Книга скорпиона

Маттафия

Он проснулся на холодном соломенном полу. Зябко поёжился, сел, достал из-за пазухи чёрствый огрызок ячменной лепёшки, и с аппетитом принялся жевать. Потом, слегка пошатываясь, вышел из покосившейся хижины. Тусклое утреннее солнце силилось разогнать ночную мглу. По равнине разносились голоса пастухов, гнавших стада на выпасы. Маттафия поплотнее закутался в свои поношенные, кое-где рваные одежды, потуже затянул бечевку на поясе, и с усталой неприязнью глянул на линию горизонта. Тот необычный сон снова явился ему этой ночью. Нужно было продолжать путь.

Маттафия когда-то был левитом[62 - Левиты – низший ранг иудейский жрецов.]. Его выгнали за строптивость и непослушание. С тех пор он скитался по свету, зарабатывая на жизнь гаданием, да «изгнанием злых духов», в основном из скота. Суеверные пастухи, напуганные россказнями Маттафии об ужасных болезнях, поражающих целые стада, и даже перекидывающихся на людей, всячески привечали «большого целителя», который «защищал» их блеющее богатство. Сам Маттафия считал такой свой заработок временным. Он верил в своё высшее предназначение, и сны свои воспринимал как побуждение к действию.

Маттафия поскрёб ногтями нечёсаную бороду, забросил на плечо суму с торчащими из неё кусками пергамена и зашагал, не оглядываясь и не спеша.

Хлойи

Маркусу не понравились её глаза. Девушка смотрела пристально и тревожно, словно ожидая чего-то, пытаясь отыскать что-то необычайно важное для себя. Молчание явно затягивалось. Они будто играли в игру с простыми для них самих, но необычайно сложнопонимаемыми для окружающих правилами. Тишину внезапно для обоих прервал вошедший в комнату Вертумн:

– Ах, вы уже здесь?

Голос его был, как всегда, звучен и красив, и настолько наигранно удивлён, что Маркус не сдержал улыбки и, в свою очередь, воскликнул:

– О, да, наипочтенный Вертумн.

Маркус учтиво (даже слишком учтиво) поклонился:

– Я пришёл, так как не мог не проститься с тобой, о, друг мой.

Маркус состроил издевательски жалостливую рожу, но Вертумн, как ни странно, их давней игры не поддержал.

– Проходи же в триклиниум, – рассеянно взмахнул рукой Вертумн.

Маркус прошёл мимо стоящей Хлойи, успев заметить её внезапную бледность и непонимающе-жалкий взгляд.

Потягивая подслащённое вино и полулёжа на расшитых подушках, Маркус рассказал о своей предстоящей поездке в Эгипт, не рассказывая, конечно, о её настоящих целях. Вертумн забыл обо всех своих актёрских ужимках и выглядел по-настоящему огорчённым. Маркус почувствовал себя неуютно. Он всегда не любил такие ситуации – встречи с прошлым. А Вертумн и его дочь стали прошлым для Кровника в тот момент, когда он согласился ехать в Эгипт. Маркус уходил, как всегда, не глядя назад, ломая всё, что связывало его с прошедшим…

Прощаясь, Вертумн торопливо и неловко, но искренне обнял Маркуса. Тот выглядел мрачным.

Так они расстались.

Маркус едет верхом и тихо напевает слова песни. Его песни:

«Светлый путь блестит камнями.

С неба смотрят царь да жрица[63 - Возможно Солнце и Луна.].

Он уходит по ступеням золотой стезёй свободы.

Он уходит, чтоб забыться.

Сводят взгляд движенья, лица.

Всё истёрто, всё уходит.

Остаётся только нитка,

за которой наблюдает

старый ловчий злой паук…»

Пометка на полях: «Атропос»[64 - Атропос, одна из мойр – греческих богинь судьбы. Именно она перерезала нить жизни человека.].

Маттафия

Он увидел его внезапно. Просто вдруг перед ним возник мальчик лет тринадцати: большеглазый, худой и безумно не вписывающийся в окружающий пейзаж своей нездешностью, сквозящей во всём его облике.

– Пошли, – сказал мальчик и потянул Маттафию за руку. Тот медленно, сонно побрёл, пытаясь вспомнить, где это всё он уже видел. Кажется, это уже происходило с ним когда-то давно.

Маттафия ни с того, ни с сего обернулся и увидел идущими позади себя мрачного старика и женщину. Трусоватый обычно Маттафия на этот раз не испугался. Он знал – всё так и должно быть.

