Тайна леди Одли

Он брал их, одну за другой, тщательно просматривал, начиная с титульного листа, где обычно пишется имя владельца, затем искал какой-нибудь клочок бумаги, который мог быть оставлен между страницами. На первой странице латинской грамматики школьным прямым почерком стояло имя мистера Толбойса; на обложке французской брошюры карандашом крупным неаккуратным почерком Джорджа небрежно были нацарапаны буквы Д.-Т.; «Том Джонс», очевидно, был приобретен в книжной лавке, на нем имелась надпись, помеченная 14 марта 1788 г., которая гласила, что сия книга являлась данью уважения мистеру Томасу Скроутону от его покорного слуги, Джеймса Эндерли; на «Дон Жуане» и Ветхом Завете ничего не было. Роберт Одли вздохнул с облегчением: он добрался до последней из книг без каких-либо результатов; ему осталось осмотреть толстый с золотым обрезом красный томик.

Это был ежегодник за 1845 год. Медные гравюры, на которых были изображены хорошенькие леди того времени, пожелтели и покрылись плесенью; костюмы были нелепые и диковинные; глупо улыбающиеся красотки поблекли. Даже небольшие стихотворения (в которых тусклая свеча поэта слабо освещала туманный замысел художника) звучали старомодно, как звуки, издаваемые лирой, струны которой ослабели от сырости времен. Роберт Одли не задерживался, чтобы прочитать эти хилые творения. Он быстро листал страницы в поисках какой-нибудь записки или обрывка письма. Он нашел только локон золотистых волос, того сверкающего редкого оттенка, который встречается только у детей – пучок волос цвета солнца, которые вились так же естественно, как виноградная лоза и были совсем не похожи на локон мягких гладких волос, который дала Джорджу Толбойсу домохозяйка в Вентноре после смерти его жены. Роберт Одли отложил осмотр книги и, завернув этот желтый локон в бумагу, положил его в конверт, который запечатал своим перстнем, и сложил его вместе с записями о Джордже и письмом Алисии в ящик с пометкой «Важно». Он уже собирался отложить толстый ежегодник к другим книгам, когда обнаружил, что первые две чистые страницы склеились. Роберт был так решительно настроен вести свое расследование до самого конца, что взял на себя труд разъединить листы острым концом ножа для бумаг и был вознагражден за свое упорство, обнаружив надпись на одном из них.

Она состояла из трех частей и была сделана тремя разными людьми. Первый абзац был датирован годом, в котором ежегодник был издан, и гласил, что книга является собственностью некоей мисс Элизабет Энн Бинс, которая получила сей драгоценный том в награду за примерное поведение и послушание в семинарии Кэмфорд. Второй абзац был датирован пятью годами позже и был написан рукой самой мисс Бинс, которая подарила книгу в знак вечной любви и бесконечного почтения (мисс Бинс была явно романтической особой) своей верной подруге Элен Мэлдон. Третий абзац был сделан в сентябре 1853 г. рукой Элен Мэлдон, которая преподнесла ежегодник Джорджу Толбойсу; при виде этой третьей части лицо Роберта Одли изменилось – оно покрылось болезненной серой бледностью.

– Я так и думал, – промолвил он, с тяжелым вздохом закрывая книгу. – Видит бог, я был готов к худшему, и оно свершилось. Теперь я все понимаю. Мне нужно ехать в Саутгемптон. Я должен отдать мальчика в более надежные руки.

Глава 21. Миссис Плоусон

Среди пачки писем, которые Роберт Одли нашел в чемодане Джорджа, было одно, помеченное именем его отца, – отца, который, не был снисходителен к своему единственному сыну и с радостью воспользовался предлогом, предоставленным ему опрометчивой женитьбой Джорджа, чтобы лишить его средств к существованию. Роберт Одли никогда не встречался с мистером Харкотом Толбойсом, но рассказы Джорджа о своем отце дали его другу некоторое представление о характере этого джентльмена. После исчезновения Джорджа он тотчас написал мистеру Толбойсу, тщательно подбирая слова и прозрачно давая понять, что в этом таинственном деле не все чисто; но по истечении нескольких недель он получил весьма официальное послание, в котором мистер Харкот Толбойс недвусмысленно заявил, что умывает руки во всем, что касается его сына со дня его свадьбы, и что его исчезновение так же абсурдно, как и его нелепая женитьба. Автор этого отеческого письма добавил в постскриптуме, что если у мистера Джорджа Толбойса было низкое намерение заставить волноваться своих друзей этим притворным исчезновением, и таким образом поиграть на их чувствах с целью вытянуть из них побольше денег, то он глубоко ошибался в характере тех особ, с кем имел дело.

