Барон с улицы Вернон. Призраки Чугуева. Книга вторая

Пристав глянул на Виктора, потом снова перевёл взгляд на клочок бумаги. Это был бланк где текст почти не узнавался. В самом верху Калашников увидел германского орла.

– А что это за знак от сжимает в лапах? – спросил пристав глянув на Виктора.

– Это свастика, господин Калашников, – вздохнул Виктор в ответ…

Глава 9

ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ИЗЮМСКИЙ УЕЗД; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА

– И далеко от Чугуева эта Купянка? – курил уже не первую папиросу Виктор, глядя на заснеженную дорогу бегущую навстречу.

Он сидел рядом с извозчиком, который, как казалось не чувствует ни времени, ни пути, ни холода.

– Вёрст двадцать ещё будет, барин, – равнодушно ответил извозчик не глядя на Виктора.

Виктор оглянулся назад, где развалившись на сене словно на диване, лихо сбив папаху набекрень, насвистывал какую-то весёлую песенку молодой штабс-капитан.

– Чего ты там свистишь? – кивнул ему Виктор.

– «Сказки венского леса», господин полковник, – не оборачиваясь ответил штабс-капитан.

Виктор перелез к нему и присел рядом на край телеги.

– Лихо Вы нас на телеге отправили, – рассмеялся штабс-капитан, – лучше не придумать. Глядите, чтобы этот Гречко не ополоумел, увидев нас на сене. Ждёт поди экипажа запряжённого тройкой борзых, а тут деревенская кобылка.

Штабс-капитан снова рассмеялся и продолжал смотреть на убегающую дорогу.

– Телега как телега, – ответил Виктор, – отойдёт Гречко, не ополоумеет.

Он посмотрел на задумавшегося штабс-капитана.

– Давно хотел спросить у Вас, Ваня, – тихо произнёс Виктор.

– Спрашивайте, господин полковник, – усмехнулся штабс-капитан, переведя взгляд на Виктора.

– Вы ведь Вайсберг? Вы – еврей? – кивнул Виктор прищурив глаз.

– Да ну что Вы, – усмехнулся Вайсберг, – я русский, – он снова посмотрел на дорогу о чём-то задумавшись.

– Русский с фамилией Вайсберг? – спросил Виктор.

– Вайсберг, – кивнул Ваня не глядя на Виктора, – батюшку моего покойного, на Чугуев ещё мальчонкой пригнали, в одном из последних конвоев. Я из кантонистов, – он посмотрел на Виктора грустно усмехнувшись, – его тогда крестили и стал он Дмитрием Яковлевичем. Правда, потом вернулся в веру отцов. А я…

Он снова глянул на дорогу, о чём-то подумал и снова перевёл взгляд на Виктора.

– А я крестился, чтобы приняли в наше юнкерское.

– С тех пор Иван Дмитриевич? – спросил Виктор.

– Иван Дмитриевич, – кивнул Вайсберг, – правда фамилию менять не стал, – хотели было меня Беловым записать, да я не дал. А брат записался.

– Вайсберг звучит благородней, – согласился Виктор.

– А то как же? – усмехнулся Вайсберг, – хочу детям потомственное дворянство выслужить. Батюшка мой наверное и не чаял, когда по морозу их гнали на Чугуев, что внуки уже дворянами будут!

Вайсберг снова усмехнулся и о чём-то задумался.

– И много тут таких? – спросил тихо Виктор, – из кантонистов?

– Офицеров много, улан ещё больше, а врачи почти все, – ответил Вайсберг, – а отчего Вы интересуетесь, господин полковник?

– Да я сам из Могилёва, – улыбнулся Виктор, – мою матушку, приёмную, Сарой Готт зовут. А мой младший брат раввин, правда живёт он далеко от России.

– О, так Вы из наших? – обрадовался Вайсберг, – значит мы с Вами можем поговорить на идиш?

– Можем, – усмехнулся Виктор, – ведь мы самые русские из них, Ваня…

Вайсберг подсел к Виктору и по дружески положил ему руку на плечо.

– Вы уж простите господин полковник, за такое панибратство, – рассмеялся он, говоря уже на идиш, – не признал сразу. Матушке Вашей от меня кланяйтесь, хотя и не знаю её. Но должно быть она настоящая мама, раз сына такого воспитала! И пожалуй Вы правы, мы тут самые русские. Даже наш раввин Шмуль Викнельсон!

– Полно Вам, штабс-капитан, – усмехнулся Виктор, – даже за океаном мы словно строим Россию вокруг себя. Как там у Рабби Нахмана?

– Да, – кивнул Вайсберг, – это он ответил на вопрос, нужно ли нам всем бросить всё и убраться в Палестину, – Вайсберг рассмеялся, – бросить всё! И могилы дедушек с собой забрать? Их не заберёшь! Как там ответили скифы Дарию? «Могилы предков! Попробуй, возьми их!» Я понимаю так, что это самое святое из всех мест человеческих. Ведь правда, господин полковник?

– Самое святое из мест человеческих это память, Ваня, – ответил, подумав Виктор, – хотя, пожалуй Вы правы. Что выше может быть в памяти, чем память о своих родителях? Даже если нет могилы, и даже если она там, куда нет никому хода.

– А ведь есть такие места, – согласился Вайсберг.

Он подумал, посмотрел куда-то в сторону и снова обернулся к Виктору.

– Порой и не знаешь где уснёшь навеки и найдёшь свой последний приют. Вот отец мой покойный сказывал, что под Плевной много наших полегло. Кое-кого и по частям собирали. Руки отдельно, ноги в стороне, голова вроде и цела, а возьмёшься – и та разбита. И кто знает чьи руки и ноги в могилу к кому положили.

Он снова подумал.

– А многих вообще не нашли. У нас на Думской старая мадам живёт. У неё три сына пошли на Болгарию в той войне. И ни один не вернулся. А нашли на поле боя только одного.

– Ужели пропали? – удивился Виктор.

– Пропали, – махнул рукой Вайсберг, – как сгинули.

Он посмотрел на Виктора.

– Старики сказывают, что их вроде ангелы забирают на небо, – сказал он тихо, – только я-то знаю, что ангелы эти шрапнелями да снарядами зовутся. Один в тебя попадёт – разорвёт так, что и воронью клевать будет нечего, не то что хоронить.

Он подумал.

– Вот Гречко, к которому мы едем, ту войну от начала до конца прошёл. Он больше расскажет.