Книга скорпиона

Маркус мурлычет песню:

«Что-то уходит. Опять. Безвозвратно.

Что-то несётся по снежным волнам.

Остаётся безвольная память.

Остаётся лишь дождь.

Остаётся монета, застывшая в воздухе ночи,

называемая луною.

И не дайте нам боги узнать

какой стороной она упадёт…»

«…Маркус, вы поедете в славную страну, в страну Эйрены[77 - Эйрена, или Ирена (греч. eirene, лат. pax – мир), богиня мира, одна из дочерей Зевса и Фемиды.] и Великого Логоса[78 - Здесь – великого знания.]…южная Гиркания[79 - Гиркания (иран. Varcana – страна волков), местность к юго-востоку от Каспийского (Гирканского) моря, территория современного Ирана.] …от Экбатан[80 - Экбатаны, древний город на территории современного Ирана (г. Хамадан). Был одной из резиденций персидский царей.] на север и на восход. Там земли поклонцев огня[81 - Зороастрийцы.] и Мийры[82 - Возможно имеется в виду иранский бог Митра, олицетворявший идею верности и закона, а также несшего солярные признаки.]…до святилища доберётесь по карте, что я дал. Найдите писчих судьбы. Они плетут нити от всех звёзд к нам. Скажите [им] о сошествии [Иешуа]. Пусть заплетут его нить. Они [писчие] расскажут и помогут [вам]. Vale[83 - Vale, лат. «будь здоров», таким пожеланием римляне обычно оканчивали свои письма.]».

Внизу документа монограмма MPP[84 - Marcus Pontius Pilatus (?).].

В тот год, когда в небе открылась пасть дракона, изрыгнувшая солнечный камень, что ныне хранится в святилище, было видение, предсказавшее приход Исказителя зурвана[85 - Исказителя времени, обыденного порядка вещей. Здесь и далее в документе используется зороастрийская религиозная терминология.]; было записано об этом. Пришёл в хванирата[86 - Мир, согласно зороастрийским представлениям делится на 7 кругов-областей. Внутренний, самый большой круг носит имя хванирата. Здесь обитают люди.] Тот, кто не закрывает глаз; и он согласился прийти в хванирата; и он стал Атар[87 - Атар – древнеиранский бог огня.] [здесь – воплощение божеств. огня]. Воплощён он был в тело сирийца Иешуа, и был в 15 лет посвящён[88 - 15 лет – возраст зрелости по представлениям зороастрийцев.]; и тогда [при посвящении] ему явлено слово было, слово о боге. И раньше свет и горы тьмы были, и горы тьмы пали, и свет с земли заслонил небо. И радовалась плоть человеческая, и медленно жил он [свет] в мире; и рядом те были, кто любили его и один, кто укрыл его [свет] после. Небо было жилищем Чужестранцу, огнистый свет – помощником, темнота – слугой. Но случилось не так. И ушло слово к людям, им на благодеяния; и была [у людей] радость и смех, но любовь [к богу] не жила в жилище людском. И он [бог] забрал своё слово; и Чужестранца убило не во плоти его; и, кто любил не сильно его [Чужестранца] раскаялись; и, кто не знал его – полюбили его, как хранителя благодатного дара, и свершено так было пророчество о Саошийанте[89 - Саошийант – «Тот, кто принесет пользу, благо». Согласно зороастрийским верованиям, когда приблизится конец времен, в мир явится Спаситель. Он родится от семени пророка Заратуштры. Семя сокрыто в глубине вод священного озера. Искупавшись в нем девушка зачнёт от пророка и родит Астват-Эрэта -«Воплощающегой праведность, истину», человека, которому будет сопутствовать божественная благодать хварэна.] [Спасителе] и отбытии духа слова из тела. И радость пришла к нему [Иешуа], но не было никого [среди людей], кто мог бы делать подобное ему. И чудеса твориться перестали; и были ночи тьмы и дни света, как раньше, но тельцы повержены были [новой верой], и реки былого омертвели и не просачивались в будущее; и жрецы старого падали на копья, и были белые [пустые] сны [видения] у оставшихся [свидетельство силы новой веры]. И было ушедшее слово не последним, но первым с новом цикле-аша[90 - Аша – порядок всех вещей в мире, таких как законы природы или времена года.] приходов [Чужестранцев]; и оправдали надежды приходящие, и наложена была на них благодать, и стали они выше [чем были]. Чужестранец же ушёл, но обещал прийти с новым словом; и в имени его [Чужестранца] отпали слова «именем [бога] рождённый»; и стал он новым Странником; и будет он видеть нас оттуда, где нет цветов [эмоций, чувств] и книг [разума, знаний], а есть мировое семя; и вернётся он, чтоб отыскать [в нас] следы прошлых неблагодеяний в прохождении цикла и отобрать их [апокалипсис; символич. смерть и рождение]; и не устоит никто; и будет мир светел, а тьма уйдёт на покой.

