Книга скорпиона

– Когда погибнет последний человек.

– Но мы ведь тоже люди, значит, мы погибнем?

– Нет, Иешуа, мы переродимся и уйдём на небо, чтобы тоже спать…

– Просыпайся, Маркус. Не спи.

Мужчина открыл глаза. Над ним склонилась обнажённая смуглая девушка и лёгкими движениями пальцев разглаживала две наметившиеся морщины у него на лбу. Маркус сонно улыбнулся и почти ласково процедил:

– Пошла вон, Арьйи.

Девушка улыбнулась как от похвалы, поднялась с ложа и, прикрыв наготу гиацинтовым покрывалом, вышла. Маркус проследил за ней взглядом – хороша… Интересно, сколько брала за ночь? Ему она никогда не говорила, а на его расспросы твердила одно: «Маркус, я твоя». «Святая шлюха та, что умеет искренне врать», – как говорит Понтиус Метатель.

Маркус перекатился на другой край ложа, встал, натянул на себя выстиранную, приятно пахнувшую розовым маслом тунику. Домишко, что он снимал для себя и для Арьйи находился в южной части Верхнего города[12 - Верхний город – район Иерусалима в западной части города, близ Иродова дворца.]. Рядом стоял двухэтажный особняк работорговца Йуду. Ещё тут был небольшой сад. На одном из деревьев сидел медный змей. Местные чтили его как святыню, излечивающую от змеиных укусов. По преданию когда-то давно эгиптский колдун, приведший сюда йудеев, однажды сотворил такого же[13 - «И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ, и умерло множество народа из сынов Израилевых. И пришёл народ к Моисею и сказал: согрешили мы, что говорили против Господа и против тебя; помолись Господу, чтоб Он удалил от нас змеев. И помолился Моисей о народе. И сказал Господь Моисею: сделай себе змея и выставь его на знамя, и всякий ужаленный, взглянув на него, останется жив. И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив». (Числ 21:6-9)]. И потемневший от времени змей, и старое дерево были неказисты и убоги, и Маркус часто повторял, что велит срубить уродину, вместе с сидящим на ней червяком, когда Метатель получит должность прокуратора или префекта провинции. Сам Маркус с недавних пор ходил в префектах городской стражи и уже успел прославиться, круто расправившись с пойманными кинжальщиками[14 - Сикарии (лат. sicarii – кинжальщики), иудейские повстанцы, стремящиеся добиться независимости своей страны. Название их пошло от латинского слова «sica» – кинжал.]. Их заставили драться на арене, на виду у нескольких тысяч согнанных на трибуны зрителей деревянными мечами против железа сотни романских солдат. Тогда погибло много людей. Маркус лично участвовал в резне. Город запомнил нового префекта стражи и дал ему кличку Кровник. Нынешний прокуратор Гратус был стар и почти не выходил из своих покоев – боялся заговора, а его помощники были заняты воровством да сведением счётов, так что Маркусу никто не мешал. Но где-то там, на севере жил мальчик, обречённый быть богом и Маркус должен был найти его, чтобы познать себя…

Арьйи вошла, как всегда, почти бесшумно. В руках – большой поднос: хлеб и кувшин с молоком.

– Кровник, я принесла поесть.

Лицо Маркуса дёрнулось.

– Не называй меня так.

– Как хочешь.

Она поставила поднос на круглый тёмный столик рядом с ложем.

– Ешь.

– Я не хочу.

Она встревожено посмотрела на него:

– Ты обиделся? Забудь.

Её прохладная рука легла на его плечо:

– Маркус…

– Свидимся, Арьйи. Мне пора.

Он застегнул пряжку тяжёлого легионерского пояса с гладиусом, взял в руки плащ и ушёл.

Арьйи села на ложе и задумалась. Маркус в последнее время был сам не свой, твердил что-то непонятное. И эти слова, брошенные как игральные кости: «Боль, поделённая на двоих становится любовью»; даже не сами слова, а то выражение лица, с которым Маркус их произнёс. Тогда он был похож на мертвеца.

– Менглу, а если воин вынет меч из ножен, он не может вложить его обратно, не обагрив его кровью?

– Нет, Иешуа, не может.

– А если крови нет.

– Тогда он должен обагрить его своей кровью.

– Но это же больно.

– Боль – это способ забыть то, чего нельзя помнить.

– Я забыл, Менглу

– Значит, ты вспомнишь снова.