Роберт Одли написал в ответ на это несколько негодующих строк, ставя в известность мистера Толбойса, что его сын едва ли стал бы прятаться с такой далеко идущей целью, как покушение на карман своих родственников, так как в момент своего исчезновения он положил в банк двадцать тысяч фунтов. Отправив это письмо, Роберт оставил всякую мысль дождаться помощи от человека, который должен более всех быть заинтересован в судьбе Джорджа, но теперь, когда он с каждым днем все ближе продвигался к развязке, черным пятном лежавшей перед ним, его мысли возвращались к этому бездушному мистеру Харкоту Толбойсу.

– Я как можно быстрее поеду в Дорсетшир после того, как закончу все дела в Саутгемптоне, – говорил он, – и повидаю этого человека. Если уж и он допустит, чтобы судьба его сына осталась темной и мрачной тайной для всех, кто его знал; если он сможет, дожить до конца своих дней, оставаясь в неведении, какой смертью умер его несчастный сын, – тогда зачем мне пытаться распутать этот запутанный клубок, разгадывать страшную загадку и пытаться сложить воедино разрозненные кусочки мозаики, которые, собравшись вместе, могут образовать чудовищную картину? Я поеду к нему и изложу мои ужасные подозрения. Пусть он и решает, что мне делать.

Роберт Одли отправился первым экспрессом в Саутгемптон. Снег лежал толстым белым покровом на полях, через которые он проезжал, и молодой адвокат укутался в такое множество шерстяных шарфов и дорожных пледов, что казался ходячим шерстяным снопом, а не живым человеком ученой профессии. Он мрачно смотрел в окно, запотевшее от дыхания его самого и пожилого офицера, который был его единственным попутчиком, и видел, как проносятся мимо леса и поля, призрачные в белом саване снега. Он плотнее укутался в широкие складки своего пледа, поеживаясь, и роптал на свой жребий, который гнал его в путешествие в этот ненастный зимний день.

«Кто бы мог подумать, что я так полюблю этого парня, – думал он, – и буду так скучать по нему? У меня есть небольшое состояние, дающее мне три процента годовых, я – предполагаемый наследник дядюшкиного титула, и я знаю, что некая юная милая девица сделает все на свете, как мне кажется, ради моего счастья; но я бы добровольно от всего отказался и согласился остаться без единого пенни, лишь бы эта тайна благополучно разъяснилась и Джордж Толбойс был рядом со мной».

Он приехал в Саутгемптон между 11 и 12 часами, перешел через платформу, и сквозь снег, летевший ему в лицо, направился в нижнюю часть города к пристани. Часы на церкви Святого Михаила пробили двенадцать, когда он пересек старую площадь, на которой возвышалось это строение, и дальше, по узким улочкам его путь пролегал к морю.

Мистер Мэлдон обосновался на одной из безрадостных улиц, которые спекулянты-застройщики любят пристраивать за счет какого-нибудь клочка пустоши к окраине солидного города. Бриксам Тирейс был, возможно, одним из самых мрачных кварталов, когда-либо построенных из кирпича и известки с тех пор, как самый первый каменщик уложил свой мастерок штукатурки и самый первый архитектор начертил план. Застройщик, спекулировавший на этих десяти домах из восьми комнат, которые скорее походили на тюрьму, повесился, прежде чем дома были подведены под крышу. Человек, скупивший эти могильники с пустыми глазницами окон, обанкротился, когда обойщики еще не закончили свою работу на Бриксам Тирейс, успев, таким образом, лишь побелить потолки и одновременно обелить себя.

Всяческие напасти и неплатежи крепко прицепились к злополучным жилищам. Судебный пристав и маклер были так же хорошо известны местной детворе, как мясник и булочник. Платежеспособных жильцов будил в полночные часы шум призрачных мебельных фургонов, которые тайком уползали в безлунную ночь. Неплатежеспособные обитатели, сидя в своих восьмикомнатных твердынях, не таясь, игнорировали сборщика налога на воду и неделями существовали без каких бы то ни было видимых средств обеспечения этой необходимой жидкостью.