Метатель

На небольшом утёсе, поросшим невысокой травой было как всегда тихо. Лёгкий ветер играл с облаками, мерно колыхались незримые воздушные волны. Уставшие от дневной жары листья кустов и молодых деревьев дышали упоённо и свободно, распространяя вокруг себя едва уловимый аромат, и мерно кланялись уходящему солнцу.

Он настроил дыхание на нужный лад, чувствуя, как с каждым вдохом в его тело вливается свежая сила, закрыл глаза и начал входить в состояние, которое эгиптские жрецы называли «танцем скользящей мысли». Его чувства необычайно обострились, точно он сбросил с себя тяжёлую неудобную одежду, сознание выпорхнуло бабочкой Психеей[91 - Психея (греч. psyche, лат. psyche, – душа), в греческой мифологии супруга Эрота, олицетворение творческой экзальтации и души. Часто изображалась в образе бабочки.] из тела и, улыбаясь, понеслось над землёй, незнакомыми городами, такими маленькими отсюда, с высоты, над водами Мирового океана, омывающего сушу, уносясь всё дальше и дальше…

Он видит море. В нём – зерном ячменя, корабль. Спускаясь ниже, он замечает, на его палубе в стороне от копошащихся матросов стоящую прямо женщину в тёмно-синем «галльском» плаще. Ветер теребит её длинные, неубранные светлые волосы. Она смотрит вдаль. В облике её чувствуется скорбь и покорность. К женщине подходит мальчик. У него кровь на ладони. Он плачет и становится удивительно похож на отца…

Метатель вздрагивает, теряет равновесие и падает в море. Вечношумящая и милосердная равнина воды. Он уже различает тончайшие морщины на её шкуре. Потом наступает темнота. Постепенно из неё начинают проступать краски, линии. Они складываются в картину. Это холм. С его вершины спускаются двое: Маркус и другой, чернобородый, с глазами восточной красавицы. Оба они полны жизни и красоты, как будто только что родились, и, омытые, глядят на мир и чувствуют каждый его вдох. И откуда-то сверху капают звуки божественной песни…

Он заставил себя вернуться в тело. Ощущения приходили постепенно. Сначала он почувствовал пальцы ног, ладони; потом, прогнав с усилием мысль по всему телу, он открыл глаза. Солнце уже зашло, и закатная тишина уступила место ночным звукам: захлопала крыльями и мелькнула над головой птица, загудела мошкара, а с подножия горы донеслось блеянье овечьего стада, пригнанного пастухом с выпаса. Романец приобрёл участок земли здесь, к северу от Иеросолимы, неподалёку от поселений ветеранов[92 - Ветераны (лат. veterani от vetus – старый), римские солдаты, которые после окончания службы (в среднем около 20 лет), вышли в отставку и получили земельные наделы в провинциях. Имели привилегированное положение и налоговые льготы.] и осевших тут эллинов. Селений было два: Город солнца, где большинство жителей занимались свиноводством, и почувствовать это можно было за полёт стрелы от первых домов, и стоящее на переправе через небольшую реку Начало Аида, где в основном занимались перевозкой грузов и путешествующих с одного берега на другой[93 - Подземный мир, где обитали мёртвые – Аид, отделяла от мира живых река Ахеронт. Перевозчиком-лодочником был мрачный старец Харон.].

Метатель спустился с горы и направился к своей недавно выстроенной небольшой вилле. Это было его место для отдыха и уединения. «Нет ни рабов, ни слуг – как во времена Нумы[94 - Нума Помпилий – второй царь Древнего Рима, известный своим аскетизмом, набожностью и миролюбием.], только молчаливая охрана, да пара псов, – рассуждал он про себя, прохаживаясь по дому и обтираясь ароматным полотенцем. – Тихо, нет назойливых просителей, ненужных дел, неприятных лиц, даже тех, что в зеркалах…» Он налил себе лёгкого вина в бокал из тёмной коринфской меди и опустился на широкий каменный лежак, застеленный покрывалом, сшитым его женой из кусочков шкуры леопарда, ярко белой, чёрной и серой овчины.