Они встретились в пустыне, днём, на перекрёстке у камня с полустёртой процарапанной кем-то надписью VITA[15 - Жизнь (лат.)]. Четыре тёмные точки на жёлтом полотне. Начиналась песчаная буря. В воздухе носились миллионы песчинок. Они забивались в складки одежды, в уши и больно секли по глазам. За мальчиком стояли двое. Одного Маркус знал – это был второй Хранитель. Во время своих видений романец представлял себе его иначе, старше, с более резкими чертами лица. Впрочем, и сейчас определить возраст Менглу было сложно. Рядом с ним стояла молодая женщина. «Кажется из местных», – подумал Кровник. Её глаза бессмысленно и блаженно блуждали по земле. Лицо было наполнено трагической красотой.

Маркус опустился на колени и сравнялся с мальчиком в росте – так он лучше видел его лицо. Иешуа внимательно посмотрел на Кровника. Тот почувствовал, что раскрывается перед мальчиком, как книга. Иешуа начал говорить:

– Ты болен. Ты хочешь покоя, но получаешь розги. Ты бьёшь ими других людей, а сам остаёшься нетронутым. Ты мёртвый внутри и холодный снаружи. Ты – столб в солнечных часах; по тебе следят за временем, но время вечно, а ты нет. Ты никогда не будешь неправ, но солнце когда-нибудь закатится, и ты погрузишься во тьму. Тебе нерадостен свет, тебе ненавистна тьма. Ты хватаешься за жизнь, но не находишь в ней смысла. И ты уходишь. Ты будешь счастлив, если позволишь себе не уходить, а остаться.

Маркус улыбался. Он не понял ни слова. Иешуа говорил на языке йудеев.

– Царь небесный, ты вернулся, – романец протянул свою покрытую песчинками загорелую руку и коснулся лба мальчика. – Ille sol, «здесь солнце»[16 - Некорректная латинская грамматическая конструкция.]… Ясон[17 - Эллинизированная форма имени Иешуа.]… Посланник небес, обречённый на жизнь здесь…

Лицо Кровника, обычно надменное и неприветливое, если не сказать злое, теперь выражало детское восхищение. Так ценитель любуется великолепной статуей.

– Пойдём со мной, – сказал мальчик на ломаной латыни.

– У меня свой путь, – ответил Маркус и сплюнул песок изо рта.

– Но он неверен.

– Умело управлять своей жизнью возможно лишь тогда, когда не относишься к ней слишком серьёзно.

– Ты опять уходишь, – медленно произнёс Иешуа.

– А куда идёшь ты? – спросил Кровник.

– Мы идём в Иеросолиму, – ответил за мальчика Менглу. Он произнёс название города так, как делали римляне, почти глотая гласные: Иеруслим.

Маркус поднялся с колен. Буря усиливалась.

– Пошли вместе, – предложил Кровник, и, не дожидаясь ответа, развернулся и зашагал, прикрываясь левой рукой от ветра.

Метатель

Последние несколько ночей ему снился дождь. Тяжёлые тёплые капли ударяли о молодые листья и разлетались на мелкие брызги. Там, в этом сне, была свежесть, чувствовалась настоящая жизнь. Каждый раз, открывая глаза, он видел фальшивые монеты вместо звёзд. Их блеск был нестерпимо противен. Он напоминал сам себе канатоходца, балансирующего между мирами. В одном были чиновничьи дела, воровство и заботы о семье, в другом был Кровник, холодные безумные глаза-иероглифы и разговоры, бесконечные разговоры, и ощущение приближающегося ужаса. Он сжал кулаки так, что хрустнули кости. Тревога, тревога… Он просыпался в душном, прокалённом солнцем городе, гнался за выполнением никчёмных дел, как за светляками в пустыне и не находил ничего достойного в их исполнении.

А Маркус всё-таки нашёл Чужеземца. Спасителя, как писали йудейские пророки. Метатель усмехнулся – Маркус, который лично резал глотки бунтовщикам йудеям, привёл в город Спасителя, который должен спасти этих самых йудеев!

Радость игрива и опасна как дикий кот, а боль пахнет хенной[18 - Хенна – благовоние, а также натуральный краситель, получаемый из высушенных листьев кустарника лавсонии. Обладает обеззараживающими свойствами.]. Зачем он пришёл? Кто он? Наказание или милость? А может быть прав Маркус: «Он не несёт в себе ни смерти, ни жизни. Он послан как осознание громады мира и места человека в нём, пусть даже это место и невелико, и мы, взывая к своим богам, не взываем к вечности. Она отражена в нас через него. Может поэтому он варвар и не знает книг и письма. Но он чувствует мир и осознаёт его как часть себя, и через него мы почувствуем то же»