Книга скорпиона

Вошедшая женщина была красива – это первое, что бросилось в глаза Хлойи. Тонкое бледно-розовое покрывало, обернутое вокруг плеч и головы подчеркивало загорелость лица и маленьких изящных рук. Взгляд, брошенный на Хлойи, мог быть назван ненавидящим, если б не был столь прекрасен. Марк залюбовался ею.

– Ты оставишь её в моем доме? – с вызовом спросила Арьйи Маркуса на арамейском.

Маркус безоблачно улыбнулся и собирался ответить, но тут Хлойи порывисто вскочила, сделала несколько шагов к двери, качнулась и упала на колени. Ей стало нехорошо. От духоты, от полумрака комнаты, от некстати открывшегося женского кровотечения, от безразличных глаз Кровника, от жалости к себе и сыну. В мгновение все это обрушилось на неё, и она провалилась в многоголосую темноту. Все звуки, которые способно издавать человеческое горло слились в один нескончаемый гул, шепот, гам. Запахло травами. Женщина ощутила жесткое ложе под собой, живительные капли воды на лице. Попыталась пошевелиться и открыла глаза.

Женщина увидела себя со стороны. Она стояла совершенно голая посреди поля дымящейся темноты. Темнота была необычная, будто образовалась не из-за отсутствия света, а, наоборот, получилась от воздействия яркого огня, как копоть на горшке. Темнота медленно, тягуче двигалась, подобно текущей сразу во все стороны реке, проникаю всюду. Женщина сделала шаг, и нога ушла до колена в густую дымку. Та, другая Хлойи, за которой она наблюдала, постояла на месте, будто задумавшись, а потом уверенно и легко зашагала в одном ей известном направлении, и тьма скользила рядом с ней и облизывала ноги.

Из общего гула звуков и голосов яснее послышался один. Даже не звук – мелодия разговора. Хлойи поняла, что та, другая, давно услышала эту мелодию и шла именно к ней. Звуки приблизились. Женщина сделала движение рукой, будто отодвигая тяжелый полог, и поманила Хлойи. Она выглянула из-за него и увидела неярко освещенную комнату. Там, напротив друг друга сидели двое мужчин. Одного Хлойи сразу узнала – это был Кровник. Второй был очень похож на него, только моложе. Они беседовали. Губы их не раскрывались, и слова исходили, казалось, сразу отовсюду.

Сухой, надтреснутый голос: «Люди злы и вялы. Некоторые из них. Другие малы и добросердечны. Третьи устали различать первых и вторых, и не думают ни о чем, кроме покоя. Кажется, что они сдержанны и спокойны, будто мертвые, но жизнь в них течет быстрее, чем в остальных. Они живут, как проклятые боги, познавшие боль и отчаяние. «Живущие по ту сторону», – так их называют. Они непонятны, пугающи, жалки в своем стремлении уйти от жизни. Наоборот, они вязнут в ней всё глубже и глубже, постепенно забывая о своих клятвах и проклятиях. Они люди, которые не находят себе места нигде, потому что не видят себя в жизни».

Голос то затихал, то снова усиливался.

«Они бродят по обочинам дорог. Ветер обдувает их пылью. Пыль садится на спины и бороды, с годами становясь все тяжелее и тяжелее, пригибая вниз, к земле. Неотвратимо. Они, эти люди, верят в смерть, как в избавление, но смерть лишь ступень новой жизни, и они плачут снова. И приходит время, когда они не знают, что делать».

Голос умолк. И Хлойи показалось, что пространство вокруг начало меняться.

«И что случается потом?» – голос, произнесший это был звонок и свеж. Она узнала в нем голос своего трехлетнего сына. «На что они надеются?»

Первый голос что-то хрипло произнес на незнакомом языке.

«На что?»

Губы Кровника медленно задвигались

«На Великое Чудо» – ответил Маркус Кровник, распорядитель иеросолимской тайной стражи.

Иешуа. Начало

Это было пустынное место.

«Место, где из земли идёт свет».

Тихая низина, поросшая шепотной травой, серые камни и колонны, бывшие некогда святилищем, а теперь ставшие пыльными развалинами. Лёгкий ветерок детской ладошкой колыхал сухие травинки и ветки кустов. Вечернее облачное небо казалось густым и тёплым, как сироп. Неподалёку брала своё начало река, и негромкий шум текущей воды наполнял воздух.

Иешуа сидел, прислонившись к нагретому боку исполинского камня. Сидел, закрыв глаза, ибо то, что он хотел увидеть узреть ими было нельзя. Он был один, неподвижный, цветом кожи почти сходный с неряшливой серой хламидой, наброшенной на худое тело. От глаз вниз пробегали, размывая грязь, две полоски и исчезали в чёрной, вьющейся бороде.

