Чтоб знали! Избранное (сборник)

Я обнял и поцеловал Люси, и она заворочала языком у меня во рту. Моя спутница, которую мне даже не хочется упоминать по имени, настолько я был к ней равнодушен, стала целовать меня в шею, пока мы с Люси пробовали друг друга на вкус. Люси ухватила меня за член и, удовлетворившись его состоянием, предложила перебраться в кровать. Мы, мокрые, побежали к полотенцам и стали обтирать друг друга. Я почувствовал, что должен быть благодарен Ким за это приключение, обнял её и поиграл с её клитором. К сожалению, то ли у Люси не было лесбийских наклонностей, то ли Ким её не привлекала, но Люси была заинтересована только мной. В конце концов получилось так, что Люси встала на четвереньки, а я, естественно, пристроился сзади и почувствовал, что Ким растягивает мне ягодицы и засовывает свой язык в анус, двигая своё лицо туда и обратно, вслед за моими бёдрами. Но она знала, что, когда на меня обрушивается оргазм, я не люблю двигаться, а предпочитаю замереть, вдавившись в полость и вкушать спазмы, которые идут уже автоматически и больше не требуют движения. Ким изучила это и теперь хотела прочувствовать мои спазмы языком, не будучи толкаема моими бёдрами взад-вперёд, а замерев вместе с ними. Здесь она была молодец, ничего не скажешь. В такой ситуации не «третий – лишний», а «третий – лижет».

Вот кто была Ким, по чьей фотографии и представляла меня Зойка. Извини, что отвлёкся на «Я вспомнил Вас и влез в живое…». Ненавижу звучание имени «Зоя». Зудящее, занудное имя, и оно ей вполне подходит.

– А я вас почти не узнала, – сказала она.

– Не скромничайте, – сказал я.

И мы пошли на стоянку машин, а по пути зашли в туалет, каждый, увы, в свой, ей не терпелось. Череда мужчин у писсуаров. Вдруг раздаётся женский голос из репродуктора в потолке об изменении расписания какого-то полёта. Странное бесстыдное вторжение женщины в мужские места. Хотелось большего, чем только голос.

У Зойки была с собой одна дорожная сумка, так что не надо было торчать у багажной карусели, глядя на вращение которой, отверстие начинало блевать чемоданами.

Говорила Зийка голосом скрипучим и надуманным, каким говорят глупые учительницы. Так и хотелось ей хуй в рот засунуть, чтобы заткнулась. Я снял ей номер в мотеле. Не хотелось мне её к себе поселять. Мало ли, осточертеет или ломаться станет, и тогда не избавиться будет, а так – станешь носом вертеть – оставайся у себя в мотеле и жди обратного рейса, бери такси и добирайся до аэропорта сама.

Приехали в мотель и оставили сумку в номере. Зуйка опять пошла в туалет, а я представлял, как она пизду оголяет, как струйка из неё течёт, как она отрывает бумагу и промокает, как натягивает обратно колготки, смотрится в зеркало.

Я помню, в двери ванной у себя в квартире в Ленинграде я проделал дырочку весьма незаметную, но достаточную, чтобы мне видеть, что происходит внутри. И следил я за своими любовницами, входившими туда. Одна особенно заводила меня, когда она шла туда подмываться перед тем, как лечь со мной. Подмывшись, она засовывала палец во влагалище, глубоко-глубоко и потом глубокомысленно нюхала его. А я гадал, зачем она это делает, то ли её возбуждает собственный запах, то ли она проверяет, здоровый ли запах, нет ли там какого-либо воспаления, которое запах изменяет. Было трепетно также наблюдать за привычками подмывания, одна мыла пизду рукой спереди, а другая – заводя руку со стороны зада. И выражение их лиц в эти моменты было таким естественным, не то что когда они выходили и нацепляли маску до тех пор, пока не подходил оргазм, и тогда все маски, конечно, срывались, потому как мешали участившемуся дыханию.

Злоя вышла из ванной:

– Ну, я готова.

Я, покидая номер, посмотрел прощальным взглядом на кровать, думая, удастся ли мне пригвоздить Зойку хуем к кровати или нет.

Я повёл гостью в арабский ресторан. Не потому, что там танец живота исполняли, а потому что жратва недорогой была и недурной. Что же до танца живота, то зрелище было жалким. Особенно когда танцовщица подруливала, тряся бёдрами, к твоему столику и ты должен, по её идее, исходить спермой и выдать ей большую бумажку в виде чаевых. Мужики радостно пользовались возможностью засунуть ей доллар в трусики, не глубоко, конечно, а лишь за резинку. Я думал, а что, если быстрым движением запустить руку ей в пизду. Небось огреет по морде да скандал поднимется. А хули, голая, пиздой вертишь. Но нравственность начеку, как совейские пограничники. Так что я решил ей в трусы деньги не класть, а дать ей в руку, чтобы не играть в эту игру скопцов. Она взяла денежку рукой и сама вложила под резинку трусиков, чтобы остальные видели деньги на должном месте.