Ему вспомнилась Райя. У неё были рыжие бесстыдные глаза и походка нимфы. Он любил красоту, а она продавала её. В конце концов, она сбежала от него с актёром. По слухам родила от него. Тот её бросил. Она стала шлюхой, и её зарезал один из клиентов – пошлейшая история.

Метатель в это время ездил по империи, работал. В Эгипте он вступил в одну из тамошних сект, был посвящён в Хранители. Он спокойно относился к почитанию богов. Братство было для него приятным развлечением, необычным отдыхом. Здесь он встретился с Маркусом, недавно принятым в Собиратели. Тот зарабатывал тем, что отбирал на местных рынках рабов, годных для боёв на арене. Гладиаторы-эфиопы, «угольные» бойцы[95 - Эфиопами в то время называли всех темнокожих людей. «Угольные» (лат. antrax).] вошли в моду и за них хорошо платили.

Метатель выгодно женился на дочери патрикия[96 - Патриции – высшее сословие в древнеримском обществе, обладавшее большими правами. Из патрициев состоял Сенат – государственное собрание представителей знатнейших и влиятельнейших семейств.], приехавшего с семьёй в Эгипт на лечение. Он вошёл к нему в доверие, охотно выступал в роли проводника и рассказчика о прелестях страны, а потом внезапно заболел. Патрикий предложил Метателю остаться до выздоровления на своей вилле, кстати, купленной по его же совету. А потом… Юная дочь добродушного хозяина настолько привыкла бегать каждую ночь к «больному», что выход нашёлся сам собой.

Богатство и положение в обществе пришло к Метателю без особых усилий. Дальше его ждала широкая, обустроенная via[97 - Via, лат. «путь, дорога», так называли широкие, хорошо обустроенные дороги.] государственной службы, otium[98 - Otium, лат. «досуг, отдых».] в кругу семьи, быть может слава…

В это время у Маркуса начались видения. Они овладевали им внезапно. Он оседал на землю, бледнел, дёргался, бормотал что-то бессвязное. Придя в себя, рассказывал, что его звали Чужестранцы, о которых писалось в книгах братства. Он готов был следовать их указаниям и готовился к отъезду. При их последней встрече Метатель заявил, что Маркус болен, и ему нужно остаться здесь. Тогда они сильно поругались. Маркус уезжал. В последний момент Метатель решился…

Он спал. Ему снилась Райя. Она тихо пела ему что-то. Потом по воде скакали кони, и их растрёпанные тени скользили рядом. А слева пропела то ли труба, то ли птица, и велела начинать.

Йуду

Работорговец Йуду был скромным человеком. Он никогда не брал больше того, что ему надо. Но, так как запросы у него были весьма немаленькие, то часто получалось, что он брал всё.

Родившись в знатной йудейской семье последователей Цадока[99 - Саддукеи – религиозно-политическая группировка в иудейском обществе, состоящая преимущественно из аристократии, настроенной на союз с правящей властью.], он знал цену себе и был уверен, что знает цену любому человеку. Йуду был по-особому, изворотливо умён, умел находить выход из любой ситуации. У него была прекрасная память и редкая проницательность, к сожалению работавшая однобоко – Йуду видел, в основном, лишь плохое в людях, но зато видел, как на ладони.

Он умел, если нужно, расположить к себе и часто, поэтому достигал своих целей. Вообще же он был неплохим человеком. Был далёк от политики, религиозных споров. Он любил деньги и жизнь. В детстве мечтал стать большим и лёгким облаком, облететь все земли и благостно растаять где-нибудь высоко-высоко. Став взрослым, Йуду много путешествовал. Привозил домой кусочки чужих культур: вазы, статуэтки, оружие, ковры, наложниц. Благодаря последним, потребности в семье Йуду не испытывал. Он жил для себя, богатея и приобщаясь к мудрости в беседах с Менглу. Он познакомился с ним, когда ездил по делам в Халялейю. С тех пор Менглу был желанным гостем в доме работорговца. Они вели долгие беседы. Старик научил Йуду множеству вещей: как влиять на людей, заставлять их делать то, что ты хочешь, как с помощью тайных слов навредить недругу, как избавиться от болезни, как выходить из своего тела, обращаться зверем или птицей, нестись по волнам силы, которой пропитано всё вокруг, путешествовать, собирать знания.

