Книга скорпиона

«Свет не разрушает [сжигает], а лишь помогает увидеть, разгоняя тьму».

Морок, чёрный морок! Глаза Иешуа по-драконьи сверкнули. Свет не игрушка, и не орудие. Он или есть, или нет. Нельзя жить наполовину. Нет, братья, я не буду спать. Я не могу.

– Ие, ложись спать. Ты устал, – голос матери показался Иешуа полным липкого лживого сочувствия. Он посмотрел на Масалью: страшно и бессмысленно.

Женщина испугалась, вскинула руки. Головная накидка съехала набок. Длинная угольная прядь упала на искажённое болью лицо. Масалья бросилась к сыну, бухнулась на колени перед ним и зарыдала, громко и ровно. Иешуа нагнулся к ней, обхватил за плечи, порывисто прижал к себе, будто эта была последняя надежда, шанс вернуться назад в безликое утро, когда он ребёнком лежал на её коленях и, смеясь, плёл косички из её гладких чёрных волос. Это было давно.

У Иешуа не осталось сил, чтобы плакать. Он угрюмо посмотрел из-за плеча матери на Менглу. Старик перешёл на «взгляд змеи»: бесстрастный, пустой, обнажающий истинную суть вещей. Рука старика продолжала веткой ворошить угольки маленького догорающего костерка.

Иешуа почувствовал слова, шедшие от колдуна:

«Что-то уходит…Ты уже большой…Иди…Тебя ждут…»

Он с тоской взглянул на учителя и друга:

«Прощай…Уходи…Ты заслужил…Отпускаю…»

Старик не спеша улёгся на постель из собранной сухой травы и закрыл глаза.

Иешуа положил ладонь на макушку матери, легонько коснулся сознания – спи, мама.

Масалья перестала всхлипывать, тело её обмякло, а на потрескавшихся губах засветилась улыбка. Ей снилось что-то хорошее. Иешуа бережно уложил её на травяную подстилку, сам лёг рядом и погрузил себя в медленный, вялый сон без сновидений.

Проснувшись, мать и сын не обнаружили рядом старого Менглу. Масалья хотела спросить Иешуа о нём, но, поглядев на него, смолчала. Они позавтракали остатками вчерашнего ужина и отправились на север в Кафарнаум[104 - Кафарнаум (Капернаум) – рыбачий городок в Галилее на берегу современного озера Кинерет.] , в школу пророческих писцов, которую с недавних пор возглавлял Маттафия.

Что-то уходит

Маркус Кровник спустился по каменным ступенькам с небольшой крытой галереи во внутренний дворик.

Был вечер. Как всегда в Иеросолиме зыбкий, с нечеткими расплывающимися контурами домов и крепостных стен – нагретый за день камень отдавал тепло. Было темно и немного прохладно. Маркус, не любящий холод, поежился.

Он медленно шагал по притихшему саду, мимо пальм, кустов роз. Розы были редкие, бледно-розовые с золотой каймой. Арьйи привезла их из Эгипта.

Странная йудейка. Маркус недавно дал ей вольную, присмотрел небольшой дом, даже собирался свести её с одним из романцев. Не с какой-нибудь солдатнёй – нет, с порядочным, нудноватым чиновником. В городе он ведал снабжением водой. Был ещё не стар. Маркус обговорил с ним этот вопрос. Дал понять, что унижать и избивать йудейку не позволит. Он знал, что говорил. Многие романцы брали себе женщин из местных и вели себя с ними как бестии-варвары. Этот был не из этих. Маркус понял это, когда привел его в свой дом на смотрины. Галльские перья, да этот водовоз пал жертвой Эрота как только увидел йудейскую Элену. Арьйи повела себя неожиданно. После ухода гостя ревела, кричала. Пришлось её избить, чего Маркус почти никогда с ней не делал. Потом несколько дней пролежала пластом, ничего не ела, по ночам скулила в подушки. Кровник уехал тогда по делам из Иеросолимы. Когда вернулся, Арьйи была сама покорность и отрешённость. В глаза не смотрела, молчала. Только один раз после соития, отвернулась и заплакала. Не как раньше навзрыд, а по-новому беззвучно, как по давно умершему.

Маркусу казалось, что он делает всё правильно. Он не хотел, чтобы Арьий снова стала проституткой. Его женщина не должна была принадлежать всякому сброду. А водовоз обеспечил бы её. За скромную плату – доступ к отверстиям, получила бы дом, пропитание, а потом и власть над этим…

Кровник забыл его имя. Сплюнул от досады. Поморщился.

Если б у них был ребенок…

Арьий не могла выносить плод. Каждый раз исходила кровью. А ему нужен был наследник. В черной шевелюре уже появилась седина. Как скоро тело подведет меня? Седые волосы растут на почве головы, удобренной плохими мыслями, – вспомнил Маркус присказку Метателя и улыбнулся. Другая варварка дала ему сына. Он нашел его, он надеялся и не прогадал. Это был его сын.

