Часы

– Ты серьезно? – я растерянно развела руками в стороны, отчаянно пытаясь понять, как разговор переключился на совершенно постороннюю тему.

– Я знаю тебя как облупленную. Сейчас ты тоже подумала о нем.

Я бессильно опустилась на диван и сжала голову руками. Когда я стала такой ранимой? Наверное, это происходило постепенно. Просто раньше я не задумывалась о своих ожиданиях и том, что люди могут им не соответствовать, и приходилось проигрывать в неравной схватке с разочарованием. Теперь, пройдя определенный путь взросления, я могла убедить себя в том, что это нестрашно, заранее настраивая себя на поражение, и сильно радовалась, когда не сталкивалась лицом к лицу с грозным противником. Но к обвинению, которое Джейк внезапно бросил в мою сторону колким намеком, я подготовиться не могла, и увернуться от удара не получилось. Ноющая тоска по нашему прошлому слилась с неприятием его слов – таким же острым, как лезвие ножа, которое он только что вонзил мне под ребро.

Джейк тоже выглядел подавленным, и от этого следы, которые усталость оставила на его лице, сделались еще заметнее. Мы оба сильно изматывались за рабочую неделю, но порой, вдобавок к этому, мы окончательно выбивались из сил, споря или ругаясь друг с другом.

– За этот год слишком многое поменялось, – сказал Джейк без энтузиазма и шагнул вперед.

Он был прав. И, пожалуй, наиболее очевидными были изменения в наших отношениях. Они были на самой поверхности, как большой кусок непотопляемого пенопласта. Но почему-то я продолжала из последних сил грести мимо в поисках чего-нибудь, за что можно зацепиться, чтобы не уйти с головой в море безразличия. И находила множество оправданий тому, что мы не работаем над нашими проблемами.

– Я чувствую, как это отражается на нас, Джейк. Мне это не нравится.

– Это жизнь, – он тяжело вздохнул. – Но я не хочу ссориться по пустякам.

– Для меня это не пустяк, – я отвела взгляд и направилась к выходу из комнаты – Недалеко от нас все это время жил наш родственник, и мы о нем ничего не знали. Он далеко не тот, кем вы его считаете. И он точно имеет право на сострадание. Просто прочитай.

Я обернулась и встретила упрямый взгляд Джейка, за которым последовало твердое «нет», и вышла из комнаты.

Закрывшись в спальне, я включила тихую грустную музыку. Подушка податливо смялась в моих руках, и подбородок утонул в мягкости воздушного бамбукового волокна, заключенного в плотный салатовый чехол. Часы показывали восемь, и я решила заказать пиццу. На кухне была еда, но мне просто не хотелось выходить: я столкнулась бы с Джейком, и мысль о том, что придется слушать его примирительные речи, пока вызывала у меня отвращение. Должно было пройти немного времени, чтобы я смогла спокойно на него смотреть. К тому же я не хотела ему мешать, потому что точно знала: тяжелая тетрадь уже расправила крылья на его ладонях, и сейчас он жадно вгрызается взглядом в чернильные строчки.

ГЛАВА 13

***

Я смахнул со лба выступившие капельки пота и прислонился головой к холодной каменной стене. Что-то давило на затылок, но было даже приятно. По крайней мере, эта боль притупляла другую, образовавшуюся в районе грудной клетки. Та ныла не переставая – это были угрызения совести. Меня вновь окутала безысходность, она подчинила себе все мое существо и безжалостно вгрызалась в сердце.

Меня не было рядом тогда, когда я должен был. Поэтому я не мог являться частью того, что увидел. Порой мне казалось, что жизнь стала бесконечной дорогой в никуда, ведь я так много на ней оступался, что почти утратил способность ходить прямо. Я шел с опущенной головой, устремив взгляд на песчинки времени под ногами, остававшиеся позади с каждым шагом. У меня не было сил оторваться от их естественной красоты, и я просто смотрел, ничего не предпринимая. Мелкие и крупные, незначительные и важные – они были моментами моей жизни, теми, что я уже пережил, и теми, что мог бы пережить. Но ускользали они одинаково. А я даже не пытался их поймать и отпускал, так к ним и не притронувшись.

Я всегда убеждал себя в том, что все мы появляемся на свет с какой-то целью, но раньше сам почему-то ни к чему не стремился. Я поступал так, как хотел, не задумываясь о последствиях. Главным было мое благополучие, мои желания. На остальных мне было плевать. И однажды бумеранг вернулся обратно, раз и навсегда научив меня тому, что каждый поступок имеет последствия. Я вновь вспомнил самую ужасную ошибку, которую совершил, и которая разрушила мою жизнь. Точнее, я вспомнил множество ошибок, подтолкнувших меня к тому пути, на котором я находился. Конечно, в глубине души я знал, что я стоял именно на той дороге, что предначертана мне судьбой – а я в нее верил не задумываясь, потому что привык к ее злым шуткам.

