Книга скорпиона

«Прощай, старая жизнь. Здравствуй, Свет. Я готов идти туда, где не видно звёзд, чтобы взять то, что нужно мне. Моя клятва верна, мои помыслы объяты светом, мои руки способны держать знания. Я – сын Света, идущего вперёд и имя мне Собиратель».

«Ступай и ищи».

Масалья

Халялейя

Она умирала.

Во всяком случае, ей так казалось. И было в этой иллюзии смерти бесконечное блаженство, наслаждение мигом свободы в мире полноты, изнанки привычной жизни. Ей казалось, что она лежит в тёплой-тёплой воде и смотрит сквозь неё на солнце. Всё существо её стремилось к его свету: необжигающему, благодатному и вечному, но тот ускользал, словно говоря: «Всё это твоё, глупая, но не сейчас – после». Она плыла в мировом потоке, как рыба. Нет, она была ей. Водоросли-мысли касались её боков, соскальзывали по чешуе, и оставались позади. Ровное и спокойное течение убаюкивало, растворяло. Поток вымывал всё лишнее и ненужное, лишнее и ненужное, лишнее… всё…

В тот момент окончательно порвались нити, связывающие Масалью с окружающим миром. Она ощутила себя пылинкой, которую ветер возносит, рвёт на части, вновь складывает в одно, поднимает всё выше, выше, через небесную скорлупу – дальше, в чёрную бездну Последнего Океана, раскалываемую пополам долгожданным звуком – младенческим криком. И этот крик вырвал Масалью из потока. Она рухнула в темноту и та упруго вытолкнула её обратно в телесный мир.

Она рожала на свет дитя – воплощение её смысла жизни. В тот момент она почувствовала весь его жизненный путь, каждую слезу радости и крик падения. Разноцветные ленты смыслов слились в сверкающий клубок: нестерпимо яркий, переливающийся. Она кричала и билась, свет обжигал и пульсировал болью. Было жарко и холодно, и больно, очень больно, как никогда до того. И тихо, только горячее дыхание, и больно, опять больно…

Темнота сжалилась и поглотила женщину.

– Благодарю тебя, милосердный Менглу, – улыбнулась Масалья.

Тот, кого назвали Менглу, высокий, тощий старик в пыльном балахоне, подошёл к ложу и склонился над ребёнком.

– Когда-нибудь ты проклянёшь меня, – медленно проговорил он.

– Ты странный человек, Менглу.

– Я старый человек, Масалья, очень старый, – усмехнулся он и тихо вышел из лачуги.

Масалья задумалась.

Она пришла сюда несколько лун назад. Ей было видение: путь лежащий на юг, в страну, где живёт старик с глазами змеи. Бежавшую из дома Масалью подобрал в степи пастух, ехавший на юг для записи на службу в романские вспомогательный когорты[3 - Когорта (лат. сohors – отряд, группа людей), подразделение легиона численностью около 600 человек. Кроме когорт, состоящих из римлян, были вспомогательные когорты (auxilia), в которых служили представители покорённых Римом народов и союзники.]. Приняв, и не без оснований, Масалью за умалишённую, он помог добраться ей до Халялейи. Масалья знала куда идти. Каждый раз во сне она видела полуразваленный глинобитный дом и старика. Тот сидел в тени у стены, скатывал из хлебных мякишей и варёного гороха шарики, отправлял их в свой беззубый рот, молча смотрел на неё и ждал.

Из жизни сирийца-пастуха Масалья исчезла так же внезапно, как и появилась. Просто однажды утром он не обнаружил её, как обычно спящей у костра. Пастух не особенно расстроился. Он выполнил свой долг перед богами и не прогнал бродяжку-сумасшедшую там в степи, а теперь боги решили избавить его от этого груза. Масалья, ведомая своим фаросом[4 - Фарос, маяк, построенный на одноименном острове под египетской Александрией. Здесь – нечто, указывающее путь] добралась до жилища Менглу. Здесь, в бывшем хлеву, на подстилке из травы и обрывков овечьих шкур она родила.

От мальчишки, который приносил из ближайшей деревни еду, Масалья узнала, что старик пришёл сюда откуда-то с Востока уже много лет назад. Местные прозвали его Видящим. Почитали, как прорицателя и колдуна, а чаще просто боялись. И, кажется, было за что…

Масалья осторожно поднялась на ноги и вышла из лачуги. Старик сидел на земле и что-то невнятно бормотал, кажется пел.