Маркус был рад, был счастлив. Поубивал бы всех, кто мешал забрать его. Не пришлось. Разбитый горем грек сам отдал мальчика. Мать смирилась, но сына не оставила. Вот тоже загадка. Ведь могла остаться. С чего ей плыть в дикую Йудею? В Атэнах у неё был дом, муж. А поле, раз показавшее свою плодовитость может быть засеяно и породить вновь.

Вместе с сыном получил и её. В постель с ним не ложилась. Пока, – поправил себя Маркус. Насиловать не хотел – может отразиться на мальчике. Он видно привязан к ней. Должен же быть сын привязан к матери? Кровник не помнил свою мать.

Жаль, что она умерла. Сейчас бы мне было легче понять маленького Маркуса.

– Маркус, – от темных колонн галереи отделилась фигура.

За все годы она так и не избавилась от йудейского акцента.

Кровник не обернулся.

Настала тишина. Потом послышался звук мягких сандалий, ступающих по земле.

Маркус стал вполоборота к подошедшей и выжидающе молчал.

– Тебе нужно поесть, – сказала Арьйи. – Ты ничего не ешь, только ходишь и молчишь. Тебе плохо?

Кровник опустился на стоявшую рядом каменную скамью. Женщина присела рядом. Он взял её руку в свою. Раньше его это успокаивало. Но не теперь. Арьйи опустила голову на его жёсткое плечо. Её волосы пахли цветами.

Приняла ароматную ванну. Марк впустил в своё сознание эту мысль, как брошенного щенка в дом.

Кровник посмотрел на неё. Даже постаревшая, измотанная нервно, она оставалась женщиной. Маркус много раз думал, что сможет оставить при себе обоих варварок, но это бы вышло сложно по деньгам и совсем плохо по его внутреннему покою. Эти не ужились бы, и он начал бы тратить силы на ненужную возню.

Кровник провел ладонью по щеке Арьий. Она подняла глаза.

Маркус внезапно почувствовал волнение. Как объяснить тебе, что не ем я потому, что из меня должна выйти вся дурная эфироподобная сила, а потом, как учили меня эгиптские колдуны, я впущу в себя новую, живительную и легкую, что передаю я тебя надёжному водоносу, потому что благодарен тебе, что молчу я потому, что мне страшно.

Что-то уходит, Арьий. Навсегда. Безвозвратно. Ветром с ладони. И не надо сжимать пальцы.

Маркус, пересилив себя, поднялся и помог встать Арьий. Тревога в глазах женщины перешла в состояние глухой паники. Губы дрожали, по щекам текли слёзы.

Что-то уходит, Арьйи. Прощай…

Порыв ветра заставил листья пальмы возмущённо зашуршать и, ударив в лицо Маркуса, удовлетворённо взмыл в тёмно-синее небо.

Кровник собрал вещи и уехал на север, в Кафарнаум.

Маттафия

«Как птицу из гнезда, так ищущие обмана [фарисеи] меня вытолкнули из моей страны; все мои друзья и знакомые от меня отступили и сочли меня разбитым сосудом… Но ты сделал меня знаменем для избранных праведности и истолкователем познания и поразительных тайнах…

…Оторвите глаза ваши от созерцания того, что под вами и устремите взгляд в небо. И увидите вы там великое множество звезд, неисчислимых и необъятных для разума. Но все это не может сравниться с множеством и многоразличием сил и премудрости его…

…И видение мне было: громадная золотая колесница и в колесе её дважды по шесть ступиц. И отъединилось колесо от рамы и покатилось, но не упало, но продолжало катиться, понукаемая незримой волей его.

И думается мне, что та колесница есть Слово Новое в мир пришедшее, что колесо есть учение Его, а ступицы в том колесе суть избранные сыны правды Его. И подобно колесу тому должны мы быть опорой и строем, сообразно которому движется учение наше в мире».

Халялейя

Халялейю не зря называли страной солнца, жизни и красоты. Зеленые холмы, бесконечная голубизна неба, переливающаяся оттенками синего озерная вода. Вся земля, трава, воздух пропитаны светом. Сильный ветер обдает свежестью и прохладой.

По берегу озера идут двое. Впереди высокая прямая фигура мужчины в длинной, развеваемой ветром серой хламиде. Отстав от него, движется вторая – замотанная в темную накидку женщина. Она сутулится. Шаг её неуверен. В облике чувствуется усталость. Птицы с криком ловят рыбешек, греющихся на отмели.

Двое идут уже долго. Оба устали, но заходить в рыбацкие деревни боятся. Вчера один из местных напал на них, бросался камнями и ушиб Иешуа руку, орал что-то невнятное, по-звериному выл и корчил страшные рожи. Иешуа хотел заговорить с ним, но тот, как собака, при приближении отбегал прочь и продолжал кричать. Иешуа с Масальей пошли дальше, а сумасшедший отправился следом, держась на расстоянии. На отдыхе Иешуа, поглаживая здоровенный синяк на запястье, в шутку назвал идущего следом за ними Камнем[105 - Камень (арамейское «кефас», греч. «петрос»), Пётр.]. Переждав дневную жару в тени небольшого каменистого холма, путники отправились дальше.