Зойка, утолив первый голод, заулыбалась, чуть расслабла, и я задаю свой любимый вопрос:

– Ну, расскажите мне про свою любовную жизнь.

Интересно, как разные бабы реагируют. Одни начинают пятиться, другие идут навстречу, третьи остаются на местах, согласно купленным билетам.

Эта дура попятилась. Я, мол, такие вещи не рассказываю малознакомым.

А я говорю, что лучший способ познакомиться поближе – это рассказать о своих любовных похождениях.

– Нет, давайте поговорим о чём-нибудь другом.

– О чём же вы хотите поговорить?

Думает. Потом улыбается, будто эврика нашла на неё, и говорит:

– Про вашу любовную жизнь.

Умница какая. Ну, я ей рассказал то да сё, приготовленное для таких случаев.

Потом пошли мы с ней гулять в даунтаун. Весёлая стала, шутит, под руку меня прихватила. Плотно. И говорит, как всё ей вокруг нравится. В машине я обнял её за губы. Ничего – язык, как змея, высовывать стала. Тут уже поздновато заделалось. Привёз я её в мотель. Она пытается говорить, что, мол, до завтра, а я говорю с трепетом, что ещё с ней побыть мечтаю. Ну, она милостиво соглашается, но добавляет, что ненадолго.

– Я ещё не готова, – аргументирует она мне своё сопротивление, когда я до её груди добираюсь.

– Что, тебя ещё в печке подержать надо? – спрашиваю.

Хихикает. А неготовность её, оказывается, в том, что, помимо желания, она должна испытать уверенность, что, окромя хуя, она сможет урвать с меня ещё всевозможные удобства – от психологических до материальных. Настоящая блядь. Стал я её звать в связи с этим «Зизи», и она откликается.

Комната в мотеле маленькая – кровать да телевизор, вот мы и сели, а потом полулегли, а потом и вовсе легли, якобы на экран любуясь. Поцелуи пошли, конечно. Она вяло предлагает разбежаться на ночь и встретиться утром. Но для настойчивых разговоров рот её слишком занят моим ртом. Как мы знаем, главное не давать бабе очухаться от нахлынувшей похоти и брать. Тем более что хуй – железо, пока увлечён.

Вдруг она поднимается и заявляет: «Я не могу спать в одежде, я ночную рубашку надену». «То-то же, – подумал я, – женщин нельзя винить в мягкотелости, поскольку она – свойство их анатомии». А вслух говорю, что я тоже в одежде спать не привык. Пока она ковырялась в ванной, я тоже разоблачился и под одеяло залез. Выходит Зизи в длинной рубашке, ложится и делает вид, что не замечает, что я голый. Поворачивается ко мне спиной, будто спать собралась. Я её голыми руками беру. Чувствую, лифчик не сняла и вся в трусиках. Ну, это конечно – если бы она до конца разделась, то у неё совесть была бы неспокойна, что, мол, не сопротивлялась совсем. А так она себе говорить будет: ведь сопротивлялась до последнего, но уж такой настырный попался.

Я руку под рубашку просунул и лифчик расстегнул, а она из последних сил говорит, не поворачиваясь, пока я с её сосками играю: «Ну, неужели нельзя так заснуть, я очень устала». «Конечно, устала кобениться», – думаю, а сам руку по ноге вверх, в трусики веду и со стороны ягодиц прямо в совершенно жидкую пизду проскользнул. Неприступные высоты скрывали преступные глубины.

Только я палец ведёрком окунул в этот узкий колодец и зачерпнул живой водицы, как Зойка повернулась ко мне лицом и бросилась на меня с объятиями, стягивая с себя трусы и ночную рубашку. Так я раскопал в её одежде сокровище пизды, а если точнее географически, то таинственный остров, он же остров сокровищ: клитора, влагалища и ануса.

Что за чудесное изобретение ноги у женщины – складные и раздвижные! Трясина её бёдер засосала мой хуй с головкой.

И такая в ней замечательная смазка, что подумал я о новом направлении в бионике – изготовлении смазочных материалов, берущем за основу смазку Бартолиновых желёз.