Я так же понимал, что судьба теперь была у меня на коротком поводке, хотя раньше я снимал с этой злобной твари намордник, и она меня неоднократно кусала. Получилось так, что из своего путешествия длинною в жизнь я вышел калекой, изуродованным человеком, который уже много лет пытался поменяться и забыть о причинах тех шрамов, которые избороздили его тело и душу.

Шрамы украшают мужчину, но только не те, что он сам себе наносит. Причем наносит без малейшего сожаления, ничуть не колеблясь. Легкомысленно и бездумно.

Горькие воспоминания набросились на меня сокрушительными волнами. Они остервенело били меня о дно и заставляли захлебываться в немых рыданиях. Я бессильно махал руками, но они быстро стали ватными. Появился страх, он окутал меня черной пеленой, и я выдохнул последний воздух из легких.

У меня, как у паршивого кота, было несколько жизней. Две, как минимум, и граница между ними проходила колючим металлическим забором под напряжением. Моя молодость – все, что происходило со мной до тюрьмы, поскольку там мне пришлось очень быстро и болезненно повзрослеть – была отчаянна и безрассудна. Все стереотипы казались мне ничтожными, все законы – глупыми, а все запреты – завистью тех, кто не мог того, что мог позволить себе я. Все. Я был королем своего мира. И в нем не было места ничему, кроме моих собственных желаний.

Когда родители разбились на самолете, внутри меня что-то щелкнуло. Стало невыносимо пусто. Я был зол на то, что они меня бросили. Я просил их не летать на очередную конференцию по защите окружающей среды – кому она была нужна, если в нашей собственной семье наступала катастрофа? Мы с каждым днем отдалялись друг от друга. Их больше не волновали мои проблемы. А когда я стал плохо учиться, посыпались бесконечные упреки. Они были постоянно чем-то недовольны, и, пусть они никогда меня не били, их слова порой были хуже удара под дых. Я не понимал, как они могли ко мне так относиться, я устраивал скандалы, после которых мама плакала, а папа сажал меня под домашний арест. Я пару раз уходил из дома и вел себя ужасно, стараясь всячески их довести… Когда их не стало, я злился. На себя – за то, что так и не извинился перед ними, и на них – за то, что они вновь меня не послушали. И это стало причиной их смерти.

Я остался один, точнее, под надзором старшей сестры. Сьюзан вернулась из Ирландии, чтобы быть со мной и помочь справиться с горем. Она всегда была доброй, нет, милосердной. И меня это бесило. Мне казалось, что я не нуждался в чьей-либо заботе, мне не нужно было, чтобы меня кто-то успокаивал. Я понял, что в шестнадцать лет уже стал взрослым. А, значит, самостоятельным. Но на самом деле я все еще оставался мальчишкой, к тому же, самым бестолковым на свете.

Я бездельничал часы, потом дни напролет. Затем алкоголь стал моим верным товарищем. Я бросил учебу, иногда, правда, заявлялся нетрезвым в школу, но меня оттуда выгоняли. Сьюзан находила под кроватью пустые бутылки, впрочем, вскоре я перестал их прятать. Она кричала, отговаривала меня от такой жизни, как будто я не сам ее выбрал. Что мне оставалось? Я гнал ее взашей с вечным стремлением помочь. Мне она была не нужна. Я не могу даже описать, как мне теперь за это стыдно. Если бы я послушался, если бы я тогда уважал ее, то, возможно, моя жизнь сложилась бы иначе.

Я стал центром своей вселенной, а вокруг меня собрались такие же потерянные люди. Это была моя банда, а я был ее главой. В округе нас даже побаивались из-за подростковой непредсказуемости и совершенного отсутствия тормозов. На улице меня сторонились. До такой степени, что мамы с детьми переходили на другую сторону улицы, если я шел им навстречу. Я был язвой, гнилым пятном на здоровом теле городка, и единственным человеком, который пытался меня вылечить, была Сьюзан. А я не переставал обижать ее, хотя это – слишком безобидное слово. Я доводил ее до слез, и меня это забавляло. Но вскоре мое поведение стало привычкой, и я потерял контроль над собой. Однажды, во время очередного скандала, когда она перевернула вверх дном мою комнату, отобрала у меня наркотики, я схватил ее и начал трясти, потом прижал к стене и, приставив ей руку к горлу, приказал убраться из моего дома. Из моей жизни. Никогда не забуду ее взгляд. Она смотрела на меня как дворняжка, которую я сначала приласкал, а потом ударил. Непонимание, боль, обида… Ни капли злости. Я был в бешенстве, ведь она рушила мою жизнь! Мой привычный мир, в котором ее проповедям не было места!

