Три номера

Девочка решилась тогда открыть в третий раз. За дверью стояла Джельсомина Санторо, дочь швейцара в палаццо Риччиарди, с большим пакетом под мышкою. Увидя девочку, она сконфузилась и отступила немного назад.

– Извините, мне нужно Томмазину, – сказала она краснея.

– Вы не видели ее? – спросила Катерина. – Она вышла из дому полтора часа тому назад купить кофе и до сих пор не вернулась.

– Я не видала ее, синьорина; иначе я не пришла бы сюда к ней. Она, очевидно, прошла, когда я была в парикмахерской у моего жениха Федерико. Теперь я выхожу за него замуж, – добавила она в порыве счастья.

– Благодаря выигрышу на три числа, не правда ли? – мягко сказала синьора.

– Да, благодаря выигрышу. И подумайте только, что дядя Доменико, калека-чистильщик сапог, не хотел, чтобы мы с Федерико играли на эти три числа! Что касается чисел, то у дяди Доменико страшная путаница в голове. Но, наверно, мне помогли пять сольди, которые одолжил мне двоюродный брат Пеппино Ашионе. Пеппино делает статуи святых, и сам немного святой человек. Теперь он уезжает для поправления здоровья в Пульяно, а мы с Федерико поженимся. Знаете, когда мы пошли с Федерико в лотерейную лавку за деньгами, то нам даже не хотели выдать их и сказали, что сегодня слишком много выигрышей, и у них сейчас нет денег. Придется идти за деньгами в понедельник. Но это все равно. Сходим в понедельник, правительство не убежит. Но где же может быть Томмазина?

– Правда, где она может быть? – повторила девочка.

Джельсомина положила пакет на стул у двери.

– Что это такое? – спросила Катерина.

– Эго вязаное покрывало из звездочек; я делала его для садовницы Наннины, которая выходит замуж. Пусть вяжет теперь сама, если хочет, а я буду вязать себе самой. Но Томмазине для ее будущего ребенка оно доставит удовольствие. Вдобавок, у меня больше и нет ничего сегодня, потому что правительство выдаст нам деньги только в понедельник. Скажите ей, что у меня нет больше ничего, и что я прошу ее удовольствоваться моим вниманием. Прощайте, господа.

– Прощайте.

На лестнице слышались чьи-то голоса, и Катерина, с нетерпением ожидавшая возвращения прислуги, подошла к перилам. Это был судья Сконьямильо, шедший гулять со всем своим потомством и встретивший на лестнице поднимавшегося наверх калеку дядю Доменико.

– Ну, что же, вы выиграли? – спросил его, шутя, судья Сконьямильо, обыкновенно никогда не шутивший. – Сколько вы выиграли?

– Ничего, эччелленца, ничего. Я верен своим рассчетам и тому, что говорят ученые люди, математики, получающие откровение от Бога.

– Однако же эти три числа вышли, – сказал, смеясь, судья Сконьямильо, обыкновенно никогда не смеявшийся.

– Это случайное совпадение, эччелленца, это случайное совпадение! – философски ответил калека, пропуская мимо себя безобразное семейство и поднимаясь в третий этаж.

– Мне нужно видеть Томмазину, – сказал дядя Доменико Катерине.

– Мы уже давно ждем ее, – ответила она тоном отчаяния. – Она, наверно, пошла получать свой выигрыш.

– Я сомневаюсь, чтобы она играла сегодня, – таинственно сказал калека.

– Почему?

– Потому что люди, так хорошо знающие числа, получают откровение от Бога, а такие люди не играют.

– Эти числа узнала моя мама, – наивно прошептала девочка.

– Которая, несомненно, не играла на них, – торжествующим тоном возразил калека. – Ваша мать – добрая душа и служит тому, чтобы делать другим добро. Скажите ей, чтобы она не забыла будущую субботу дядю Доменико. Я, ведь, тоже христианин и очень беден.

Девочка немного огорчилась и закрыла дверь, а калека стал, шатаясь, спускаться по лестнице.

– Сколько народу выиграло сегодня! – машинально прошептала синьора.

– Все выиграли, все, все, – ответила девочка с отчаянием.

Они замолчали. Темнело. На лестнице палаццо Яквинанджело не переставали хлопать дверьми; на площади Помощи не прекращались шум и суета с наступлением ясного майского вечера. Только в маленькой квартирке в третьем этаже было совершенно тихо. Синьора машинально ласкала своими нежными белыми руками густые волосы Катерины.

– Темно, мама, зажжем лампу.

