят пиастров, потом пятнадцать лир.

– И только-то?

– Да, только.

– Вот видишь, как невыгодно играть и сколько выручает правительство на лотерее.

– Но не с такими людьми, как мы. В Неаполе, Эччелленца, есть ученые люди, математики, святые и образованные монахи, просвещенные души, которые прекрасно знают настоящие номера.

– И что же, они играют на них?

– Иной раз играют, иной раз нет, – с таинственным видом продолжал чистильщик сапог.

– А выигрывают они?

– Как придется. Всяко бывает. Иной раз человек знает числа, да Господь Бог ослепляет его и не допускает играть на них. Иной раз люди не понимают их, а у иных вера не достаточно тверда. Я-то уже по нюху узнаю числа, которые не выйдут. Только что приходила сюда Джельсомина, вязальщица одеял, и сказала, что она играет сегодня на три, сорок два и восемьдесят четыре. Да я согласен умереть, если увижу одно из этих чисел на выигрышном листе. Я всячески старался разубедить ее, но ничего не помогло.

– А ты сам-то играешь на какие числа?

– Вот на эти.

И он показал судье целый ряд цифр, по три, по два, по четыре и даже по семи чисел вместе. Судья покачал головою, уплатил один сольдо за чистку сапог и пошел, углубившись в размышления, в сторону Судейской улицы. Он естественно думал о своих пяти детях; четверо из них были смуглые, маленькие, рахитичные, уродливые девушки, которые, очевидно, не имели никакой надежды выйти замуж; они исполняли всю домашнюю работу, стряпали, стирали, гладили, шили себе белье и платье и, несмотря на самую строгую экономию, выглядели такими жалкими и несчастными, что отец никогда не решался брать их с собою на прогулку. Если бы ему удалось отдать в школу хотя бы одну из них! они были до того безобразны, что даже отец не находил в них ничего привлекательного. Он ощупывал свой карман, где лежали всегда на всякий случай две лиры, которых он никогда не тратил, воздерживаясь от всего и разрешая себе только покупать табак на два сольди каждые два дня. И как только ему могло придти в голову жениться, когда он был заместителем судьи в Фрозолоне?

Однако же его Амалия, у которой не было ни гроша приданого, как у его дочерей, вышла за него замуж, несмотря на то, что он был горбат! – Я думаю, что мои дочери вышли бы замуж за кого бы то ни было, за глухонемого или калеку! – думал он. О, если бы его сделали товарищем председателя суда, он мог бы послать которую-нибудь из дочерей на педагогические курсы или на телеграф, чтобы она могла научиться чему-нибудь и хотя бы зарабатывать себе на пропитание! Он шел в суд медленно и со строгим выражением лица, только вместо того, чтобы свернуть по улице Пиньятелли, где он встречался каждое утро с судьею Инценга и продолжал свой путь вместе с ним, он свернул против обыкновения в улицу Меццаканноне, и в результате горбатый судья Сконьямильо опоздал в это субботнее утро в суд на целых полчаса.

Федерико тем временем вернулся в парикмахерскую Риджилло и принялся за работу, так как пришло много народу стричься и бриться. Главною темою для разговоров в это субботнее утро между мастерами парикмахерской и занятыми и свободными от занятий клиентами служили лотерейные номера и вопросы о том, кто играл, кто никогда не играл, и у кого были свои любимые числа. Федерико не переставал повторять всем, кого он стриг или брил, с почтительною фамильярностью, обычною для мелкого неаполитанского люда:

– Если случится сегодня кое-что, на что я надеюсь, вы больше не увидите меня здесь, синьор.

– А что же такое может случиться? – спрашивал клиент с лицом, покрытым белою мыльною пеною.

– Сегодня должен пасть выигрыш на три номера.

– Какие три номера?

– Верные – три, сорок два и восемьдесят четыре.