Зайдя со стороны моря в этот район, где царила нищета, Роберт с содроганием огляделся. Из одного дома выносили покойника – маленького ребенка, и Роберт с ужасом подумал, что если бы в маленьком гробике лежал сын Джорджа, он был бы в какой-то мере ответственен за смерть мальчика.

«Бедный ребенок не проведет еще одну ночь в этой лачуге, – подумал он, стуча в дверь мистера Мэлдона. – Он – единственное, что осталось от моего пропавшего друга, и теперь я должен обеспечить его безопасность».

Неряшливая девчонка-прислуга открыла дверь и подозрительно уставилась на мистера Одли, спрашивая довольно гнусавым голосом, что ему угодно. Дверь в маленькую гостиную была открыта, и Роберт слышал стук ножей и вилок и детский веселый голосок маленького Джорджа. Он сказал прислуге, что приехал из Лондона и хотел бы увидеть мистера Толбойса и что он сам о себе доложит; и без дальнейших церемоний, пройдя мимо нее, он открыл дверь в гостиную. Девчонка ошеломленно следила за ним взглядом и вдруг, пораженная какой-то неожиданной мыслью, сбросила через голову передник и выскочила на улицу. Она бросилась прямо через пустырь, нырнула в узкую аллею и не перевела дыхания до тех пор, пока не очутилась на пороге одной таверны под названием «Карета и лошадки», которую облюбовал мистер Мэлдон. Верный вассал лейтенанта приняла Роберта Одли за нового сборщика злосчастных налогов, отвергнув то, что он сказал о себе, как хитроумную уловку, предназначенную для разорения местных банкротов, – и поспешила, чтобы вовремя предупредить своего господина о приближении неприятеля.

Войдя в гостиную, Роберт был удивлен, увидев маленького Джорджа сидящим напротив женщины, которая отдавала должное убогой трапезе, накрытой на грязной скатерти, запивая ее пивом. Женщина поднялась, когда вошел Роберт, и неуклюже присела перед ним. Она выглядела лет на пятьдесят и была одета в потрепанную траурную одежду. У нее было бледное вялое лицо, и две гладкие пряди волос, видневшиеся из-под чепчика, были того тусклого льняного оттенка, который обычно сопутствует румяным щекам и белесым ресницам. В свое время она, возможно, была деревенской красавицей, но ее относительно правильным чертам было присуще низкое выражение, и они казались искаженными, слишком маленькими для ее лица. Этот недостаток был особенно заметен в очертаниях рта, который явно не подходил для ее зубов. Она улыбнулась, присев перед Робертом, и ее улыбка обнажила почти все огромные лошадиные зубы, отнюдь не украшавшие ее внешность.

– Мистера Мэлдона нет дома, сэр, – произнесла она весьма противным голосом, в котором не было и намека на учтивость, – но если вы насчет платы за воду, он просил меня передать, что…

Ее перебил маленький Джордж Толбойс, который слез со своего высокого стула, на который его усадили, и подбежал к Роберту Одли.

– Я вас знаю, – пролепетал он, – вы приезжали в Вентнор с большим джентльменом, и сюда однажды приезжали и дали мне денег, а я отдал их деду, чтобы он сохранил.

Роберт Одли взял мальчика на руки и отнес его к маленькому столику у окна.

– Встань здесь, Джорджи, – сказал он, – я хочу хорошенько рассмотреть тебя.

Он повернул лицо мальчика к свету и обеими руками убрал со лба его темные кудри.

– С каждым днем ты все больше похож на отца, Джорджи; ты становиться совсем взрослым, – прибавил он. – Тебе хотелось бы пойти в школу?

– О да, очень хочу, – с живостью ответил мальчик. – Однажды я ходил в школу к мисс Пекине – знаете, это дневная школа, на соседней улице, за углом, но я заболел корью, и дед больше не пускал меня, он боялся, что я опять заболею; дедушка не разрешает мне играть с ребятами на улице, потому что они грубые, он сказал, что они мерзкие мальчишки, но я не должен так говорить, это неприлично. Он говорит черт и дьявол, и ему можно, потому что он старый. Я тоже буду говорить черт и дьявол, когда стану старый, и я хочу пойти в школу, прямо сегодня, миссис Плоусон приготовит мой сюртучок, не так ли, миссис Плоусон?

– Конечно, мистер Джорджи, если ваш дедушка позволит, – ответила женщина, с беспокойством глядя на Роберта Одли.

