Её тёмные крылья

Выражение лица Гермеса тут же меняется, ямочки исчезают, а лицо становится суровым и отрешенным, как у статуи. Его ореховые глаза меркнут, а затем вспыхивают алым оттенком. Я хочу отвернуться, но не могу. Вся его игривость исчезла, сгорела в огне бессмертного бога, и я леденею от ужаса.

– Я здесь, чтобы предупредить тебя от имени Повелителя душ, Властителя Загробного мира. Твоя подруга больше не твоя забота. Отныне и навсегда ты ничего не видела. Ничего не знаешь. Никому не расскажешь и вычеркнешь увиденное из своей памяти.

Это должно выглядеть нелепо: плохой актер, читающий худший из всех возможных сценариев. Парень с кожей, сверкающей как металл, и в белом одеянии произносит предвещающие гибель слова в моей грязной, вонючей земной комнате. Это, должно быть, шутка. Этого не может происходить взаправду.

Если раньше мне хоть на секунду показалось, что Гермес похож на человека, то теперь я осознаю свою ошибку. Он не был, никогда не был и никогда не сможет быть похож. Стоит ему захотеть, и он прибьет меня как муху, разотрет в пыль одним пальцем. И глазом моргнуть не успею. Я для него мимолетное, хрупкое, глупое маленькое создание.

Его голос – железный кулак, сжимающий мое сердце все сильнее с каждым словом.

– Ну как? – спрашивает Гермес, повелительный тон исчез из его голоса. Бог снова звучит как простой мальчишка.

Я не могу пошевелиться. Не могу говорить.

Он виновато улыбается.

– Я перестарался? Давно не практиковал предупреждения.

Мне удается покачать головой.

– Ладно. Почему бы нам не пойти и не взять для тебя воды? – Гермес осторожно берет меня за руку и выводит из комнаты. Я настолько оцепенела, что даже не сопротивляюсь.

Мы друг за другом спускаемся по лестнице: я шагаю впереди, ощущая за спиной присутствие бога, от которого волнами исходит жар, а воздух благоухает апельсинами и гвоздикой. Интересно, что случится, если папа или Мерри выйдут сейчас из спальни и увидят нас, подумают ли они, что я тайком вывожу из своей комнаты парня. Потом вспоминаю, что это вовсе не парень, а мы во сне.

«В кошмаре, – поправляю себя. – Это кошмар».

– Как ты себя чувствуешь? – интересуется Гермес, прислонившись к серванту, пока я ищу чистый стакан.

– Хорошо, – я снова способна говорить.

– Рад слышать. Прости, если я немного перегнул палку.

– Вовсе нет, – отвечаю, еще не до конца придя в себя. – Наверное, я должна быть польщена, раз удостоилась всего этого шока и трепета.

Он смеется, и я открываю холодильник.

– Думаю, вода подойдет лучше, – советует Гермес.

Я достаю с дверцы бутылку и показываю ему.

– Это и есть вода.

– Проточная вода. – Он кивает на раковину.

– Я такую не пью. Вкус отвратительный.

Глаза бога сужаются.

Где-то на задворках сознания раздается тихий, но настойчивый тревожный сигнал. Он не улыбается.

– Что-то не так?

– Я прошу прощения.

Прежде чем я успеваю спросить, за что он извиняется, бог бросается на меня. Стакан падает на пол, разбиваясь вдребезги, когда его рука обхватывает меня, крепко удерживая, а вторая тянется к лицу. Я открываю рот, чтобы закричать, но в этот момент Гермес засовывает что-то туда – что-то горькое и неприятное. Он зажимает рукой мои губы и челюсти, вынуждая их сомкнуться.

– Глотай, – приказывает он.

Я мотаю головой так яростно, как только могу.

– Я не могу отпустить тебя, пока ты не проглотишь.

Я вновь пытаюсь вырваться, но бог неподвижен. С таким же успехом можно было побороться с деревом или скалой.

Почему я не просыпаюсь?

– Просто глотай, – говорит он. Это звучит как мольба.

Я сглатываю, и мое горло вздрагивает под его большим пальцем.

Гермес отпускает меня, и я отшатываюсь, глядя на него с напрасно поднятым кулаком.

– Хорошая девочка. А теперь спи. – Он выдувает воздух мне в лицо, и мир исчезает.

Этиолирование[9 - Этиолирование – процесс роста и развития растений в темноте.]

Я сажусь на кровати, резко вздохнув, и тут же начинаю задыхаться, когда что-то влажное и травянистое попадает мне в горло.

Я склоняюсь, судорожно откашливаюсь, пытаясь освободить свои дыхательные пути, и колочу себя по спине, пока перед глазами не начинают искрить звезды. Когда мне кажется, что дело принимает опасный оборот, нечто неопознанное вылетает из горла и пикирует через всю комнату, оставляя после себя медный привкус во рту и слезы, градом текущие по лицу, стоит мне только вдохнуть благословенный воздух.

С учащенным дыханием я падаю обратно на кровать. Мои легкие горят огнем, а левая рука и плечо саднят от прикосновения с рукавом, словно обгорели на солнце.

Ох…

Я заставляю себя снова сесть, свешивая ноги с края кровати, расстегиваю куртку Мерри и морщусь, когда подкладка задевает кожу. А потом у меня перехватывает дыхание.

Выглядит так, словно кто-то вывел красной ручкой на моей руке корневую систему дерева. Линии тянутся вдоль моего плеча, подобно венам, словно морские водоросли стекают по руке. Я аккуратно надавливаю на них пальцем, и от острой боли меня бросает в пот.

Оставляю куртку на кровати и подхожу к шкафу, чтобы глянуть в зеркало на внутренней стороне двери. От увиденного у меня падает челюсть. Те же линии спускаются и по спине, исчезая под пижамой. Я приподнимаю футболку, прослеживая взглядом за узором, который обрывается прямо над бедром.

Молния.

Гермес… Я нагибаюсь и подбираю комок листьев, который он пытался заставить меня проглотить.

Во сне я прижала это нечто языком к небу, сделав вид, что проглатываю. Пришлось импровизировать, ведь быть отравленной мне совсем не хотелось.

Я не ожидала, что после пробуждения оно останется у меня во рту. Сны так не работают – оттуда нельзя прихватить что-то с собой. Сны не реальны.

Однако комок, твердый и вполне реальный, на моей ладони готов с этим поспорить.