Моя сестра была упрямой, но даже она сдалась. Она не выдержала и ушла. Любой бы бросил меня раньше, но только не она. Напоследок она отрезала меня от денег и вызвала медиков, но я понимал, что к чему, и в нашем доме они меня не обнаружили.

Я проклинаю себя за то, что тогда творил. Что был такой сволочью. Но тогда это меня не волновало, и я погружался на дно под грузом своих пристрастий. Мне было скучно, и я находил утешение в алкоголе, травке и беспорядочном сексе. Заначка вскоре кончилась, и я стал продавать свои вещи. Потом в ход пошли семейные ценности, которые я утаскивал ночью, пробираясь тайком в дом. За них платили больше.

Счастливчик, ни разу не попавшийся копам. Грешник, поправший святая святых…

Вечеринка была моей жизнью, и я правил этим балом. Мы собирались в заброшке, помойной яме, вокруг меня были зачастую незнакомые люди. Мне было все равно. Я привык к вечной грязи в полупустых комнатах, пьяным дракам собравшихся, диким стонам обдолбанных девиц, которые мешали мне спать, если я сам не являлся участником творившейся вакханалии…

И я продолжал злиться. На сестру. За то, что она тоже меня бросила.

Я все реже выбирался на улицу. Мне было неуютно ощущать злобные осуждающие взгляды прохожих, хотя первое время это было занятно – быть центром внимания. Везде, где бы я ни появлялся, разговоры замолкали и помещения пустели. Это было так любезно с их стороны – уступать мне место! Меня это забавляло, а сейчас… хочется от этого плакать.

Правда, не везде ко мне так относились. В загородном коттедже Коры мне всегда были рады. Кора была на два года старше, с теми же проблемами и абсолютно идентичными взглядами на жизнь. У нас их просто-напросто не было. Нас не интересовало наше будущее, а прошлое мы старались забыть. За все время нашего знакомства я так и не узнал, куда исчезли ее родители и почему она решила вести такой странный образ жизни. Точнее, не странный, а крутой. Потому что тогда я считал это крутым. «Да, детка, живи на всю катушку, пока не сдохнешь!» – любила говорить Кора, и я беспрекословно этому подчинялся. Может, это была любовь? Странная, больная, но любовь? Кто знает? Именно поэтому я все чаще называл ее своей девушкой. Она была не против, а я не обращал внимания на гиканья приятелей. В этом потоке грязи, из которой я даже не пытался выбраться, она была моей королевой тьмы, и я преклонялся перед ней. А ведь она разбила мне сердце, получается.

Как-то раз я приехал к ней на тусовку. Все было как обычно: люди блевали в прихожей, орали в гостиной и спали в отрубе на лестнице. Меня это ничуть не смущало: я просто привык. Спотыкаясь об раскинутые руки, я поднялся на второй этаж. Дверь ее комнаты была открыта, и около нее столпилось с десяток парней. Мне чудом удалось протолкнуться, потом кто-то даже впихнул меня в комнату. Первым делом я увидел троих голых парней у кровати. Они переминались с ноги на ногу, улюлюкая и теребя себя за причинные места. Мой взгляд переметнулся на матрас: спутанные волосы, стеклянные глаза. Кора отсутствовала, казалась бездушной куклой и лишь изредка слабо постанывала, словно прося помощи. Я взорвался и, схватив с тумбочки бутылку, разбил ее о голову подонка. Он повалился на пол.

Кора приподнялась на локтях и вопросительно уставилась в пустоту мутным, невидящим взором.

– Кора? Что они сделали с тобой?

– Ой, еще один? – она расплылась в блаженной улыбке. Ей не нужна была помощь. – Иди сюда!

Она потянула меня за рубашку и, оторвав несколько пуговиц, грохнулась на кровать.

– Кора! – заорал я, и меня вновь всколыхнул гнев. Я вскочил и прогнал всех из комнаты, размахивая осколком стекла. Все столпились за дверью, но никуда не ушли.

– Давай уже… – невнятно пробормотала она, а я схватил ее за плечи и начал трясти, пока она не распахнула глаза. На миг в них проскользнуло удивление.

– Марвин?

– Узнала! – мое облегчение тут же улетучилось. – Что это значит?

– Что? – она ехидно улыбнулась. – Тебя что-то смущает?

– Еще как! Кто эти люди?

– Это наши приятели.

– Почему ты…

– Почему что? – вскричала Кора, и меня удивил ее тон. – Ты же не думаешь, что я не могу развлекаться, пока тебя нет?

– Да ты ведешь себя…

– Давай! Скажи, что я шлюха! А вот и нет! Кто ты такой, чтобы указывать мне?

– Если ты забыла, я твой парень! – заорал я и встряхнул ее еще раз.

Она вырвалась из моих рук и с усмешкой прошептала:

– Ты? Да я тебя знать не знаю.