«Что такое происходит с этой женщиной? – подумал Роберт, повернувшись от мальчика к светловолосой вдове, которая медленно клонилась к столу, где стоял маленький Джордж. – Неужели она все еще принимает меня за сборщика налогов, или, быть может, причина ее беспокойства лежит глубже? Хотя это маловероятно, какие бы секреты ни были у лейтенанта Мэлдона, вряд ли эта женщина знает о них».

Миссис Плоусон к этому времени склонилась совсем низко над столиком и украдкой почти обхватила мальчика руками, когда Роберт резко обернулся.

– Что вы собираетесь сделать с ребенком? – спросил он.

– Я собираюсь только умыть его хорошенькое личико, сэр, и пригладить волосы, – ответила женщина тем же противным голосом. – Вы не разглядите его как следует, пока лицо грязное. Мне не потребуется и пяти минут, чтобы он заблестел, как чайник.

Она уже обхватила мальчика своими длинными тощими руками и собиралась целиком завладеть им, когда Роберт остановил ее.

– Пусть остается такой, какой есть, благодарю вас, – возразил он. – Я недолго пробуду в Саутгемптоне и хочу услышать все, что этот маленький человечек расскажет мне.

Мальчуган подошел поближе к Роберту и доверчиво посмотрел адвокату в глаза.

– Вы мне очень нравитесь, – затараторил он. – Я вас боялся раньше, потому что стеснялся. Сейчас я не стесняюсь – мне уже почти шесть лет.

Роберт ободряюще погладил мальчика по головке, но смотрел не на него: он наблюдал за светловолосой вдовой, которая отошла к окну и высматривала что-то на пустоши.

– По-моему, вы о ком-то беспокоитесь, мэм, – заметил Роберт.

Она покраснела и смутилась.

– Я посмотрела, не идет ли мистер Мэлдон, – запинаясь ответила она. – Он огорчится, если не увидит вас.

– Так вы знаете, кто я?

– Нет, сэр, но…

Мальчик перебил ее, вынув из-за пазухи небольшие часы и показывая их Роберту.

– Вот те часы, что подарила мне красивая леди, – похвастался он. – Теперь они у меня, но совсем недолго, потому что ювелир, который их чистит, такой бездельник, как говорит дедушка, и так долго их всегда держит; дедушка сказал, что их снова нужно почистить, из-за налогов. Он всегда забирает их почистить, когда налоги, но он говорит, что если они потеряются, красивая леди даст мне другие. Вы знаете красивую леди?

– Нет, Джорджи, расскажи мне о ней.

Миссис Плоусон снова склонилась над мальчиком. На этот раз она вооружилась носовым платком и проявила большое беспокойство о состоянии носа Джорджа, но Роберт не побоялся страшного оружия и забрал ребенка от мучительницы.

– С мальчиком все будет в порядке, мэм, – уверил он, – если вы оставите его в покое хоть на пять минут. Ну-ка, Джорджи, садись ко мне на колени и расскажи мне о красивой леди.

Ребенок вскарабкался на колени мистеру Одли, бесцеремонно ухватившись за воротник его пальто.

– Я вам все расскажу о красивой леди, – начал он, – потому что вы мне очень нравитесь. Дедушка наказывал мне не говорить никому, но вам я расскажу, потому что вы мне нравитесь и потому что вы возьмете меня в школу. Однажды ночью красивая леди приходила сюда, давно, очень давно, – он покачал головой со значительным видом. – Она приходила, когда я был не такой большой, как сейчас, и ночью, когда я уже лег спать, она входила ко мне в комнату, садилась на кровать и плакала, и оставила мне часы под моей подушкой, и она… Почему вы мне строите рожи, миссис Плоусон? Я все скажу этому господину, – неожиданно добавил он, обращаясь ко вдове, которая стояла за спиной Роберта.

Миссис Плоусон сконфуженно пробурчала какие-то извинения, она боялась, что мальчик утомил господина.

– Положим, мэм, вы могли бы и подождать, пока я сам скажу об этом, – резким тоном произнес Роберт. – Подозрительный человек, глядя на ваше поведение, может подумать, что между мистером Мэлдоном и вами существует тайный сговор, и вы просто боитесь, что мальчик сболтнет лишнее.

Он поднялся со стула и в упор посмотрел на миссис Плоусон. Вдова побледнела, как мертвец, и попыталась что-то ответить, но ее губы пересохли, и ей пришлось облизнуть их, прежде чем ей удалось выдавить из себя хоть слово.