– Менглу, почему ты так сказал?

Старик замолчал, разглядывая холмистую равнину перед собой, потом поднялся и ушёл.

Путь скорпиона. Начало

Понтиус Метатель[5 - Прозвище Пилат (Pilatus)по-видимому произошло от слова дротик (лат. рilum). Тяжёлое метательное копьё пилум было одним из основных оружий римского легионера.] стоял среди колонн дворца Эродеса[6 - Ирод I Великий (лат. Herodes), царь Иудеи. В его правление в Иерусалиме был построен роскошный дворец, использовавшийся после его смерти как резиденция римских чиновников, управляющих страной.] и оттуда, сверху, смотрел на лежащий перед ним город. Была ночь. Кажется, и небо и земля были слеплены из одной чёрной глины. Слабые огоньки улиц. Далёкие голоса – как рукой по шёлку и снова тьма и тишина. «А вдруг ничего этого нет? – подумал мужчина. – Ни города, ни мира – есть только это вечное безмолвие. Дома, башни, храм, люпанары[7 - Люпанары (лат. lupanaria), публичные дома.], площади – всё это баловство богов и нет числа их обманам». Он вздрогнул. Изысканная туника и лёгкий плащ плохо согревали тело. «Что я здесь делаю?» – этот вопрос он задавал уже не раз. Причина его отъезда из Эгипта оставалась загадкой и для него самого. Сколько бы не уверял его посвящённый в Собиратели, но Метатель не верил в пришествие Чужеземца. В эгиптских книгах рассказывалось о визитах Неспящих, но Великий Орфей, это было так давно. К тому же книги тоже писались людьми…

Метатель шагал по дворцу и в который раз отмечал про себя безвкусие убранства: роскошно и бездарно – истинно в восточном стиле. Для него, воспитанного учителем греком – представителем народа, обожествлявшего гармонию[8 - Гармония (греч. Harmonia) дочь Ареса и Афродиты, одна из богинь греческого пантеона.], было неприятно видеть это месиво ярких красок, золота и разноцветья камней. Пустой ветер!

Мужчина вошёл в небольшую светлую залу, уселся на богато застланное ложе и стал ждать. Начинала болеть голова, и он с усилием потёр кулаками виски. «Он будет, будет здесь, – обречённо подумал Метатель. – Я скажу ему, что всё бред. Уеду – в Рому на бои слонов, или в Грэкию, но только весной, когда нет жары, и Флора[9 - Флора (лат. Flora), римская богиня цветов, юности и весны.] улыбается в каждом цветке…»

– Ave[10 - Ave (лат.), здравствуй, прощай.], Хранитель.

Голос Маркуса разбил тишину на сотни осколков и те обрушились на Понтиуса Метателя жестоким дождём.

– Ave, Посвящённый.

Маркус вразвалку прошёл к ложу и демонстративно развалился на нём.

– Зачем ты пришёл? – сдержанно, на правах старшего, начал Метатель.

Маркус выждал театральную паузу и сообщил:

– Я нашёл его. Он здесь, где-то близко. Мальчик из варваров. Ему лет десять…

– Бред, – оборвал его Метатель.

– Я видел его… другим зрением.

– Ты говорил со вторым Хранителем? – спросил Метатель и, не дожидаясь ответа, обрубил: – Он всё врёт. Неспящие больше не посылают своих братьев к нам, так сказано в книгах.

Он приставил взгляд как гладиус[11 - Гладиус (лат. gladius), короткий римский меч.] к горлу Маркуса и жёстко произнёс:

– Нельзя найти ключ к тайне, которой нет.

Маркус по-собачьи ожесточённо воззрился на собеседника. Тот покусился на его Цель, на то, что давало ему жить, творить, оправдывало перед собой всю его внутреннюю грязь и поступки.

– Это ты врёшь, причём сам себе! А я буду искать его! – проорал Маркус и рывком поднялся с ложа.

Метатель устало покосился на него и тихо сказал, чтоб тот ушёл. Маркус старательно изобразил презрение и зашагал прочь.

– Менглу, что это? Это свет?

Малыш, щуря странные большие глаза, указывал ручонкой на солнце.

– Да, Иешуа, это свет.

– А что там, в свете?

– В свете Бог.

– А почему Бог не спустится сюда, чтобы все были в свете?

– Потому что он спит.

– А зачем Богу спать?

– Он ждёт Великой Весны, которая наступит на земле. Тогда он проснётся.

– А когда наступит Великая Весна?