В последнее время, однако, многое стало меняться. Йуду чувствовал угрозу, но не знал, откуда она идёт. Во сне он направлял свои помыслы к Менглу, пробиваясь к нему через отделяющее их расстояние, но старик не вступал в контакт, и Йуду тревожился всё сильнее. Тому миру, в котором он жил приходил конец, и Йуду понимал это, пока ещё не со всей ужасающей конкретностью, но достаточно ясно для того, чтобы задуматься. Медленно, из тумана вероятностей выплывало что-то новое, незнакомое, большое и угрюмое, как засохшее дерево.

Когда к нему в дом вошёл Менглу вместе с женщиной и мальчиком, Йуду понял, что время перемен настало. Мальчик был ключом от двери, в которую никто не решался войти. Боялись.

Менглу беззубо усмехается, а Йуду пробивает дрожь. Нет, колдун, ты учил меня не для того, чтобы я служил тебе. Я сам себе хозяин. И это моя жизнь! Моя, моя! Менглу уже хохочет. Ты ещё не понял глупый торгаш? Ты заключил сделку, и пришла пора платить. Йуду растерянно озирается: Адонаи[100 - Одно из имён иудейского Бога.], неужели ты оставил меня? Ты поздно вспомнил о нём. Теперь он будет только мстить. Но ты можешь спастись, уйти, не выпачкав ног. Оп! – старик хлопает в ладоши – и в небо.

Мой ответ – нет.

Мой ответ – смерть.

Однажды к Йуду пришёл черноволосый, загорелый мужчина среднего роста, представился романским служащим Маркусом и без церемоний попросил денег. Они были нужны ему для путешествия в Эгипт и, по совету Менглу, он обратился к торговцу. Они проговорили несколько часов подряд, изгаляясь в словесной игре, и получая от этого большое удовольствие. Первым не выдержал и расхохотался Йуду, за ним Кровник. Они были похожи на двух сытых львов, которым пока нечего делить и они играют в своё удовольствие.

Йуду дал нужную сумму денег, но – услуга за услугу. Взамен Маркус взялся немного уменьшить количество торговых конкурентов Йуду. Это была удачная сделка. Кровник сам убил двух мешающих торговцев, получил из рук взволнованного Йуду деньги и, не мешкая, отбыл в Эгипт.

Сны, сны. Вязкие сны. Серые видения. После отъезда Кровника они преследовали Йуду. Настигали беззвучной вороньей стаей и больно били. Ослабший разум не находил лекарства. Спокойствие оставило Йуду. Начались неудачи в торговых делах. Он продал свой дом, почти всю свою коллекцию диковин. Деньги, что раньше доставались так легко, теперь минуя Йуду, уходили к другим. Тело его хирело. От былого ухоженного красавца почти ничего не осталось.

Что со мной? – спрашивал себя Йуду. Я стал грязен и чёрен, продал всё, что любил, я стал сборщиком податей[101 - Профессия сборщика податей по религиозным причинам была одной из наиболее презираемых в иудейском обществе.]… Я забыл вкус женских губ.

Йуду не ждал чуда. Он не верил в бесплатные чудеса. Но оно пришло, и Йуду поверил. И был неправ.

Хлойи

Иеросолимским утром женщина с ребенком лет трех на руках осторожно пробиралась сквозь шумящее человеческое море, раскинувшееся на улицах города. Над толпами, над улицами и базарами стояла едкая пыль, шёл острый запах распаренных зноем человеческих тел, запах животных, мусорных куч, требухи. Мальчик на руках матери любопытно озирался по сторонам. Ему были интересны эти странно одетые люди, что-то кричащие друг другу на своем языке, тощие грязные псы, путавшиеся под ногами, изредка мелькавшие надменно-суровые и туповатые лица романских солдат, монотонные то ли песни, то ли гимны, которые выли местные бродяги, злые и тревожные взгляды калек, коих в Иеросолиме, как показалось женщине, было больше, чем в любом другом городе империи, за исключением Ромы.