Он сидел здесь уже долго. Он ждал. Где-то там высоко-высоко в небе были те, кто не забывал о нём. Он позвал их. Он хотел спросить. Он хотел знать…

– Иешуа, Иешуа! Беги скорей ко мне!

Широко распахнутые руки матери. Запах её подмышек и волос…

– Уходи! – сильный голос Менглу. – Уходи отсюда! Здесь боль, здесь…

– Есть два пути в небо. Ты можешь стать одним из них…

Маркус…

– Мама, я не хочу спать.

– Ты пока ещё мал и слаб. Спи!

– Но я могу уже поджигать дерево! Смотри!

Испуганный вскрик…

Огонь… мне жарко…

Иешуа открыл глаза.

Свет. Резкий, слепящий, плавящий ночь и посылающий волны тепла. Золотисто-голубые силуэты, идущие к нему. Идущие спокойно и доверчиво, как к другу, как к брату, как… к одному из них. Иешуа закричал, попытался отползти, но от страха тело перестало ему повиноваться. Фигуры стали полукругом перед ним. Он посмотрел на одного из пришедших. В то место, где должны были быть глаза. И услышал музыку. Она лилась отовсюду, словно какой-то волшебник заставил воздух мироточить. В музыке был свет и жизнь, было раннее солнечное утро и бегущие по траве антилопы, была мама и невесомые горы вдалеке. Он протянул руку, чтобы прикоснуться к музыке и будто провалился в колодец с тёмной жижей.

Всё вокруг исчезло и чёрная пустота, стремясь обеззвучить и поглотить, начала растворять сознание и тело. Силясь выбраться из неё, Иешуа зацепился за последний услышанный им звук той чудесной музыки. Он не помнил, какой он был, этот звук, просто напряг все силы, поднял глаза и запел.

Голубь на ладони, дыхание утра…

Звуки песни поднимались всё выше. Пустота отступала. Исходившее от песни сияние окрашивало тьму в рыбьи серебристо-голубые цвета.

Шелест воды, тонкие пряди…

Земля под ногами начала слабо светиться. Как будто кто-то там внизу разжёг костёр.

Пыль на дороге, бегущие волны…

Огонь разгорался всё сильнее. Отдельные, пока ещё узкие и слабые полосы света пробивались из-под земной коры и устремлялись в небо. Он чувствовал, как они проникают в его тело, как оно теряет свою форму, разрывается изнутри этими обжигающими потоками, становится огромным, как гора и больше, вырастает, обнимая собой небо и землю.

Древние стены, сияние полдня…

Уже не песня – рёв вырывается из его глотки. Разбуженная ураганная сила, будто парус свирепо рвёт худое тело. Громадный столб света пронизывает его, распрямляет как натянутую струну, не даёт упасть.

Вечерние тени, тёплое небо…

Он начинает бороться с силой, и та подчиняется. Поначалу неохотно и вяло, как ненарезвившийся цепной пёс, которого опять ведут к привязи. Потом уступает и благодарно лижет руки хозяина.

Мерцанье луны, полночное эхо…

Свет теряет свою насыщенность и силу, с ворчанием укладывается у ног, засыпает.

Всё это в песне моей, Боже.

Менглу с Масальей пришли под вечер. По красным от недосыпания векам матери, по её впалым, запачканным пылью щекам было видно, что пережила она. Менглу, наоборот, был мрачно-спокоен и внешне равнодушен ко всему. Он знал суть посвящения и был уверен, что Иешуа его пройдёт.

Темнота разлилась по небосводу, будто собираясь впитать в себя всё живое, и застыла в мёртвой тишине пустыни. Иешуа с жадностью грыз чёрствую ячменную лепёшку с сушёным виноградом и размышлял. Он понял смысл. Он знал, что должен делать. Маленькая чёрная точка приближалась, становясь всё больше и больше, обретая истинный размер и форму.

«Там, где железо ест ржавчина, дерево [ест] червь, в стране времени, разум – единственная дорога, ведущая к Нему [зачёркнуто и дописано – к себе; дальше – неясный набор символов и неидентифицированных дат]…»

«Прежде чем начать что-то помни о страхе. Окунись в страх божий как в море. Он утопит неправду, как шторм плохо сделанный корабль, но воля божья позволит тебе остаться на плаву и не погибнуть. Страх очистит душу от неправды, изгонит всё, что отлично от огня [света] и поразит воинство слов, разделяющих человеческую суть, наложив немоту на уста лжи [заметка на полях: «Что есть рот? – Ворота лжи»]