Они пошли вместе на кухню, взяли маленькую керосиновую лампу и принесли ее в гостиную. Со стола было еще не убрано, и синьора стала потихоньку собирать грязныя тарелки, сняла маленькую скатерть и отнесла все в кухню. Зажженная лампа засветилась посреди круглого стола.

– Разве тебе не надо учить уроки? – спросила мать девочку, усаживаясь на генуэзском диване.

– Завтра воскресенье.

– Ах, да, завтра воскресенье, – машинально повторила синьора.

Снова воцарилась глубокая тишина. Из кухни стал доноситься слабый шум, сперва неясный, как шелест. Но они были погружены в свои думы, и ничего не слышали.

В замке заскрипел ключ.

– Вот наконец Томмазина! – воскликнула девочка.

Но это была не Томмазина, а городовой Франческо, безупречно одетый по форме. В руках он держал какой-то белый пакетик. Он остановился, снял с головы берет, оправил мундир, подтянул кушак и сказал с достоинством:

– Добрый вечер, господа.

– Добрый вечер, Франческо. А где же Томмазина? – спокойно спросила синьора в то время, как девочка в немом возбуждении уставилась на него.

– Сейчас доложу. Я стоял на посту перед театром Сан-Карло, перекусив здесь немного, потому что то, что нам дает Правительство – настоящее свинство. Вдруг я увидел, что на углу около бронзовых лошадей собирается народ, и услышал чьи-то крики. Так как мы обязаны подойти, как только соберется на улице четверо человек, то я и поспешил туда с товарищем Гарагузо. И что же я увидел, синьора! Моя жена лежит на земле и мучится в родах. Такие вещи можно говорить в присутствии синьорины, потому что это дело природы. Томмазина кричала, как проклятая душа. Она узнала по дороге о выигрыше после того, что купила на три сольди кофе, как ей было приказано, взволновалась и побежала к Сан-Карло сообщить мне новость. Отчасти от волнения, отчасти от быстрого хода, отчасти потому, что уже близилось время, у нее начались боли. Но среди криков она все-таки рассказала мне все. Мне пришлось нанять коляску, отвезти ее и отнести наверх по лестнице. К счастью, существует правило, по которому можно сойти с поста, когда надо отвезти родильницу.

– Вы отвезли ее домой?

– Извините, но кто же помог бы ей дома? У меня свои обязанности, и сам Бог знает, сколько мы выносим на своих плечах! Я отвез ее в больницу…

– Ах, бедная Томмазина! – воскликнула Катерина.

– Но, ведь, за плату! Там к ее услугам доктора, хирурги, лекарства, акушерки; там ей будут давать крепкий бульон и даже пеленки, когда родится ребенок. Дурное понятие о больнице совершенно несправедливо, господа. Томмазина была очень довольна, что я отвез ее в больницу. Она только кричала. Но все женщины кричат в это время. Она ни в чем не будет терпеть недостатка. Мы еще не ходили получать выигрыш, но это будет сделано в понедельник.

– А сколько она выиграла? – заботливо спросила синьора.

– Мало, – ответил Франческо, презрительно поджимая губы. – Тысяча пятьсот лир. Она сыграла только на шесть сольди. Женщина всегда остается женщиною, господа. Если бы она пришла ко мне, узнав числа и рассказала мне все, то можно было бы устроить вместе настоящую мужскую, а не бабью игру. А что можно сделать на тысяча пятьсот лир? Мне придется по-прежнему оставаться на службе, потому что с этою суммою далеко не уйдешь. А куда девала всегда деньги Томмазина? Что поделать? Женщина всегда остается женщиною.

– А как она чувствует себя теперь? – с участием спросила синьора.

– Конечно, неважно. Трудно – первый ребенок. Понятно, что ей тяжело, но она в хороших руках. Несмотря на боль, у нее хватило все-таки памяти передать мне этот пакетик, кофе на три сольди и ключ от двери. Она страшно радовалась также тому, что положение синьоры изменилось, и просила передать, что, хотя она и недостойна теперь служить вам, она все-таки просит впредь не забывать и любить ее, а главное помолиться за нее сегодня вечером, потому что ей очень плохо. Что поделать, господа? Когда женщина находится в этом состоянии, ей всегда кажется, что она умирает. Хотя она и знает, что ей не придется вернуться сюда служить, потому что у синьоры, наверно, другие планы, она просит по-прежнему не забывать ее.

Катерина собиралась закричать, что их положение вовсе не изменилось, и они по-прежнему любят Томмазину, но мать быстрым жестом заставила ее замолчать.

– Хорошо, Франческо, скажите ей, чтобы она не волновалась, и что мы по-прежнему любим ее, каково бы ни было наше положение. Когда вы увидите ее?

– Сегодня вечером, не правда ли? – сказала Катерина.