Позабавлялись мы ночку. Но и в постели она – не то, хоть и сосёт, да неумеючи, и хоть кончает, да с великим трудом – всё ей мысли, говорит, мешают. Тоже мне, пизда мыслительная. Я включил телевизор, развернул её темечком к нему, чтобы она его не видела, и, лёжа на Зойке, поглядывал на экран. Мужчина ебёт и смотрит телевизор, чтобы отвлечься от требовательного возбуждения и чтобы дольше не кончать. Женщина же, когда её ебут, смотрит телевизор лишь от безразличия.

Но новизну тела ничем не переплюнуть. Так что приятно было.

На следующий день мы развлекались по музеям, где висят иллюзии в золочёных рамках искусства. И опять дивился я, до чего некрасивый народ в нашем штате. Блеклые лица, бесформенные фигуры. Какое тотальное вырождение вида, несмотря на изобилие жратвы и прекрасные бытовые условия. Какая редкость красота – как сделать, чтобы она была повсеместна, чтобы не выдумывать утешение, что, мол, красота не самое важное, что, мол, душевные качества важнее. Типичная ситуация лисы и винограда. Должны быть и красота, и душевные качества, а не одно за счёт другого. Нет ничего более унижающего тебя, чем красота, которой не обладаешь, а делаешь вид, что она – явление второстепенное.

Есть тут одна эмигрантская парочка, жена – точная копия общипанной курицы сиреневого цвета – умилённо говорит, что её муж с годами (ему лет 45, жирненький, с подергивающимися губами и клацающими зубами) стал походить на знаменитого артиста, красавца с идеальными чертами лица. И самое смешное, что она так хочет верить в это, что верит. Мечта о красоте, так и не исполнившаяся для неё за всю жизнь, заставляет ослепнуть и видеть галлюцинации. Ничтожность жизни без красоты, без обладания ею, делает людей подлыми по отношению к реальности, они перестают её видеть и добросовестно обманывают себя иллюзиями. Следствием этого является накопление внутренней неудовлетворённости, ибо нутро-то не обманешь – оно только тем и занимается, что трезво сравнивает мечты с реальностью.

К вечеру Зоилка поднадоела мне изрядно, хорошо хоть, что постель всё это смирила.

Смотрел я на Зизи, слушал, как она тараторит чепуху, и думал, каким адом была бы жизнь с ней. Но какой рай – трахнуть её пару раз и уйти, окрылённым свободой. Но коль трахнул бабу – зачастую она начинает жаждать твоей души. Так назовём же это «плата за трах».

В воскресенье я с облегчением сажал её на самолёт, а она разгорелась – не остановить было. На улице бросалась на меня – хочу, говорит. Пыталась пробудить мой невыносливый к ней интерес. Я погружал руку ей в штаны и окунал палец в горячую прорубь пизды.

В словесных красивостях о любви половые органы почему-то заменяются сердцем, а не лёгкими или печенью. Так что когда романтики говорят, что в сердце пожар желания, нетрудно представить истинное место пожара.

Назойливая Зойка мигом возмечтала начать искать работу в нашем городе, чтобы перебраться ко мне поближе. Я лишь подливал масла в огонь – мне-то что? – пущай лишняя пизда рядом готовая лежит.

Вот такие дела. Самое приятное из всего, что говорили всю дорогу по-русски, и я вспоминал, как разговаривают с женщиной на родном языке, ведь у меня лет семь сплошные американки идут. На что вовсе не жалуюсь, главное – чтобы шли. О, женщины! О, разные!

Будь здоров и писать не ленись.

Б.

БОРИС – ЗОЕ

Здравствуй, сладкая Зизи!

Разговоры разговорами, а писать тебе мне тоже хочется. Я всё смакую в памяти каждую минуту нашего праздника, и твою «неприступность», разгорающуюся в пылающую «преступность», а самое главное – свой пыл и жар, который по-прежнему сияет и жжёт, да не находит тебя рядом. Чувство у меня такое, что я не просто встретил «свою», как ты говоришь, а – родную. Я такого не испытывал за всю свою американскую жизнь. Потому-то я так остро хочу, чтобы ты перебралась ко мне поближе, чтобы расстояние между нами сократилось до минимума, то есть до, скажем, миллиметра. Так что ты отчитайся мне по поводу своих действий в этом направлении – ты женщина энергичная, и прощения тебе не будет, если ты пренебрежёшь N-ском и мною в нём.

Я так отчётливо помню ощущение пребывания в тебе, влажной и горячей, протыкающей себя мною и щебечущей мне в ухо дивные признания, что могу запросто лезть по отвесной стене без всякой опасности упасть с неё. Вскоре под влиянием страсти к тебе я смогу переквалифицироваться в скалолазы.

Но что совершенно серьёзно, так это то, что я хочу тебя поблизости. Извини, что повторяюсь, но ничего в голову пока больше не идёт. А это должно тебя радовать.