Проходя по заполненным людьми улочкам города, в сопровождении двух рабов, Хлойи рассматривала лица прохожих, их движения, жесты. Ей показалось, что она попала в своё прошлое, туда, откуда она ушла давным-давно. Сейчас странное чувство потери, необъяснимое словами, чувство тоски по былому, по тому, что могло случиться и не случилось, не давало ей покоя. Она ощутила себя бесконечно далекой от этого города, мира, от ускользающей суеты улиц.

К дверям дома в северной части города близ Башни на легионерской улице (местные называли её мясницкой) Хлойи подошла молча, погруженная в свои мысли. На стук в дверь вышел старый глуховатый раб-альбинос и на ломаном койне сказал, что хозяина нет. За несколько монет он согласился пропустить женщину внутрь дома, чтобы та подождала.

Комната для приёма гостей была небольшой. Лучи солнца из окна, выходящего во внутренний дворик, заливали её приятным лёгким светом. В правом углу стояло большое ложе, застеленное покрывалом цвета морской волны. Перед ложем – низкий стол. Стены были увешаны неброской и успокаивающей вышивкой. Здесь явно чувствовалось прикосновение чьих-то умелых женских рук. Хлойи слегка поморщилась. Слуга-раб велел подождать хозяина здесь. Время вяло потекло узенькой песочной струйкой клепсидры[102 - Песочные часы.]. Маркус, наёрзавшись на ложе, заснул. Хлойи опять осталась одна, наедине со своими мыслями. Они лезли в голову, громоздясь одна на другую, мешаясь и путаясь. Женщину начали одолевать сомнения, правильно ли она сделала, приехав в Иеросолиму. То, что случилось в Атэнах до сих пор казалось ей объятым туманом, из которого выплывали лица, тени-фигуры, обрывки фраз. Кажется, она тогда сильно заболела; склоненные, кружащиеся лица: печальное, угрюмое Востекла, веселая мордашка Маркуса младшего и мрачно-спокойное лицо Кровника. Болезненный, изматывающий тело жар. Но больнее этого было осознавать свою беспомощность перед всесильными мойрами. Они умело и жестоко посмеялись над ней, снова украли жизнь, целую жизнь, которая должна была пройти мирно улыбаясь, как девушка с кувшином на плече, а получился злой хохот, получилась боль и обида. И после, когда болезнь прошла, сколько чужого холода было в словах Востекла, что она должна поехать вслед за Кровником в Йудею. Она посчитала это предательством. А потом тяжело заболел отец. Она запомнила последнюю ночь его жизни. Отец выглядел безумно старым, таким старым человека делает только близость смерти, с ослепшими неподвижными глазами. Он уже не мог двигаться, только слабо шевелил пальцами, поглаживая длинную прядь её волос. Отец тогда сказал, еле ворочая языком: «Два Маркуса лучше, чем один, моя прекрасная Элена[103 - Имеется в виду Елена из гомеровского эпоса.]». После его смерти Хлойи уже ничего не держало в Атэнах. Она взяла ребенка и…

До Хлойи донеслись негромкие голоса, шум, обычно сопровождающий приход человека в дом. Женщина пригладила волосы себе и спящему сыну. Рука мелко и досадно дрожала. Вошедший в комнату мужчина заметил это и усмехнулся. Хлойи повернулась на едва слышный звук шагов, бросила быстрый, неуловимо тонкий и болезненный взгляд и тут же отвела глаза. Маркус, немного задержавшись в дверях, медленно, переваливаясь подошёл к ней, постоял, глядя сверху на спящего мальчика, и присел рядом.

– Ты должна была понять, но не поняла, – протянул мужчина.

Хлойи не ответила.

В комнату тихо вошёл раб. Маркус приказал ему готовить обед и тот так же тихо удалился.

Хлойи повернула голову, снова взглянула на сидящего рядом Кровника. Он почти не постарел, только добавилось несколько морщинок на загорелом лице. Глаза те же, прищуренные, задумчивые и неприятно усмехающиеся. Под пыльной светло-серой туникой угадывается крепкое тело. И как напоминание о роде занятий хозяина: висящие по бокам гладиус с рукоятью, украшенной слоновой костью и изогнутый сирийский боевой нож.

Хлойи стало не по себе. Она почувствовала себя абсолютно чужой для этого человека, и единственное, что их связывало, сладко посапывало возле неё.