Впереди показался холм: тусклый и безжизненный. За спиной Маттафии вскрикнула женщина, а мальчик почему-то обрадовался.

– Мы дошли, – улыбнулся мальчик. – Дальше я пойду сам.

– Зачем? – спросил Маттафия. Ему не хотелось, чтобы мальчик уходил.

Иешуа снова улыбнулся, как улыбнулся бы взрослый несмышлённому ребёнку, и до Маттафии долетели слова:

«Чтобы сказать тебе понадобятся годы, чтобы понять – многие годы, чтобы донести другим – века. Ступай и не беги ни от себя, ни от забот других. Когда придёт свет, ты увидишь, насколько бездонна тьма. Когда постигнешь знания сам, сделай так, чтобы их постигли и другие. Иди».

Маттафия выпустил из своей руки тёплую ладонь мальчика и в следующее мгновение тот был уже далеко от него и удалялся всё дальше и дальше, притягиваемый пятном холма на горизонте.

Когда мальчик исчез из виду, Маттафия повернулся к оставшимся спутникам и спросил: «Кто он»? Старик тяжело опустился на землю, вынул из-за пазухи лист папируса, тростниковое перо, коробочку с чернилами и устало приказал: «Пиши».

Хлойи

– Маркус! Маркус, поди сюда ради всех богов.

Черноволосый улыбающийся малыш подбежал к матери. Она взяла его за руку:

– Пошли домой…

Последнее слово эхом загуляло в голове: домой, домой…

Её дом был сейчас здесь в Атэнах. Они с отцом переехали сюда несколько лет назад из Иеросолимы, ставшей совсем чужой и опасной. Для Хлойи этот йудейский город стал пустым.

Новая страна поразила её своей природой. Однажды, на загородной прогулке, она взобралась на прибрежный утёс. Было солнечное утро. Обнажённая Грэкия, сбросив пеплос, любовалась своей красотой. Воздушное море, пронизанное ослепительными лучами света, вверху, и синий, убаюкивающий ковёр воды внизу; воздух, пропитанный смолистым ароматом невысоких сосен, солёным запахом моря, голосами птиц. Яркие, но не кричащие краски. Детская чистота и простота вечноживущей богини. У Хлойи возникло ощущение, что она уже была здесь и теперь вернулась домой. Всем своим телом она ощутила родственную близость к этой земле, и от осознания этой близости кружилась голова, и хотелось смеяться и петь во весь голос.

В Атэнах древнее и живое существовали отдельно. Улицы, по которым ходили великие мудрецы, атлеты и герои, храмы, дома, тенистые портики, казалось, жили своей жизнью и не обращали внимания на людскую суету. В театрах имели большой успех тогаты[65 - Тогата – комедия, название которой произошло от римской одежды – тоги.], с германской границы, впрочем, как всегда, шли тревожные вести, но над городом продолжала властвовать мудрая Атэна[66 - Афина.] и всё злое и неприятное отдалялось во времени и пространстве и начинало казаться лишь печальным недоразумением.

Под крылом Великой совы[67 - Сова – птица, традиционно посвящённая Афине. Символ мудрости.] для Хлойи началась новая жизнь. Она родила сына, выгодно вышла замуж за купца Востекла. Он был добр, неглуп, пока ещё не стар, любознателен, имел приличное состояние. Встретив молодую полуварварку с печальным тенистым взглядом, он почувствовал в ней близкого человека. Великий Олимп, да он, пожалуй, впервые в жизни влюбился! Она не стала отвергать его чувств. Востекл, что было для него ново, стал заботиться о ком-то ещё, кроме себя. Маленького Маркуса принял в свой дом и готовился воспитывать как сына. Об его отце знал лишь, что он далеко и не ведает о мальчике. После нескольких лет жизни вместе, Востекл уже не представлял своё существование без Хлойи и Маркуса. Они принесли ему покой и тихое счастье умудрённого годами человека, наконец, нашедшего то, что он искал. Она дала ему почувствовать себя мужчиной и отцом, платила за его доброту и щедрость материнской заботой и сочувствием.

Боги оберегали их союз, но мойры[68 - Мойры (лат. Moerae – судьба, доля, участь), греческие богини судьбы.] загадочно улыбались…

Дома, сдав ребёнка кормилице-няне, Хлойи вошла в свою спальню, сняла пеплос и повернулась к бронзовому зеркалу, искусно вделанному в стену. Её тело не было идеальным с точки зрения пропорций. В нём было больше женственности и мягкости, чем истинной красоты.